просила:
– Я тут причем? Увольняется?! Шикарно, заберем кабинет его подразделения, мне там вид из окон нравится больше. Еще вопросы?
Багор медленно взял храны, достал из стола прозрачные пакетики, упаковал полученное, затем извлек чемодан, спрятал, после пристегнул себя к чемодану наручниками. Завершив с этим поднялся, и, направляясь к выходу сказал:
– Присмотрись к капитану Рего, Мегера, мой тебе отеческий совет.
Молча продемонстрировала его спине неприличный жест.
– Я все вижу.
– Нет, вы просто меня хорошо знаете, – понаглела я, но демонстрировать что-либо перестала.
Остановился. Постоял. Затем сказал странное:
– Да, я знаю тебя хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо, чтобы… ладно, не важно. Новости просмотри, тебе на рабочий стол скинул, – сказал генерал Багор.
Обернулся, улыбнулся мне и ушел. Над дверью мигала красная лампочка – значит, транспорт ему уже подали.
Что ж, вот и еще одно успешно завершенное дело.
Горжусь собой.
***
Покинув начальственный кабинет, я, помахивая договором, прошла мимо секретаря, махнув Слюнтяю в знак приветствия, и вошла в свой кабинет.
Первое, что меня встретило, был огромный букет алых роз.
Букет смотрелся до крайности нелепо в моем кабинете, где преобладали сталь и стекло. Черный стеклянный стол, железный сверкающий черный пол, черные стены покрытые стеклом, подсветка под потолком – синяя по кайме контура стен, холодная дневного света по остальному пространству, хромированные полки для десятка книг, пара фотографий и моя личная коллекция древнего холодного оружия. Из общей композиции выбивались две вещи – черное кожаное кресло и черный же кожаный диван в углу, на котором я нередко ночевала.
Люблю свой кабинет и совершенно не люблю в нем цветы от некоторых.
Дверь позади открылась, и, судя по отсутствию звука шагов, вошел Хам.
– Как вошел, так и вышел, – не оборачиваясь, потребовала я. – И да – веник свой тоже уволок.
Тишина, затем спокойное:
– Даже записку не прочитала?
– Нахрен? – грубо спросила я.
Пройдя к столу, швырнула договор в отсек для важных бумаг, села в кресло, закинула обе ноги на столешницу, руки за голову, сцепив пальцы в замок, и торжествующе посмотрела на Хама. Кстати, его кличка моих рук дело, потому как раньше Хам носил прозвище Мужик. Но это до того, как однажды после страстного поцелуя, от которого дрожали руки и не слушались ноги, я, тогда только-только начавшая работать в разведке и получившая свою первую команду, не открыла комп и увидела сообщение от Нира. В сообщении было всего одно предложение: «Рега поспорил на вас с лейтенантом Кельмом". А в теме письма значилось: "Мне очень жаль, Мелани».
Наивная стажерка Мелани Элис по прозвищу Ласточка, которая влюбилась впервые в жизни, скончалась в чудовищной агонии. Она умирала болезненно и страшно, мучительно и больно, она несколько часов тупо гибла от разрыва сердца…
Она умерла.
Родилась Мегера.
В тот же вечер лейтенант Кельм ночевал в моей квартире, и даже в моей постели, и как это не удивительно – со мной.
И пока он спал далеко не естественным сном, я, используя собственную разработку, выкачивала правду из его мозга. Слово за словом, воспоминание за воспоминанием. К рассвету я знала все.
В восемь утра Багор получил рапорт, в котором я отразила все откровения Кельма по поводу сотрудничества с Илонесом и про счета, имеющиеся в банках вне содружества, там было написано так же. Проигнорировать подобное генерал естественно не мог – лейтенантом занялись спецы внутренней службы, и выяснилось, что полученная мной информация являла собой лишь жалкие крохи от общей картины измены Гаэре.
Кельма расстреляли.
А вот появившегося в моем тогда еще прозрачном кабинете Регу, ждал малоприятный сюрприз и сказанное совершенно спокойно: «Все кончено». Да, мне было больно, но в этом я не признавалась даже самой себе, и уж тем более не собиралась признаваться в подобном этому придурку, добавив после сказанного: «Свалил нахрен, отход свинофермы!»
Оторопевший Рега попытался настоять на продолжении беседы, и получил сломанную гортань. При повторной попытке объясниться – два сломанных ребра. Третья попытка уложила его в госпиталь на неделю. Ибо нехрен связываться с девчонкой из десанта, и уж тем более разбивать ей сердце.
Потом Боров сжалился, и объяснил мужику, в чем тот не прав. И вот у любого другого совесть бы проснулась, а этот ко мне заявился и сказал: «Мне жаль, что ты об этом узнала. Да, поначалу я хотел затащить тебя в постель, но все изменилось, Мелани. Я полюбил тебя, правда, я…».
«Пошел вон! – все, что он услышал от меня».
Впрочем, нет, не все, я так же добавила: «А попытаешься еще раз обнять, загремишь опять в госпиталь. Свалил!»
И вот тогда он психанул и заявил: «А ты хамишь, Мелани!».
Он снова забыл откуда я пришла в разведку. И знал ведь, но так и не понял, что с бывшими десантниками лучше не связываться.
К вечеру кличка Хам стала его новым позывным с легкой руки Нира. Мой спец просто взломал систему, и сменил «Мужика» на «Хама» – новое прозвище прижилось моментом.
На другой день Тирад, из команды Реги, попыталась повторить подвиг Нира, и очень сильно об этом пожалела – в качестве подтверждения своих постельных побед Хам отправлял снимки обнаженной натуры лейтенанту Кельму, и собственно я их заполучила. Так что когда во всех файлах со стандартной черно-белой мордочкой Тирад Альме снимок был заменен на нее же, но обнаженную в постели и в весьма откровенной позе, мы угорали всей командой. А я в глубине души тихо радовалась, что до интима у нас с Хамом не дошло… Противно было бы видеть свое изображение среди его «подтверждений постельных побед».
Впрочем, дела давно минувших дней.
– Веник отвратный, – заметила я, небрежно взглянув на букет. – Терпеть не могу, когда дохрена цветов в вазе.
В этот момент открылась дверь, и в мой кабинет вплыл огромный букет багрово-алых роз, с внушительным золотым бантом, и поздравительной запиской.
– Мегер, это тебе, от нас всех! – Боров с трудом дошагал до стола, глянул на него, перехватил букет одной рукой, извлек из вазы цветы от Рего, молча прошел к капитану и вручил ему его флору. А вернувшись, в освобожденную тару всунул свой громаднейший букет.
– Красота какая! – я вскочила, обняла букетище, надышалась ароматом роз, достала открытку, развернула.
«Лучшему кэпу на свете!» – было написано там.
– Боров, спасибо! – у меня в глазах заблестели слезы, скрыла свою растроганность путем зарывания носом в лепестки роз. Запах был умопомрачительным – обожаю розы.
– Да чего уж там, – смутился он. – Ты ж на такие жертвы пошла… в смысле Шорох нам про депиляцию рассказал, так что… с нас еще водяра.
– Заметано, накрывайте поляну, скоро буду.
Кивнув, мой снайпер удалился, я же, вернувшись на свое место, коснулась рукой столешницы. Та засветилась мягким зеленоватым светом, принимая допуск, и над столом замерцал экран, с последними новостями, которые скинул Багор.
– Знаешь, это жестоко! – вдруг заявил Хам.
Хотелось заматериться, но, не смотря на все попытки освоить ругательства, сам мат как-то корябил, видимо сказывались годы, проведенные в десанте – у нас были запрещены выражения с сексуальным подтекстом, а мат же весь на этом основан.
Так что я просто сказала:
– Свалил.
И с тоской подумала, что таки нужно выучить наиболее обидные выражения, а то и послать током не умею.
А в следующее мгновение я забыла вообще любые выражения, кроме: «Черт! Черт! Черт!».
Потому что на экране высветилась самая главная новость: «Тайремская армада уничтожает братство Черного астероида».
Стоящий у входа капитан Рега отшвырнул от себя букет и что-то сказал. Потом еще что-то. Он вообще вдруг устроил целый эмоциональный монолог, но я не слушала. Торопливо прокручивая строки новостей вниз, я всматривалась в колонки значений «убито, задержано до выяснения обстоятельств, казнено на месте». И хватило пары минут, чтобы понять неожиданно пугающее – тайремцы не убивали женщин. Ни одной убитой женщины. И еще важный момент – цифры убитых в боевых действиях ничтожно малы. Ничтожно. У них на три-четыре сотни схваченных при штурме, всего один-два убитых. То есть они целенаправленно захватывают пиратов живьем. Какого черта?!
И тут кто-то взял и выключил экран.
Подняв потрясенный взгляд на Хама, увидела, как он ставит на стол черную открытую коробочку, а там, на алой бархотке, сверкало кольцо с бриллиантом.
– Ты все слышала, – произнес Рега. – Согласишься стать моей женой – я останусь в управлении, нет – переведусь на границу. Я не могу так больше, Мелани. Просто не могу – очень тяжело любить женщину, которая тебя ненавидит.
Нет, определенно с обнаженным торсом и грацией голодного тигра, он мне нравился больше. Хоть забавно было, в смысле я всегда увлекалась подсчетом кубиков на прессе, пока он там чего-то вещал на тему, что жить без меня не способен, а так…
– Хоть бы рубашку расстегнул, – устало сказала я, вновь включая экран.
– Что? – переспросил Хам.
– Рега, – тяжело вздохнула, – я тебя не ненавижу. И вообще ненависти по отношению к тебе никогда не было.
– Правда? – и он начал стремительно расстегивать рубашку.
Усмехнувшись, спокойно продолжила:
– Я тебя просто презираю, Рега. Это презрение, но никак не ненависть.
Застыл.
После хмыкнул, сложил руки на груди и прямо спросил:
– А зачем попросила рубашку расстегнуть?
Пожав плечами, честно ответила:
– У тебя пресс потрясный, там кубики считать можно, обычно этим я и развлекаюсь, пока ты очередную хрень несешь. А теперь забрал свою бижутерию и свалил, у меня дел по горло.
Но включить экран Хам не позволил. Внезапно обошел стол, подошел, развернул меня к себе, нагнулся, упираясь руками в подлокотники кресла.
– Врежу, – спокойно предупредила.
Не отреагировал, склонился ниже и неожиданно серьезно сказал: