– Совсем что ли, полоумная! – заорал он на гарпию. – Ишь, отрастила опахала-то! Что, думаешь, крылья есть – ума не надо, да?
Аэлло потупилась и покраснела. Тут нечего сказать в свое оправдание, кроме того, что она, конечно, виновата, и что не стоило распахивать крылья в таком людном месте…
Но тут разносчик заметил нехороший, из-под бровей, взгляд Августа. Задрал голову, оглядывая широкие плечи, и взгляд скользнул на могучую руку, что уверенно легла на рукоять меча.
– Я, конечно, извиняюсь, – быстро проговорил он, на ходу меняя гневные интонации на заискивающие. – Но это ж на сколько мне товару-то погублено? А ведь хороших денег стоит!
Цепес, воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит, быстро нагнул шею и принялся подбирать черными губами пыльных ярких петушков. От удовольствия даже тихонько заржал.
– Ты меру-то знай, – хмуро сказал торговцу Август. – Смотри, на кого орешь! Не видишь, девушка перед тобой?
– Оно, извините, конечно! – залебезил торговец, одной рукой придерживая лоток, вторую поднял в учтивом жесте к шапочке. – Но ведь и вы меня поймите, господа хорошие!
Аэлло что-то пропищала, а Август важно сказал:
– То-то же, – и швырнул на лоток два медных кругляшка.
– Я-то что, я ничего, – пролепетал разносчик, зачем-то попробовал одну монету на зуб, и скрылся в доме с вывеской, изображающей пузатую пивную кружку.
Аэлло проводила торговца взглядом, пока тот не скрылся в трактире. Ощутив, как в горле пересохло, потянула спутника за рукав. Спустя пару мгновений, оставив фэйри сторожить Цепеса, или, скорее, Цепеса фэйри, они вошли следом за торгашом в шумное помещение.
Глаза не сразу привыкли к полумраку, показалось, что в трактире совсем темно. Скудный свет из небольших слюдяных окошек освещает лишь те столы, что стоят у стены. Шум, крики, пьяный женский смех – Аэлло поморщилась и замерла на месте, не спеша проходить внутрь.
Привыкнув к темноте, она увидела давешнего продавца, он расположился поближе к высокой стойке, уставленной какой-то утварью.
Зычно затребовал тучному трактирщику сразу две кружки пива, когда сделал пару шумных глотков, по усам потекло. Торговец леденцами вытер обильную пену с губ, важно приосанился, и начал рассказывать. Ни к кому конкретно он не обращался, но говорил звучно, важно, и все взоры в трактире устремились на него.
– Вот это занесло к нам на ночь глядя компанию, скажу я вам! Ох, не к добру! Главный огромного росту. Плечи – во, кулаки – во, – говорил он, размахивая руками. – Меч боевой на поясе. В белую рубаху одет, на поясе красный кушак.
– Да ладно? – изумились за соседним столом.
Человек кивнул.
– Ага, – проговорил он, отодвигая кружку. – Знать из трескановских. Конь у его гнедой, холеный такой, в яблоках. Добрый конь. А в седле другой сидит. Маленький, меньше младенца даже, лысый, но с зеленым пушком на макушке. Глазища о-от такие, не сойти мне с этого места.
– Филин что ли?
– Сам ты филин, – уязвленно ответил человек. – Не филин. Смотрит насторожено, а то и злобно, рот в полоску сжал, высматривает, значит. За спиной у существа этого какой-то чудной плащик, цветастый такой. Но и это не главное! Что конь, что меч, что чудо в плащике, скажете вы.
С дальнего стола кто-то крикнул:
– Да не томи уже!
Торговец леденцами распрямился, поправил черную шапочку, лицо довольное, а в глазах превосходство, мол, я видел, а вы вообще не люди.
– С им девка! – заключил он важно. – По виду девчонка совсем, годок пятнадцатый, а взгляд нехороший! Зыркнет, глаза так и блестят! Что глаза, волосья у ей белые, чуть не голубые, да кудрявые, и одета она не по-нашему. Платье длинное, белое, скромного фасону, с короткими рукавами. Вот шасть они мимо меня, а у девки-то сзади крылья сложены. Знать, не человек она вовсе, а гарпия, или горгона. Или даже банши! Этими крылами она мне товару-то на серебряник с подносу и смахнула!
– Будет тебе врать-то! Банши – они бескрылые! – бросил сидящий перед ним и довольно захохотал.
Другой ухмыльнулся и откинулся на спинку лавки.
– Да когда у тебя товару на серебряник-то было? – спросил он с издевкой.
– А ты видел? – задиристо вскричал торговец леденцами и ополовинил кружку пива.
Аэлло зябко повела плечами и поняла, что пить расхотелось.
– Пойдем отсюда, – буркнула она и снова потянула Августа за рукав.
Тот стоял с нахмуренным лбом и, похоже, тоже был не в восторге от увиденного и услышанного.
Выйдя из трактира, Аэлло с Августом приблизились к весело галдящей толпе.
В центре, важно уперев в бока руки, стоит мужичонка средних лет, субтильной комплекции. Волосы темные, зачесанные назад, на затылок лихо заломлена черная шапка, над ухом алеет пышный цветок.
Лицо у мужичка узкое, нос картошкой, под глазами круги. Одет в латаную красную рубаху, черные штаны с оттянутыми коленками и плетеные боты.
От руки мужика тянется тонкой змейкой веревка, заканчиваясь у толстой шеи женщины, что стоит рядом.
Женщина эта, не в пример мужичку, видная, ладная. Дебелой комплекции, щеки румяные, вся такая пышная, как праздничный каравай, копна белокурых волос уложена в пышный венок на голове.
И вид такой при этом, точно корону носит. На ней нарядное голубое платье с пышными юбками да белый кружевной передник. Гордая, даже величественная.
– Всего тридцать серебряников за женку, – возопил зычным голосом мужичонка, и Аэлло ахнула.
– Тридцать серебряников за мое сокровище! Эх, не жмись, народ, хорошая баба, крепкая, не гулящая!
– Сорок, – хрипло пробасил длинный детина с широкими плечами и кузнечными клещами у пояса, вся рубаха в золе.
И тут же получил вознаграждение за свою щедрость в виде томного взгляда из-под полуопущенных век и легкой улыбки полных, чувственных губ, подведенных красной краской.
– Пятьдесят!
– Шестьдесят!
– Семьдесят с половиной! – раздалось из толпы, и мужчинка в шапке с цветком даже сглотнул.
– Золотой! – хрипло выдохнул кузнец и потянул вниз ворот рубахи, точно ему трудно дышать.
– Всемогущий ветер, что же это такое! – раздался звонкий голос гарпии, но никто, кроме Августа его не услышал.
А если и услышал, не придали значения. Действие в центре толпы куда интересней, чем кудрявая девчонка с отчаянными глазами и сжатыми в линию, губами.
– Что же вы люди, делаете! Жен продаете! Жен! – гарпия страдальчески прижала тонкие руки к груди, всем телом рванулась вперед. Ну, она сейчас им покажет!
Август успел схватить ее за плечо, потянул на себя. Обнял второй рукой, прижимая к себе крыльями. Снизу стальные, а сверху пух белый, мягкий, какой-то трогательный и беззащитный.
– Молчи, – сказал тихо. – Здесь так принято.
Но и сам он оторопело вытаращил глаза, словно не поверил в то, что видит.
– Эх баба, вот это баба! – надрывался мужчинка с красным цветком. – В доме-то какая хозяйка важная! Все-то у нее скворчит, все-то в руках горит. Работа любая спорится, хата чистотой так и сияет!
– Зачем продаешь тогда? – весело крикнули из толпы, и три раза ухнули филином.
– Этакое сокровище-то? – раздался чей-то издевательский голос.
Мужичок в шапке с цветком внимания на задир не обратил, только рукой на них махнул, мол, не до вас сейчас!
– И в поле работница знатная! И скотина-то у нее всегда чистая да накормленная!
– Да ты как в койке, как в койке-то расскажи!
– Тепло поди у такой-то под боком!
– Ладно, что на утячей перине! – продолжали зубоскалить в толпе.
– Золотой с половиной!
– Золотой и три четверти!
Когда цена дошла до двух золотых, мужичонка снял шапку и прямо ей протер пот со лба. Красный цветок упал в дорожную пыль.
Аэлло заметила, что и кузнец, что пожирает женщину глазами, весь взмок, что Цепес в дороге.
– Два золотых и десять серебряников!
– Нет! – раздался над толпой голос продавца, и все, даже самые зубоскалы, притихли, словно в рот воды набрали. – Нет, я сказал!
Тишина воцарилась такая, что слышно отчетливо каждое его слово.
– Не буду продавать! – громко сказал мужчинка, снова сорвал шапочку, бросил на землю, вслед за цветком. – Передумал.
Толпа в ответ закричала, заулюлюкала.
Аэлло, вытаращив глаза, только ресницами захлопала. Это для них как представление, даже лучше.
– Что-о? – раздался новый голос, женский. Голос непроданной женщины загудел, как медная труба. – Это как это – передумал?!
– А вот так, – запальчиво ответил человек, отступая назад. – Передумал. Имею право!
Женщина нахмурилась, из глаз разве что молнии не летят, уперла руки в бока, подошла вплотную.
Муж принялся отступать, знай, одно повторяя, что передумал, и все тут.
И тут баба принялась смачно охаживать его по щекам, голова на тонкой шее замоталась из стороны в сторону, шапка слетела.
– Это как передумал! Ты мне эту блажь брось! Право он имеет, видите ли! Я сказала – хочу быть проданной! Я хочу перемен, слышишь, сморчок ты поганый!
Оглушительный смех толпы смешался с вовсе восторженным воем. Кто-то снова заухал филином, кто-то закричал петухом, а иные, совсем уж расшалившись, снова завопили скабрезности про утячью перину.
Человек стоически выдержал рукоприкладство.
Потом перехватил руки женки.
– Ну, будет, – сказал тихо, но твердо. – А все одно – передумал!
И пошел прочь, потащив за собой жену на поводке.
Толпа принялась расступаться перед ним, покатываясь от смеха.
– Ну, я тебе задам, дома-то, – как-то уже неуверенно пробурчала непроданная женщина.
Бросила напоследок томно-страдальческий взгляд на верзилу кузнеца и важно пошла следом за мужем, уперев руки в бока и надув красные губы.
Глава 16
– Э, девонька, ты сказала, – пробормотала женка трактирщика, статная, русоголовая Лада.
Подлила в кружку Аэлло жирного молока, подвинула поближе тарелку с ломтями каравая. Капля вишневого варенья вот-вот упадет на скатерть, и Аэлло быстро откусила сдобу, подхватывая варенье налету.