Эх. А вот и поцелуй по-брежневски 2.0.
— Это нужно исполнять в Петербурге! — воскликнула дочка помещика Седобородова, кстати, моего непосредственного соседа, имение которого находилось на юго-западе.
Дмитрий Михайлович Седобородов, в полном соответствии со своей фамилией, с седой бородой, выглядящий как глубокий старик, одернул дочь. Девица раскраснелась, как тот помидор. Нужно бы дамочке позаботится о своем здоровье. Такое покраснение лица — недобрый предвестник болезней сердца.
— Среди нас нет моряков, но песня, что сейчас прозвучит, посвящена им, — сказал Миловидов и сам, под мой аккомпанемент, затянул: — … Ждет Севастополь, ждет Камчатка, ждет Кронштадт, верит и ждет земля родных своих ребят…
И снова слезы и уже всхлипывания женщин.
— Прошу простить меня, господа, особенно, милые дамы, что заставил вас взгрустнуть. Но нынче чуть развеселимся. Три вальса нас ожидают, и после прошу вновь к столам! — сказал я и подал знак оркестру.
Я быстро, не тратя время, подошел к Елизавете Дмитриевне, той самой очаровашке, что своим вздернутым носиком крутила, лишь бы только не столкнуться со мной взглядами.
— Позвольте вас ангажировать! — сказал я и резко поклонился.
— Обещала же, — будто нехотя сказала девица и подала мне свою ручку.
Чудо, как хороша, грациозна. А талия… Сегодня Эльза получит свое за все те переживания, что мне приходится в себе душить. Будет отдуваться за всех женщин.
К слову об Эльзе. Она была представлена гостям, однако не принимала участия в мероприятиях. Статус этой женщины в моем доме был, мягко сказать, спорный, и сама вдова это понимала. Так что Эльза в глазах моих гостей оставалась что-то вроде ключницы-домоправительницы. Хотя многие ухмылялись, подначивая меня, что я неплохо устроился, что у меня в подчинении находится дама, которая чудо как хороша собой, наверняка опытная, а еще и вдова, которой и терять-то нечего.
Мария Александровна Садовая и вовсе пока проживала у Емельяна дома и не отсвечивала. У меня были небезосновательные догадки, что Маша, она же в прошлом Марта, имела слишком близкое общение с некоторыми мужчинами, которые нынче же являются моими гостями. Маша не подтверждала напрямую мои выводы, но и не отрицала такую возможность. Да и подальше от глаз сестрицу нужно держать. Мало ли, какую пакость мог придумать Кулагин.
— Песни душевные. Я благодарна вам за них. Несмотря на то, что вы несколько изменили в лучшую сторону мое отношение к вам, все едино… И прошу вас не дискредитировать мое имя. Уже многие заметили, как вы смотрите на меня, — не особо приветливо говорила Лиза.
— Вы уже обручены? — не обращая внимание на слова Елизаветы Дмитриевны, спросил я.
— Нет, — жестко сказала дама. — Но это не значит ровным счетом ничего.
— Тогда рассматривайте во мне себе партию. Не спешите с согласием, если ваше мнение станут спрашивать, а не выдадут замуж за Миклашевского сразу же, — сказал я, чуть сильнее перехватывая будоражащую сознание гибкую талию девушки.
— Наглец! — сказала Лиза, но не разорвала дистанцию.
Я танцевал ни плохо, ни хорошо. Если вокал имел явно лучше среднего, то танцами я не мог выделиться. Ну не начинать же под Шуберта исполнять нижний брейк! Хотя вот такой момент приема точно бы запомнился многим — а меня бы свезли в жёлтый дом прямо отсюда. Ну уж нет.
— Благодарю вас, сударь, за танец, — Лиза чуть заметно поклонилась. — Между тем, не компрометируйте меня более.
— Если вы про мои взоры, то не могу ничего с собой поделать, — пожал я плечами. — В них виновны вы и ваша красота.
— Хм! — многозначительно произнесла девушка и отвернулась от меня.
— Считайте, что я сделал вам приглашение, — негромко сказал я и проводил молчаливую Лизу до того места, откуда ее и ангажировал, вернулся и сам.
— Барин, там Петро с поста прислал вестового. Ваша матушка едет, будет тута через полчаса, — улучив момент, сказала мне Саломея.
— Да что ж такое, мля! — выругался я, не стесняясь даже присутствия рядом Картамонова, который теперь излишне живо, даже на чуть повышенных тонах, общался с Жебокрицким.
Но не только это меня взбесило. Миклашевский посмел взять за локоть Елизавету Дмитриевну, когда она того явно не желала.
Похоже, вечер перестает быть томным. Но я не стану позволять Миклашевскому вести себя неучтиво с Лизой, пусть не моею пока невестой, но — никому нельзя в моем доме так поступать с дамами. А еще… Да что уж там. Достал он меня, нету сил сдерживаться.
Глава 17
— Вы ведёте себя неподобающим образом в моём доме, — решительно сказал я, подойдя к Андрею Михайловичу Миклашевскому.
— Для столь громкого заявления нужно иметь этот самый дом, — зло бросил в мою сторону Андрей Михайлович.
— Немедленно извинитесь перед Елизаветой Дмитриевной! — сказал я.
— Я принесу свои извинения Елизавете Дмитриевне, но вас они абсолютно не касаются. Более того, в моём поведении частью виноваты и вы. Мы устроили не приём, это некий акт вашего самолюбования. Вы оскорбляете тем самым и меня, и многих гостей, — продолжал распаляться Миклашевский.
— Я лишь не дал возможности вам далее самоутверждаться за мой счёт. Вы приехали ко мне с целью опорочить мое имя, но сами попали в свою же ловушку, — сказал я.
Но всё-таки я не стал произносить формулу вызова на дуэль. Дело в том, что если я его вызову на дуэль, то оружие нужно будет выбирать Миклашевскому. Он может выбрать шпагу — и тогда мне придётся несладко. Я, конечно, пробую осваивать клинки, но у меня просто нет достойных учителей, чтобы те показали хотя бы элементарные основы владения шпагой. Сабля чуть попроще, всю жизнь здесь, в этом времени я ей тренируюсь, но нелегко и в этом направлении найти достойного мастера. Мне вот не удалось.
Так что на холодном оружии сражаться мне очень не хотелось, потому как я с великой долей вероятности мог бы проиграть будь хоть мало-мальски опытному бойцу. Потому и оставались только пистолеты.
Я не отводил взгляда от Миклашевского, но молчал.
— Что ж, как я вижу, вы нарываетесь на дуэль. Хотите, чтобы я вам сделал вызов. Так тому и быть, — сказал Миклашевский и уже более громким голосом продолжил: — Я вызываю вас на дуэль. Прошу прислать своих секундантов. Каков выбор оружия?
— Пистолеты, — сказал я и подошёл Елизавете Дмитриевне.
Я хотел спросить её о том, не желает ли она отойти в сторону со мной, чтобы не быть рядом с Миклашевским, но понял, насколько это будет неуместно и вызывающе. Да и Лиза скорчила на своем личике такую мину, что не хотелось нагнетать. А должна была оценить мой поступок. Впрочем, я и сейчас считаю, что если бы промолчал, ситуация была бы ку да менее выигрышной для меня. Могли бы счесть и трусом.
— Вы совершаете ошибку, — сказала Лиза голосом медсестры, которая сидит у кровати умирающего человека. — Я не давала вам повода думать, что вы мой защитник.
— Дражайшая Елизавета Дмитриевна, вы вовсе не давали мне никакого повода думать, но чувствовать вы мне не запретите. Если вы считаете, что столь грубые манеры по отношению к вам со стороны Андрея Михайловича — это нормально и дозволительно, то я беру на себя ответственность считать иначе. Взамен я надеюсь удостоиться вашей улыбки в свою сторону. Так что оставайтесь и веселитесь. В скорости будут поданы сладости, — сказал я и направился в сторону от Лизы, от Миклашевского, будто бы ото всех. Как же я устал от этого многодневного приема, кто бы только знал! А тут еще такие сильные эмоции.
На самом деле не столько меня взбесил факт грубого отношения к Елизавете, в конце концов, у неё есть на то дядя, который бы и поставил на место Миклашевского. Но этот самый Миклашевский на протяжении всех тех четырёх дней, которые он пребывал в моём же доме, вёл себя вызывающе, показал себя главным критиканом всего того, что увидел здесь. Причём стоило мне сказать едкое, причем только лишь в ответ, он всё воспринимал в штыки. Для меня, который последний месяц только и жил этим приёмом, я, который не только угробил огромную сумму денег на бал, но и вложил душу, растормошил фантазию, напряг память, это было оскорбительно. И вот теперь, когда всё это уже состоялось и свершилось, когда на следующий день планировался отъезд моих гостей, я не мог просто так отпустить Миклашевского.
— Я благодарен вам, сударь, действия Андрея Михайловича действительно вышли за рамки приличия, но он уже успел извиниться передо мной и нынче же принесёт извинения Елизавете Дмитриевне, которое она примет, — это уже ко мне подошёл сам Алексеев. — На сём давайте сочтём, что вызов на дуэль был порывом, который можно решить миром?
Я смолчал. Нет, я всячески приветствовал усилия Алексеева, благодарил его за участие в моей судьбе, но всё это какие-то общие слова, ничего конкретного. Драться я хотел. Во мне боролись рациональная и эмоциональная составляющие, и потому теперь я молчал, давая им время соединиться во едино, чтобы эмоции не мешали разуму, и наоборот.
За дуэли в России можно схлопотать до десяти лет тюрьмы. Да, подобный закон существует, хоть он малоисполним, потому как общество, несмотря на то, что Николай Первый держит власть крепко, всё же несколько вольно думающее. Дуэли не просто в моде, они — непосредственная часть жизни и кодекса дворянства. Их можно сколько угодно запрещать, на дворянам ничего не останется делать, как уходить на каторгу или в тюрьму, но всё равно биться друг с другом.
Тем более, что дуэль ещё нужно доказать, и тут есть несколько важнейших факторов: первое, дуэль должна закончиться именно смертью участника. Второе, она должна была иметь общественный резонанс и свидетелей, которые должны будут рассказать подробности дела — а значит, попрать своей честью должны секунданты, или доктор, который будет приглашел на дуэль.
Нет, вызов — это не преступление. Всё ещё может закончиться примирением или выстрелом в воздух.
— Что ж, ежели вы уже действительно всё решили для себя, то я не могу никоим образом вас больше отговаривать. Посему готов стать вашим секундантом. Ибо факт небрежного отношения к моей племяннице был, я за неё отвечаю. И вызов на дуэль уже прозвучал, — Алексеев глубоко вздохнул и махнул рукой.