— Всё дело в том, что я не хочу вмешиваться в работу разума Лины слишком сильно. А для того, чтобы помочь восстановиться естественным путём, нужно время и её собственные усилия. Это можно сравнить с улиткой, переползающей через дорогу: её можно взять в руки и перенести, а можно обеспечить все условия для того, чтобы она проделала этот путь самостоятельно. — Видя, что сказанное не слишком-то впечатлило обеспокоенного родственника и ближайшую подругу цесаревны, Артур хмыкнул. — Не беспокойтесь о том, что Лина не очнётся. Это в любом случае исключено, и вопрос лишь во времени…
— Это-то меня и беспокоит, Артур. Ты везде нарасхват, а процесс, как я понимаю, прерывать нельзя, верно? Если всё затянется, а твоё присутствие потребуется где-то ещё…
— Во всех случаях кроме немедленного начала глобальной мировой войны я смогу и задержаться. — Артур обнадёживающе улыбнулся. — Я понимаю, что вами движут эмоции, но не стоит откровенно отдаваться этому хаотичному потоку. Рациональнее нужно быть, рациональнее.
Из уст Артура Геслера, Аватара и Лжебога, человечность которого сожалела о том, чего лишилась, это звучало особенно иронично.
— Спасибо, Артур. — Ксения неглубоко поклонилась. — За то, что продолжаешь нам помогать даже несмотря на все… обстоятельства.
Геслер не ответил. Вернувшись на место в оголовье кровати, он опустил ладонь на лоб цесаревны и, взглядом показав Владимиру и Ксении на дверь, сделал первый шаг в чужое сознание. Алгоритм реабилитации был выстроен, основные показатели — считаны и проанализированы. Затягивать смысла не было никакого, и Артур приступил к работе…
Телепатический контакт давно стал для него чем-то рутинным. Не могло быть иначе, когда почти каждый разум при желании — открытая книга, а время — понятие настолько субъективное, насколько вообще возможно. Всё кардинально меняется, когда оказывается, что за пару ударов сердца можно досконально изучить полсотни интриганов и политиков из высшего круга, чьи мысли и память пронизывают, порой, такие пласты информации, что иной обыватель сломался бы просто при попытке осмыслить одну пятую от этого объёма.
А Артур мог ориентироваться во всём этом, стирать воспоминания, создавать новые, превращать ложь во правду и обратно так, как ему было угодно. Единственное, что ему было недоступно — это идеальное воссоздание всех взаимосвязей, пронизывающих изменённый разум, из-за чего «марионетки» спустя всего несколько месяцев если не превращались в пускающих слюни идиотов, то как минимум переставали приносить пользу.
Во многом именно по этой причине он не торопился «вламываться» в разум Лины, преобразовавшийся, как и у всех прочих телепатов, попавших под «эхо» подчинения оригиналом ноосферы. Если говорить конкретно, то сознание цесаревны более не напоминало какой-то физический объект — дворец, корабль, цитадель и все прочие «шаблоны», которые были так любимы людьми, пытающимися взять свой разум под полный контроль.
Теперь вместо чего-то простого и понятного неравномерно пульсировала сфера из воспоминаний, образов, ассоциативных рядов и результатов работы подсознания. Невообразимо сложный многомерный конструкт — фактически крепость для любого телепата ниже пятого ранга. И такими в скором времени обзаведутся практически все телепаты планеты, которым повезло своими силами пережить случившийся ментальный коллапс.
Лина же «застряла» в подвешенном состоянии, там, где субъективное время бросилось вскачь, и оттого все положенные метаморфозы здесь уже произошли.
Первым делом собственное сознание Артура, совершенное и прошедшее закалку тысячами лет субъективного существования, осторожно объяло свою хрупкую, искалеченную «ущербную копию» — разум Лины Романовой. Кое-где он незамедлительно стабилизировал протекающие процессы, где-то — отсекал лишнее, убеждаясь, что это обычные ментальные шумы, но в общем и целом процесс сходу начал напоминать ювелирную, крайне сложную реставрацию рассыпавшейся древней мозаики.
Наружной её части, по крайней мере, ведь внутри дела обстояли куда сложнее. Субъективная вечность. Бесконечный коридор, сотканный из фантомных кошмаров и мнимых переживаний. Когда-то тут было не столь мрачно, но с каждой итерацией, с каждым часом, проведённым в коме, из Лины уходило всё то, что позволяло ей держаться. И к нынешнему моменту каждая ментальная связь, какой ни коснись, содержала в себе нечто, пугающее юную девушку.
Образы гибнущего Петербурга и объятых пламенем дворцов. Искажённые лица близких. Просто концентрированное ощущение беспомощности перед всепоглощающим, абсолютным потоком неумолимого времени. Всё это слилось в единый вихрь, разрывающий хрупкий человеческий разум, отчаянно пытающийся защититься… и тем самым загоняя себя всё глубже и глубже в ловушку, бесконечно воспроизводя и усугубляя ментальные травмы, создавая новые и подменяя ими «приевшиеся» образы.
Связь с телом передавала сигналы лишь в одну сторону, сообщая подсознанию об истощении, спровоцированном непродолжительной комой.
Артур не стал грубо вмешиваться во всё это, хоть в какой-то момент ему и захотелось поступить именно так, когда то немногое человеческое, в нём сохранившееся, возопило: «ради чего?». Вместо этого он начал мягко и ненавязчиво замещать откровенно абсурдные, не несущие в себе информации стабильные образы. Самые простые: лужайки, спальни, кабинеты академии, тихие беседки… места, в которых агонизирующий и едва живой разум мог бы на время остановиться, найти тишину, покой и точку отсчёта в царящем вокруг хаосе.
Лишь после этого, глядя на начавшие происходить положительные процессы, он позволил себе отрезать разум Лины от ноосферы, став для неё стеной, сквозь которую не могло проникнуть ничего лишнего.
Стабильность, незыблемость, предсказуемость — три столпа здорового ума в любом из возможных смыслов.
Постепенно потоки Пси цесаревны стабилизировались, наладив стабильное «сообщение» между телом и пси-ядром разума. Беспорядочные всплески мощной ментальной энергии, рождавшие новые проявления ужаса, постепенно перенаправлялись на восстановление повреждённых частей конструкта. Впервые за субъективно долгий срок Лина ощутила некое подобие «ритма жизни», вырвавшись из бесконечно-ужасной петли.
В каком-то смысле, это было похоже на настройку расстроенного инструмента, струны которого были готовы вот-вот лопнуть от напряжения и неумелой игры.
Следующим шагом стала тонкая работа с самой связью между телом и пси-ядром разума. Он не стал её «чинить» или «укреплять», понимая, что такое прямолинейное воздействие оставить отчётливо видимые следы. Вместо этого он поступил куда изящнее, приглушив весь фоновый шум и ментальный мусор, обычно в пассивном режиме испытывающий такую связь на прочность. Параллельно он, немного поразмыслив и зафиксировав взятые темпы восстановления, начал со стороны тела усилять и подталкивать испытываемые тем ощущения: запах свежих цветов, принесённых Владимиром; ритмичное дыхание задремавшей в кресле у постели Ксении; проталкиваемое кровотоком тепло.
Он напоминал Лине, что где-то там ещё существует мир, возвышающийся за пределами затянувшегося кошмара. Мир, где есть тело и люди, ожидающие её возвращения.
Но главной работой, проходящей «на фоне» всего остального, стало сглаживание углов, образованных самим пребыванием в петле. Нельзя было просто вычеркнуть субъективные месяцы и годы, проведённые в Нигде наедине с собой. Нельзя было стереть кошмары, ставшие частью опыта Лины, частью её самой. Но можно было заставить их выцвести, оттениться на фоне воспоминаний о реальности. Как? Через незначительные, на первый взгляд, аномалии. Трещины в логике происходящего. Визуальные искажения. Звуки, не подходящие ситуации.
Все эти микроскопические несоответствия подсознание Лины, обрабатывающее информацию, не могло игнорировать вечно. Это свойство разума: вычёркивать то, что не представляет интереса. А «сны», «иллюзии» по мнению сознания были самым что ни на есть бесполезным балластом, отправляясь туда, где им самое место. Оставались только мысли и выводы самой цесаревны, в один момент поставившей под сомнение кажущуюся абсолютной реальность пережитых кошмаров.
Это был ключевой момент. Точка отсчёта. Её личный Рубикон. Результат упорной и глубокой работы Артура Геслера, которому прежде не приходилось делать ничего, сравнимого по сложности и масштабу. Но он исправлял последствия своих же действий, в очередной раз убеждаясь, что заигрывания с разумом небезразличных людей — та черта, за которую переступать не стоит.
«Снаружи» в это же самое время минули не минуты, а часы, сложившиеся в первые сутки и пошедшие на второй круг. Владимир и Ксения обычно дежурили в помещении поочерёдно, здраво опасаясь того, что найдётся какой-то недалёкий кретин, который решит помешать Артуру со столь тонкой работой.
Сейчас же наступили те короткие часы, когда они находились в покоях цесаревны одновременно: Владимир отдыхал после затянувшегося совещания с нарисовавшимися «коллегами по Плану», посланными Единым Китаем, а Ксения медленно листала новостные сводки, ещё не освободившиеся от поднятой Артуром в Штатах информационной бури.
И даже так каждый вздох Лины, каждый едва уловимый звук заставлял девушку вздрагивать.
— Он рассчитывал на несколько часов. — Тихо проговорила Ксения, больше для себя, чем для Владимира. — Всё затянулось. Что, если всё пошло не по плану?..
— Доверься ему, Ксю. Артур пока ни разу нас не подводил, верно? И задержка, к тому же, оговорённая заранее, это ещё не повод сомневаться в нём. Даже если он и выглядит пугающе.
Владимир покосился на недвижимое, словно бы высеченное из мрамора тело Аватара. За всё время он не напряг ни единой мышцы и будто бы даже не дышал. Как сел вчера — так и продолжал сидеть. А холодное, спокойное и равнодушное лицо работали «на образ», в глазах даже близких друзей превращая Геслера в воплощение неотвратимого Рока.
— Я всё это понимаю. Но всё равно беспокоюсь за Лину. И за то, как она отреагирует на такую помощь. — Ксения поджала губы, мазнув взглядом по фигуре подруги. — Она очень… закрытая, ты знаешь. И на «гостя» в своей голове, кем бы он ни был, будет смотреть как на врага. И искать подвох.