гда её муж пользует эту служанку. И, видимо, девочка возомнила себе что-то лишнее. Вице-губернаторша не спеша взяла бутылочку виски, поставила её на столик рядом, взяла стаканы и поставила туда же, чтобы не разбить ни стаканы, ни бутылку. Левой рукой Елизавета Леонтьевна схватилась за поднос, а правой…
— Хлясть! — звонкая пощёчина пала на наглую щёку девки-прислужницы.
Елизавета Леонтьевна с удовлетворением увидела, как девица даже заваливается на бок от такой мощной пощёчины. Кулагина умела бить, и не только ладонью. Она ещё в молодости, когда её батюшка, покойный генерал-майор, воспитывал ее, словно сына, а не дочку, научилась и стрелять, и даже немного фехтовать.
— Пошла вон! — сказала Елизавета Леонтьевна Кулагина и подумала о том, что, если всё-таки она решится на более тонкую интригу со своей стороны, то девку нужно будет уничтожить.
И не было ни капли сострадания, ни доли сомнений. Настолько жена вице-губернатора была зла на свою жизнь, на поступки своего мужа, что всякую подстилку, которую под себя подкладывал её супруг, готова была рвать когтями. Уделяй Кулагин хоть немного больше внимания своей жене, как женщине, так заимел бы в лице Елизаветы Леонтьевны весьма деятельного союзника. Но хорошо всегда думается лишь только задним умом. Если бы, кабы. Сейчас его ожидает совсем иная участь.
— Что ж. Ты был плохим мужем, — приговаривала Елизавета Леонтьевна, подсыпая тщательно измолотый порошок в стакан своему мужу. — А ты, мальчик… Ты не виноват, но такова жизнь. Тебя обвинят во всем, и ты не опорочишь более имя моего мужа. И меня не лишат его денег.
Через полчаса, когда Кулагин уже спал, верный Кулагиной человек, разбив стекло и ворвавшись в кабинет вице-губернатора, недрогнувшей рукой пристрелил чиновного мужа. Под столом осталась лежать записка «Шабарин — мой убийца». Кулагина умела писать почерком, весьма похожим на тот, что имел ее муж. Иногда она даже писала за него некоторые бумаги. Так что женщина была уверена, что сделала все правильно.
— А-а-а! Убили! Любимый мой! — истошно закричала Кулагина, когда, через минуту после выстрела, влетела в кабинет к своему мужу.
А в это самое время, Борис, по прозвищу Бэра, смотрел на револьвер и накручивал себя.
— Я убью этого барчука, я докажу, что я достоин большего. Убью, или не жить мне более на этом свете, — бормотал Бэра, крутя в руках револьвер.
Глава 5
Ночью поспать не удалось. Когда всё время ждёшь не только что атаки, а и любых неадекватных действий со стороны своего противника, это не способствует доброму и сладкому сну.
Но и полное хладнокровие и бесстрашие — не совсем то, чем должен руководствоваться воин. Природа наделила нас инстинктами самосохранения и размножения, и хотя мы не должны им поддаваться целиком полностью, нельзя их и игнорировать. Всего, как говорится, должно быть в меру.
Так что я, усилием воли несколько снизив уровень своей тревожности, всё же решил одну ночь бодрствовать. Если так случится, что утром или днем получится часик-другой поспать, то и хорошо. Нет — так пару суток без сна всё же выдержу. После придётся давать организму отдых.
Ничего за ночь не произошло, даже управляющий гостиницы более не тревожил. Этот мужичок пухловатой наружности и невысокого роста, с седеющей залысиной, явно не был готов идти под пули. Мы же на своём втором этаже показывали крайнюю степень решительности. Нет, в тот раз, как подошёл управляющий, ему никто не тыкал стволами в лоб, не унижал, даже в грубой форме не требовал. Достаточно было показать ту незамысловатую баррикаду, что мы соорудили на лестнице, а также чуть отвернуть обшлаг пиджака, продемонстрировать оружие.
Я размышлял над тем, что может сделать Кулагин. И приходил к выводу, что он все же попытается меня убить. Хотя надеялся на другое, что он сейчас уже где-нибудь на пути к канадской, тьфу ты, австрийской границе.
С первыми лучами солнца в дверь постучали, я, будучи уже одетым, резко поднялся, взял оба револьвера в руки. Сдвинувшись чуть в сторону от кровати, выкрикнул:
— Входите!
— Барин, там прибыл главный полицмейстер, говорит, что вас арестовывать, — растерянно доложил Петро.
— Вот как? Не сказал, по какой причине? — спросил я, подобравшись.
— Убит вице-губернатор Кулагин, — сказал Петро.
— Чего? Какого черта?.. — выкрикнул я.
Все мои планы только что были отправлены в отхожую яму.
Я шел на первый этаж гостиницы, будто бы на эшафот. Мысли роились в голове, не позволяя собрать сведения воедино и выстроить хоть какую-то версию произошедшего. Убит Кулагин. Мой враг, которого я собирался уничтожать законными, доступными методами, теперь мёртв. Я вырабатывал стратегию вероятного суда, сегодня я собирался послать все документы в Правительствующий Сенат, как только поговорил бы с губернатором Екатеринославской губернии Яковом Андреевичем Фабром. Копии документов должны были быть отправлены также и в Третье Отделение Его Императорского Величества. А тут…
Первое, что пришло на ум — против меня сыграл какой-то другой игрок. Я-то знаю, что не убивал Андрея Васильевича Кулагина. Но кто мог это сделать? Садовой? Так он оставался рядом, в соседней комнате и ночевал. Кто еще? Почему-то металась мысль о том, что Елизавета Леонтьевна Кулагина могла начать свою игру, но… нет, как-то слишком быстро всё произошло. А я уверен, что эта дама не настолько решительна, чтобы убивать своего мужа и подставлять меня. Или же я недооцениваю её?
— Я благодарю вас, господин Шабарин, что по доброй воле вышли ко мне, — сказал губернский исправник Яков Андреевич Молчанов.
Отчего-то подумалось о том, что в этом времени у людей скудная фантазия на имена. Между Андреями или Яковами сложно протолкнуться Эрасту. А ведь в этом времени всяких «…растов» хватает, их в каждом мире, к сожалению, немало. И Молчанов — яркий представитель сообщества.
— Чем вызван ваш интерес к моей персоне, господин земский исправник? Вы прибыли в столь ранний час. Я мог бы еще спать, — сказал я.
— Я вынужден вас задержать, — неуверенно, подрагивающим голосом сказал Молчанов.
— Да? И на каких основаниях? — спросил я, краем зрения замечая шевеление у небольшого сада, что прилегал к гостинице.
Мы стояли на улице, прямо рядом с крыльцом. А вокруг никого не было. В бричке дремал извозчик, и все… Раннее же утро, откуда взяться людям? Именно поэтому три фигуры, которые, будто вынырнули из-за деревьев, никак не могли быть частью мирного пейзажа, а значит, должны быть враждебны.
— Всем лежать! — выкрикнул я, ударяя по ноге Молчанова, чтобы тот не спорил, а побыстрее упал.
— Бах-бах! — я дважды стреляю в воздух.
Из гостиницы выбегают мои бойцы.
— Бах! Бах! Бах! — звучат выстрелы.
Это уже «тени» стреляют. Или не тени, а вполне узнаваемые люди, по крайней мере, одни из этих людей.
— Бэра, не дури! Кулагин уже мертв! — кричу тогда я, понимая, что стреляют именно в меня.
Слава Кольту! Создавшему далеко не совершенный револьвер, который с дальних расстояний стреляет «в ту степь». Крошка от штукатурки поцарапала мне щеку. И я успел подумать о том, что мое лицо может теперь отпугнуть Елизавету Дмитриевну, если только останутся шрамы. И именно это, как ни странно, наполнило меня злостью.
— Бах-бах! — стреляю в ответ, падаю и перекатываюсь на брусчатке.
Больно. Так можно и поломаться. Чай не по травке катаюсь.
— Бах-бах-бах! — раздаются выстрелы.
Это уже мои бойцы включились в перестрелку.
— По ногам бейте! Живые нужны! — кричу я.
— Бах-бах! — раздаются выстрелы, и одна из пуль пролетает рядом…
А ведь еще сантиметров десять — и все… Никакие Елизаветы Дмитриевны мне были бы не нужны. Пуля попала рядом с моим «междуножьем», ударилась о камень на мостовой и ушла в сторону.
— Э! Суки! Я наследника хочу! — выкрикиваю я, вновь смещаясь.
Стрелять уже крайне сложно. Нападающие все в дыму от сгоревшего пороха, дыма много и у крыльца ресторана, где уже не протолкнуться от людей. Нужно будет еще работать и работать с мужиками. Чего они сгрудились в одном месте? Надо рассредотачиваться, брать в обхват нападающих. А вот — растерялись всё же в реальной боевой обстановке.
— Обходите их! — кричу я, заходя на бандитов справа.
Сместившись в сторону и встав за деревом, я теперь был почти что в тылу нападавших. Прицеливаюсь:
— Бах-бах! — еще смещаюсь из-за облака дыма. — Бах-бах!
Двое из троих нападавших валяются с подстреленными ногами. Нет, одному попал в седалище.
— Бах! — пролетающая мимо пуля обожгла щеку.
— Бах! — я поражаю уже наповал убегающего третьего бандита, в спину.
— Один минус, два трёхсотых! — кричу я, сообщая своим бойцам ситуацию. — Выход!
Замечаю, как, виляя, словно пьяному показали бутылку в водкой, но велели добраться до неё первым, бегут дружинные. Но по ним уже не стреляли, да и я успел подобрать два револьвера системы «Кольт» и засунуть оружие себе за пояс.
— Все целы? — спросил я.
— Господина земского исправника зацепило, подранило также и урядника. Но того больше посекло камнями по лицу и руке, — докладывал Петро, стоявший рядом со мной и также наблюдавший, как вязали бандитов.
Двое из троих нападавших были мне знакомы. Один из них был Бэра, а другой — боец, с которым я некогда дрался в тесных условиях номеров в трактире. И вот как раз-таки этот боец был мной убит, когда он уже убегал.
А вот что касается Бэры, то здесь я был несколько озадачен. Я стрелял ему по ногам, и вроде бы даже попал, но теперь на ногах у него не видно было никакой раны, зато рана была у этого быка в районе лопатки. И явно, что пуля вошла сзади. Значит, стрелял свой, вероятно, тот, кто после выстрела пытался убежать.
— Говори, скотина! — заорал я, засунув палец ему в рану.
Бэра заорал, как кабан, которого уже подрезали, но не совсем удачно — бывает, что свинка ещё кричит, сообщает, что не хочет быть съеденной, а жаждет жить. Но, разве объяснишь это тем членам семьи, что съехались в отчий дом на «свежатинку»? Холощеный кабан обречен, и подпитый дядя Ваня с криком «За ВДВ!» все равно завершит начатое.