— Вы грубы со мной, — сказал Морницкий, встал и подобрался.
Я смотрел на него спокойным взглядом, всё же ожидая, что последует вызов на дуэль. Хотя, для вызова как раз-таки никаких поводов особых я и не видел. Да и стреляться с полицейским? А так вообще можно?
— Я готов послужить Отечеству, но безрассудных поступков совершать не стану, — сказал Морницкий.
— Вот так оно и получается, что никто не хочет жар руками загребать, потому костёр все больше разгорается. Вы же видите, что творится в губернии! Сами же говорили о том, что имеете подозрение о контрабанде на Кавказ. А там идет война и скоро… — сказал я и махнул рукой в сторону полицмейстера.
Если он теперь же не выразит желание действовать более решительно, то он для меня пустое место. Но и мне нужно быть поаккуратнее, а то собрался тут подрабатывать на общественных началах Дельфийским, нет, Луганским, оракулом.
— Что вы предлагаете? — поиграв желваками, спросил Морницкий.
— Вот мои предложения… — начал я излагать сут дела.
Мне Морницкий нужен лишь потому, что он, как чиновник, может обращаться в свои вышестоящие инстанции без лишней проволоки. И даже, если Морницкий заявится в Правительствующий Сенат и станет там утверждать, что в Екатеринославской губернии происходят ужасные вещи и коррупция глубоко пустила свои корни, то его, в отличие от меня, могут и выслушать.
К моему величайшему сожалению, я пока ещё не такой и знатный, или авторитетный по местным реалиям человек. Мало быть всего лишь дворянином, нужно ещё и как-то выделяться из дворянского общества, только не дрянным поведением, конечно.
К примеру, быть предводителем дворянства. Дворянина такого уровня обязательно выслушают. Предводитель может и сам заявиться в дворянское собрание, или к губернатору и высказаться. А вот, если я поеду в Петербург и стану стучаться в закрытые двери Сената, требуя от того разбирательства и принятия судебного иска, то вряд ли что-то у меня получится. В Третьем Отделении Его Императорского Величества вполне может получиться достучаться, особенно, если приплести какое-нибудь политическое дело, например контрабанду.
Однако обращение к нынешнему руководителю жандармов Алексею Фёдоровичу Орлову в обществе может быть принято крайне негативно. Причём, невзирая на те мотивы, которые побудили это делать. И даже в этом случае я готов действовать через Третье Отделение, если только увижу, что это возможно. Уеду тогда из губернии, так как жизни не дадут, но порядок наведу. Но полицмейстеру и по должности вполне выходит такие запросы делать. Вот его в обществе только похвалить могут, а меня за то же самое, предадут остракизму. Такой вот казус.
— То есть вы, как только что изволили выражаться, предлагаете мне эти самые каштаны горячие из костра вынимать? — спрашивал полицмейстер.
— Мы разделим эту участь с вами, — ответил я. — И я готов к этому. Готовы ли вы?
Я понимал, что мои предложения Морницкому сперва стать прикрытием для меня, а после, если не удастся договориться с тем же самым ревизором, который должен был приехать с проверкой в Екатеринославскую губернию, именно полицмейстер отправился бы в жандармерию.
Не могло подобное предложение выглядеть заманчивым для мужчины возрастом уже несколько за сорок лет. Это возраст, когда полностью иссякает бунтарских дух у большинства. К этому возрасту чаще всего уже теряется азарт, и решительность что-либо менять. Человек обрастает барахлом, получает какую-то должность, за которую он держится, словно спасательный круг. Как правило, с возрастом человек уже меньше уделяет внимания своему развитию, а, порой, так и внуков ждёт. Особенно в это время, когда жениться могут даже в раннем возрасте. Хотя, мужчины всё же женятся в более зрелом возрасте, в отличие от женщин.
— Моя семья… они остаются в Ростове, — взволновано говорил Морницкий. — Что будет с ними. И… не поймите превратно, господин Шабарин, но я хотел бы так же иметь не только опасность убить свою жизнь, но и…
— Когда у нас получится вывести на чистую воду некоторых деятелей, вы не останетесь в накладе, — внешне ровно, а внутренне брезгливо, ответил я.
Полицмейстер не скрывал своих терзаний и переживаний. Всё это читалось на его лице, в его жестах, нервном постукивании пальцами о стол, за которым мы и сидели. Если я еще относительно лихо употреблял пищу, то Марницкий так к завтраку и не приступил. А зря. Омлет сегодня Марфе удался на славу. Она, наверное посчитала, что после таких блюд, что подавались к столам во время приема, вовсе могу отказаться от нее, а найму повара. Но, есть праздники, есть будни, когда я предпочитаю простую пищу.
— Пусть в срочном порядке ваша семья приезжает в моё поместье. Оно будет на осадном положении, чтобы никто не мог угрожать моим людям в мое отсутствие. Я возьму с собой в Екатеринослав полтора десятка бойцов, остальные будут неусыпно дежурить здесь. Буду просить своего крестного Матвея Ивановича Картамонова, чтобы он в этом посодействовал. Не будут же, право слово, атаковать поместье, — решительно сказал я.
Морницкий встал из-за стола, слегка растерянно сделал несколько шагов в сторону, повернулся.
— И всё-таки, это вы уничтожили барду Ивана Портового, — натужно, болезненно усмехнулся полицмейстер.
В нашей жизни часто бывают такие моменты, когда необходимо принимать крайне сложные, порой, опасные решения. Зачастую именно поступки, которые следуют за принятием подобных решений и определяют сущность человека. Ты можешь спокойно жить, купаться в роскоши потребительского общества, заказывать себе суши и роллы, но приходит такой момент, когда нужно поднять седалище и что-то сделать.
У одного человека даже не возникнет желания что-либо менять, ведь, если хорошо и сытно сейчас, то зачем же усугублять. У другого — это желание появится, но он, заказав в очередной раз доставку еды, не поленится сходить в магазин за бутылочкой беленькой и выпить за упокой своего мужества и решительности. Такие хотя бы понимают, что они никчемны и преступно бездействуют. Малодушие ли, или же что-то другое, но определенно замешанное на трусости, не позволит подобному человеку сделать решительный шаг.
Но есть третья категория людей, которые, если должны что-то сделать, поднимут свою пятую точку, сложат тревожный чемоданчик и начнут действовать. Такие люди идут на контракт в армию, когда страна в этом нуждается, такие отправляются искать минералы в глубокую тайгу, такие едут на заработки в глухие места вечной мерзлоты, чтобы не только прокормить свою семью, но и доказать, что стенания и плач о плохой жизни могут исходить только от людей, которые боятся что-либо менять.
К какой категории отнести Морницкого, я пока еще не знал. Он явно хочет что-то изменить, но при этом ищет окольные пути, хочет чужими руками, в данный момент моими, решить все проблемы, видимые ему в нашем обществе, которые он должен решать по долгу своей службы, но пока решительно ничего не делает.
Я доел свой завтрак и поспешил на тренировку. Раненное плечо периодически доставляло немало неудобств, однако, всегда можно найти немало упражнений, чтобы не напрягать руку и при этом не забрасывать занятия.
— Едем, — сказал я, когда закончили тренировку и десять моих бойцов были готовы к проникновению на условно вражескую территорию.
Перед тем, как отправиться в Екатеринослав, я хотел бы ещё раз переговорить с Жебокрицким. Уже предметно и жестко. Я бы полон решимости, поэтому взял документы, которые могли бы сказать о многом. В том числе и свидетельство о том, что мой сосед прирастил к своему имению одну из моих деревень. Воевать на несколько фронтов мне определенно не хотелось. Когда я начну свою войну с Кулагиным, не хотелось бы, чтобы где-то под ногами путался ещё и Жебокрицкий.
Мало того, я собирался сделать из него вынужденного моего союзника. Пусть союз этот будет основан на страхе, но для таких людей, как Жебокрицкий, наверное, не может быть иных сильных мотиваций.
— Я вас не приглашал, — такими словами встречал меня мой сосед, который выехал навстречу.
По моему примеру, поместье Жебокрицкого также охранялась на въездах. Так что, когда я говорил про условно вражескую территорию, то ассоциации были очевидны. Наши поместья, словно государства, которые граничат друг с другом, у которых огромное количество противоречий и вот-вот между ними может разразиться война.
— А я без особого удовольствия приехал к вам, — сказал я, протягивая папку с бумагами. — Прошу вас не откладывать и здесь же посмотреть то, что я вам привёз. Если вы откажетесь это делать, то уже в ближайшее время ревизор, что должен прибыть в Екатеринославскую губернию, будет благодарным читателем сего увлекательного произведения.
Я немало думал над тем, стоит ли Жебокрицкому показывать документ, который явно должен был находиться в его кабинете, когда тот сгорел. Вместе с тем, использовать подобные бумаги, как Инвентарь, я был обязан. Так что, пришёл к выводу, что вполне могу закрыться тем, что этот документ, явно меня касающийся, мне подкинули после пожара.
Вероятно, мой сосед и не поверит в это. Между тем, уже утром Лавр Петрович Зарипов переехал в моё поместье и сейчас обживается сразу в двух из тех домиков, которые ранее использовались для приёма гостей. Зарипов знает: именно на него падёт подозрение в краже документов Жебокрицкого. Но и я не раздаю домики, земли и деньги кому бы то ни было за просто так. Пусть Лавр Петрович отрабатывает.
— Это вы сожгли мой кабинет, — прошипел Жебокрицкий.
— Нет, сударь, и не доводите до того, чтобы я подобные обвинения счел унизительным для себя, — я намекал своему соседу на дуэль.
Уже понятно, кто есть такой Жебокрицкий. Он может быть хитрым, расчётливым, порой, даже решительным. Но он сильно печется о своей шкуре, дуэли боится больше, чем позора. Учитывая то, с какой внешней хладнокровной решительностью провёл я дуэль с Миклашевским, Жебокрицкий сильно задумался. Было видно, что его распирает многое мне высказать, но он не решается это делать. И все-таки дуэли не только зло.