– Калея её зовут.
– Хорошо, Калея. А полным именем как её зовут? Каков её нэм?.. Как обычно людей называют.
Камрат беззаботно пожал плечами, не понимая, похоже, что от него добивается дурб.
– Калея её зовут. Я так всегда её называл. Бабка Калея и – всё.
– Та-ак… Но ты-то сам зовёшься как-то иначе, а не просто одним именем – Камрат?
– Почему я должен зваться по-иному? – Дёрнул головой мальчик. – Так и зовусь. Так меня бабка всегда называла.
Свим сел, подвернув под себя мало приспособленные для такой позы ноги. Он начинал постепенно злиться. То ли мальчик и вправду ничего не знает, то ли дурака из себя строит. Пожалуй, последнее. Кто же своего нэма не знает? А может быть всё проще. Не дурака валяет, а просто дурачок и есть… Сколько их таких, избежавших суда Круга Человечности или пропущенных им до первого проблеска в голове, который обычно появляется у человека примерно в возрасте двадцати одного года. И в городах, и… Да нет, не похоже. Что-то с ним не так, даже не понятно что. Всё время кажется – вот сейчас от него можно ожидать чего-то значимого, неординарного. Дурачки они во всем дурачки, а этот независим, к тому же сам пустился в такое отчаянное путешествие между городами с уверенностью, подсказанной не менее странной бабкой, что спутники у него найдутся.
– Ну, хорошо, – медленно проговорил он. – А как твоих родителей звали? Знаешь?
– Папу и маму? – словно слегка испугавшись произнесенных слов, спросил Камрат.
– Конечно, папу и маму. Кого же ещё?
Камрат зябко повёл плечами, потупился. Не любил он подобные расспросы. Он прекрасно знал, что у каждого есть и отец, и мать, значит, должны были быть и у него. Но все дело стояло за малым – он практически ничего не знал о своих родителях, кроме недомолвок Калеи.
– Мама умерла, – решил он передать её слова Свиму, – когда я родился. А папа… Я не знаю. Бабка мне о нём ничего не рассказывала и имени не называла, а маму звали… Елной или Селной.
– Хм… Елной или Селной… – Задумался Свим. – Большая, скажу тебе, разница. – Он коротко глянул на К”ньеца. – Так ты сирота? – голос его помягчел.
– Нет, – тут же отозвался мальчик. – Мой отец, бабка говорила мне, жив. Но он… Он не здесь. У него… Бабка говорила о Гаруме и Фи… Фе…
– О Ферате?
– Да. Это город такой. Далеко отсюда.
– Понятно, – Свим невесело усмехнулся.
Он поцыкал зубами. Интерес его к мальчику, с которым, как ему показалось, была связана какая-то тайна, стал резко пропадать.
Бабка, о которой всё время упоминает мальчик, рассказывала ему сказочки, лишь бы он не спрашивал об отце, носителе имени. Свим, скитаясь по бандеке, много раз встречал таких людей. У них кроме односложного имени да приговора к жизни Кругом Человечности ничего не было. Такие уходили в банды, иногда становились хожалыми, не имеющих пристанища ни в одном из городов или ютящихся на их окраинах. Они не были хозяевами домов, дуваров, семей.
Он посмотрел на Камрата с сожалением и отчуждением.
– Ты разочарован? – вкрадчиво спросил К”ньец, прижимая уши к темени. – После таких обнадеживающих совпадений со сказаниями о Тимурти, с предсказанием Индриса.
– Нет, – резко сквозь зубы выдавил Свим. – Но не пристало мне… Сам знаешь…
– Стоимённому не пристало? Или фундаренцу?
– Не я эти порядки придумал, – огрызнулся Свим. – У меня задание из Центра. И я не могу…
Лицо его потемнело, крупные белые зубы закусили губу.
– Но ты сейчас со своим именем на уровне инега. А задание,.. Всё равно идти как – с ним или без него.
– И что это меняет? Ничего.
Ему не хотелось обсуждать вопросы морали. В конце концов, кто бы там ни был Камрат, пусть это будут его заботой. У него своих хватает. Другое дело – К”ньюша был прав, напомнив о Тимурти и Индрисе…
Хотя и эти напоминания ничего не сулили такого, что могло бы его отвлечь от повседневного. А повседневное было простым – дойти до Примето, но и сложным одновременно – дойти до Примето, так как более полутысячи свиджей пройти нужны время, терпение и везение, чтобы в дороге не случилось чего-то неожиданного или неприятного.
Камрат почувствовал холодную стену, отгородившую его от Свима. Он не знал, почему она вдруг возникла, но ему стало неуютно и обидно не только за себя, и за дурба тоже. Неужели он из тех, длина имени для которых означает больше, чем сам человек. Бабка о таких говорила с презрением и советовала с такими не связываться. У них превратные представления о дружбе, честности и преданности – это её слова.
Похоже, Свим был из таких. Как жаль, что из таких.
Мальчик, пряча глаза и сдерживая слова, вот-вот готовые вырваться из него, неторопливо поднялся с земли, с сожалением посмотрел на оставленный кусок хлеба. Бренда, конечно, заменит всё, если ею правильно распорядиться, но хлеб оставлять было до слёз жалко, его просто так никто не даст, а обменных рахмов у него не было. Он вздохнул и шмыгнул носом.
– Спасибо, что вывели из города. Прощайте! – не слишком бодро поблагодарил он случайных спутников, на которых уже начал было надеяться, и смирился с мыслью дойти с ними до самого Примето.
Но, наверное, это не те, предсказанные бабкой.
– Это ты куда собрался? – удивленно осведомился Свим, отбрасывая травинку.
– В Примето! – Камрат поправил заплечный мешок.
– Без нас?
– А что?
Свим тупо уставился на мальчика.
– Ты вот что, малец несчастный! Ты знаешь эту дорогу? Ты по ней ходил? Там, – Свим вскочил на ноги и показал рукой на серую изъеденную глубокими кавернами ленту дороги, что уходила вдаль и терялась среди зарослей, – за каждым кустом, под каждым деревом ждут не дождутся, когда это появится такой вот гордый. Один и росточком в бермет с каблуками сапог в придачу! Это тебе не прогулка по городу…
– Никто меня не ждёт! И не несчастный я.
– Ну и…
Поведение Камрата ошеломило его. Он разозлился и на него, и на себя. Нежелание мальчишки что-либо рассказать о себе вразумительное и едкое замечание К”ньеца о стоимённости слились с его собственным душевным неудовлетворением, перешли за грань критической массы и взорвались бешенством. Что они себе тут позволяют? Безродный мальчишка строит из себя страма, будто хватанул уже харвы, и ему теперь всё нипочем, готовый идти напролом, а выгнанный из племени с позором выродок (здесь Свим был не прав, и знал это, но сейчас ему хотелось так думать) решил на нём, стоимённом и человеке, оттачивать свой язычок.
– Иди! – Закричал он. – Пальцем не пошевелю, если что с тобой случится. В сторону даже отвернусь… Иди!
– Ты бы не кричал, – спокойно отреагировал Камрат, выбрав паузу в монологе Свима. – Я могу идти куда хочу и когда хочу. Тебе не понравилось моё имя? Но мне оно нравится. К тому же такое имя, как твоё – Свим, надо ещё поискать. На ландук-прене оно означает кукушонок. Чем моего лучше?
И этот!.. Они что, с Индрисом договорились. Тот тоже упомянул о его имени, ну да, назвал ещё лучше – лягушонком.
Свима распирало негодование.
Камрат развернулся и уткнулся лицом прямо в растопыренную ладонь лапины выродка – пухлую, с короткими толстыми пальцами и острыми когтями.
– Постой-ка, Камрат. Сейчас идти опасно. Одному опасно. Если решил проделать дорогу без нас, то дождись тех, кто скоро выйдет из ворот. Присоединись к людям, и с ними пройдёшь от поселения к поселению.
Мальчик долго смотрел в круглые желтоватые глаза К”ньеца, но видел нечеловеческий их окрас и строение, и что было спрятано в них – нельзя было понять.
– Спасибо, К”ньюша, – наконец дрогнувшим голосом поблагодарил он хопса.
Людей и других разумных, если они были к тебе добры и лояльны, надо всегда благодарить. Так учила бабка Калея. А Свим и К”ньец ещё ничего плохого ему не сделали, напротив – вывели из города и на дорогу, ведущую в Примето, и вот дали совет.
Не оглядываясь, он прошёл по дороге несколько десятков шагов и сел на краю глубокой ямы, оставшейся ещё от жестоких времён Великой Войны. Здесь когда-то, наверное, что-то упало, и оттого появилась такая громадная яма. Ей зарастать ещё несколько сотен лет придётся, пока восстановится турус.
Отсюда были видны городские ворота. Не полностью, но когда они откроются и появятся первые караваны вьючных торнов и странники из разумных, он сразу сможет это заметить.
Вставало мутно-красное солнце, становилось теплее. Камрат почувствовала истому в усталом теле – его неудержимо стало клонить в сон.
Глава 7
Наступил один из редких дней, когда на краткое мгновение атмосфера над каким-нибудь клочком поверхности земли внезапно очищалась от аэрозолей, и злые лучи солнца, безжалостно пылающего на буровато-чёрном небосклоне, беспрепятственно проникали так глубоко, что касались живого. Живое, умеющее передвигаться, мгновенно обожжённое жестким излучением, спешно искало укрытие и пряталось, а растения сникали, сжимались в клубок или выбрасывали теневые листья, благоприобретённые не без участия древних людей, способные некоторое время отражать или поглощать смертоносные лучи без вреда для себя.
– Что-то сегодня уж слишком долго тянется, – бормотал Свим, кривя с досады полные губы и тщательно укрываясь в тени ствола и кроны раскидистого крадуба в берметах тридцати от дороги.
Камрат прижимался к ногам Свима. Его неудержимо тянуло в сон, колени то и дело подгибались, он вздрагивал, когда вялое непослушное тело начинало оседать к земле…
Он-таки утром заснул, сидя после ссоры со Свимом у дороги и ожидая открытия ворот. Разбудил его и поднял на ноги Свим. Мимо густой толпой двигались разумные, привычно обходя дорожные каверны.
– Что надо? – Со сна Камрату бесцеремонные действия Свима не понравились, он стал вырываться из его рук, но безуспешно.
– Вот что, Камрат, – не особенно приветливо проговорил Свим, когда мальчик перестал брыкаться, – мы с тобой не во вражде и ничего такого между нами не произошло. Что было, если ты так подумал, то давай забудем. Мы с К”ньюшей решили, раз уж наши дороги перехлестнулись, то дальше ты пойдёшь с нами. – Дурб положил тяжёлую руку на плечо мальчика – знак опеки со стороны старшего. Продолжил строго: – И больше без шуток. Видят мутные звезды, отшлепаю тебя по голому заду. Понял?