— Почему ты отказалась брать служанок?
— Они неплохие женщины, не хотелось убивать и их, — тонкие пальчики ловко управлялись с волосами. — Одних приставил отец, других — Теон, еще пара от жен отца и даже есть от жен Аграфа.
Винченцо хмыкнул.
— Но в целом они и вправду были весьма милы. Так что, пусть живут.
— Очень милосердно с твоей стороны.
— Скорее предусмотрительно. Трупы изрядно бы замедлили наш путь, — она дернула себя за прядку. — Помоги.
— Зачем ты вообще это заплетала?
Косички были слишком тонкими, а он давно уже вышел из возраста, когда мог с легкостью управиться с жесткими волосами Миары.
— Надо же было чем-то заняться.
— Не скучаешь?
— По чему?
— По городу. По дому. По лаборатории.
— По ней, пожалуй, скучаю.
Она уронила руки.
— Думаешь, я не справлюсь?
— Не знаю. Но оглянись. Ты готова видеть вот такое вот до конца своих дней? Мириться с вот этим вот… с городами, в которых грязь. С людьми, не ведающими, что такое почтение, не испытывающими его? С их суетой, болезнями, проблемами?
— Болезни меня как раз не пугают, скорее наоборот, — Миара выпрямила спину и закрыла глаза. — Я ведь тоже думала об этом. И ты прав, я привыкла к роскоши. К тому, что вокруг служанки и слуги, рабы, големы, все, кто готов исполнить почти любое мое желание. Но в том и дело, что почти… я устала. Устала думать, кто и кому что обо мне расскажет. И еще о том, кто и что обо мне подумает. Что решит отец. И брат. Отдадут ли меня. Продадут. Или однажды кто-то, кто-то такой, кому я верю безоглядно, уронит каплю яда в мой бокал. Я устала гадать, дозволят ли мне выйти замуж. А если позволят, оставят ли детей? Или же отберут, как только те появятся на свет? Дадут им вырасти? И в чьей семье?
Руки замерли.
Волосы у нее тяжелые, густые, цвета спелой пшеницы. От них пахнет не солнцем, но зельями и ядами.
— Ты помнишь свою мать? — тихо спросила Миара, протянув гребень.
— Нет.
— А я помню. Я очень многое помню еще из той жизни, когда у меня не было дара. Когда я была лишь одной из многих. Я не хочу такого для своих детей.
— Это того стоит?
— А ты сам? Ты разве теряешь не меньше моего?
— Нет. Сама же сказала, что меня, скорее всего, убьют. А если Теон станет во главе рода, то убьют весьма быстро.
— Верно. Знаешь, он ведь предлагал мне.
— Что?
— То же, что и остальные. Почти. Родить для него ребенка.
— У него есть дети.
Косички рассыпались. Освобожденные пряди скользили меж пальцами.
— Пока они ничем не выделяются. Старший дар имеет, но довольно-таки слабый. Средний более перспективен в этом плане, но ему определенно не хватает ума. С младшими вообще пока не понятна. У Аграфа ничуть не лучше.
— То есть, он решил, что ты родишь одаренного?
Винченцо разжал руки и убрал их за спину.
— Он принял отказ. Но дал понять, что скоро все изменится.
— Отец?
— Думаю, знает. Он многое знает, но слишком слаб, чтобы что-то изменить.
Вот уж странность. Винченцо не назвал бы отца слабым.
— Он мог бы просто дать нам свободу, — Миара обернулась. — А вместо этого дал нам шанс. Так что, дорогой братец, я как-нибудь привыкну к подобному, она потрогала грубую резьбу. В конце концов, если станет совсем уж невыносимо, то вернусь. На своих условиях.
В дверь постучали.
— Вода, госпожа, — раздался тонкий голос.
Правда, сперва внесли огромную кадку, которую торжественно установили в центре комнаты. Кадка была темной от времени, и вода вливалась в нее с шелестом.
— У вас будет кто-то, кто мог бы помочь сестре? — Винченцо бросил монету, которая тотчас исчезла в рукаве служанки. Та поклонилась.
— Защиту поставь, — бросил он.
И дверь прикрыл.
Огляделся.
Узкий коридор. Почти безлюдный. Лишь охранник вытянулся у двери, вперился преданным взглядом. Вот только и он поставлен отцом. Или братом?
Все снова сложно.
И загремели в голове барабаны. Винченцо сдавил виски, пытаясь отрешиться от этого грохота и накатившей боли. Проклятье!
— Господин? — второй охранник осторожно прикоснулся. — Вам дурно, господин?
Голос его доносился издалека, а сама фигура расплывалась.
— Устал, — Винченцо заставил себя улыбнуться. — Пройдет.
Оно и правду прошло.
Старик сидел у костра, где его и оставили. Он смотрел на тлеющие угольки и казался неподвижным. Впрочем, Миха не обманывался.
Старик слышал.
Все слышал от первого до последнего слова. Вот и что делать?
Дикарь молчал. Все это было слишком сложно для него.
— Говори, — сказал Миха, присаживаясь. Ица привычно скользнул под руку и замер. А Джеррайя, наградив мелкого раздраженным взглядом, опустился по другую сторону от Михи. Надо же, а рана затягивается с нечеловеческою быстротой.
— Если бы я желал вашей смерти, господин, — старик не повернулся в их сторону. — Я бы просто не стал тратить на вас артефакт. Я бы сказал, что его отняли разбойники. Или что он сгинул в трясине. Что разрядился, когда мы попали под удар.
— Ты меня не любишь!
— Я и не должен, — старик все-таки повернулся к нему. — Я люблю вашего отца, так как только возможно любить господина и брата.
— Он тебе не брат!
— По крови, — старик коснулся одного из многих шрамов. — Там, в проклятом месте, которое почти утонуло в болотах, в иных болотах, совсем не похожих на благословенные сии места, где нет ни тварей живых, ни тварей мертвых, мы смешали кровь свою. И произнесли клятву пред ликами богов. Пусть даже это были чужие боги, но они были! И слышали. И приняли, что кровь, что клятву. Я не забыл.
— Но… но тогда… я не понимаю!
— Мой брат давно предлагал мне оставить службу. Он был готов дать и фьеф, и имя, которое я мог бы передать своим детям. Но вот беда, боги вернули мне жизнь там, в том месте, однако забрали право давать её. И детей у меня нет.
Джеррайя шмыгнул носом и пробурчал.
— А я в чем виноват?
— Вся моя жизнь — это исполнение той клятвы. Я был рядом, когда мы вернулись на земли, что пылали пожарами, ибо люди силились остановить мор, сжигая и дома, и селения, и целые города. Но дым стлался по земле, и она становилась ядовитой, как в незапамятные времена.
Миха слушал внимательно.
— Замок был мертв. Не осталось в нем ни людей, ни собак, ни скота, ни даже крыс. И казалось, сама тьма пропитала камни. Я сказал моему брату, что место это проклято. А он ответил, что тогда найдет способ снять проклятье.
Он помолчал и добавил.
— Старый барон, когда лишь понял, что началось, позвал магов. Он отдал им все, что имел, и обещал еще больше, если они освободят земли. Маги, проклятые жадные твари. Они знали, что у де Варренов нет выхода. И решили, что это удобный случай, чтобы прибрать баронство к рукам. О да, они исполнили договор, и мор отступил. Когда опустошил почти все земли, когда не оставил никого из рода Варренов. Как им казалось. Когда же появился наследник, маги потребовали заплатить им. О да, они показали договор. И сумма, в нем указанная, была столь велика, что мой господин и брат впал в отчаяние. Однако он нашел способ.
Мальчишка отчаянно кусал губы, то ли вопросы рвались, то ли ругательства. Но главное, пока он молчал.
— Нам пришлось влезть в долги, не только, чтобы отдать магам то, что они требовали, но и чтобы вернуть земли к жизни. На это ушли годы. Твой отец взял в жены не ту женщину, которой отдано было его сердце, но твою мать, ибо за ней давали хорошее приданое. Он подписал то обязательство, ведь не было у него выбора. Он, полагавший себя созданным для войны, научился отличать рожь от пшеницы, а ту — от ячменя. Он стал разбираться в землях и налогах. Мы ставили коптильни и суконные мастерские, выискивали рабов, сведущих в мастерстве. Мы учились лить стекло и отбирать железо из руды. Мы жизнь потратили на то, чтобы возродить баронство, чтобы вернуть де Варренам и землям их былую славу! А ты… ты только и годен на то, чтобы пустить все по ветру ради каприза.
— Я… я не… не пущу! — голос мальчишки сорвался и на него отозвалась протяжным криком птица.
— Не ты ли проиграл в кости полторы сотни золотых? — поинтересовался старик. — Или запалил жеребца, которого нам доставили из Саххата? Того самого, который принес бы немалую прибыль, плодя жеребят? Что ты тогда сказал?
Джеррайя склонил голову.
— Не ты ли, ввязавшись в дурацкий спор, лишился и коня, и брони, и оружия?
— Это было дело чести!
— О да, очень много чести в том, чтобы выкупать родовой клинок у старьевщика.
— Это вообще случайно вышло!
Миха подумал и порадовался, что у него нет ни этого самого фьефа, который кому-то да нужно передать, ни наследников, этой передачей озабоченных.
— Не ты ли берешь в долг, не думая, когда и кто будет эти долги раздавать? Не ты ли одариваешь своих приятелей, просто так, по капризу, не глядя, что отдаешь в чужие руки? Не ты ли не раз и не два ссужал им денег? Хоть кто-то вернул?
— Я…
— Ты только и можешь, что говорить о том, как станешь наследником. Это будет черный день для всего баронства.
— И поэтому ты хочешь меня убить?
— Убить? — старик рассмеялся. — Мальчик, если бы я хотел тебя убить, ты был бы мертв. Для этого мне не понадобился ни клинок, ни яд. Хватило бы прикосновения.
Миха сделал заметку, что с прикосновениями тут надо быть аккуратней.
— Тогда… тогда что?
— Но, пожалуй, и вправду. Если бы не клятва, я убил бы тебя. Но кровь не простит обмана, а мой брат все еще продолжает надеяться, что ты все-таки возьмешься за ум.
— Он лучше, да?
— Твой брат? Отнюдь. Он старателен. Исполнителен. Однако в то же время хитер и подл. Он делает то, что от него ждут. И говорит то, что желают слышать. А еще он весьма ловко стравливает людей меж собой. Ты куда меньшее зло.
Мальчишка поглядел искоса. Похоже, быть меньшим злом ему не нравилось.
— Это он, да? — тихо уточнил Джеррайя. — Решил меня убить?