Пока Марина так и эдак пыталась сообразить, что она сказала не так, Ксавьер окунул кисть в краску и пояснил:
— У меня не осталось воспоминаний, не подернутых грустью. Война все меняет. О чем ни начни вспоминать — все тянет за собой какую-нибудь дрянь.
— Что, даже вкусняшки? — пошутила Марина, старательно пытаясь развеять мрак, который сама же и выпустила из души малознакомого человека. — Признайтесь, Ксавьер: что Вы любили есть в детстве?
Она уже поняла, что лезет не в свое дело, но остановиться почему-то не смогла. Наверное, потому, что Ксавьер, наконец, начал с ней говорить.
— Пирожные, — с едва заметным вздохом ответил мужчина. — Бисквитные лодочки с вафельным парусом, которые подавали в ресторане у главной площади.
— И что же может быть дурного в таких очаровательных пирожных? — через силу улыбнулась Марина, уже мысленно готовя слова поддержки.
— Люди, которые ели их, глядя, как моих родителей везут на эшафот, — ответил Ксавьер.
Девушка подавилась уже заготовленной фразой о том, что детские воспоминания — всегда светлые, и ничто не может их омрачить. Но неожиданно мужчина разговорился сам:
— Знаете, что меня больше всего поразило в войне? — сказал он, поворачиваясь к ней. — Нет, не убийства и даже не пытки над магиками. А то, что жизнь продолжалась. Продолжали работать магазинчики, рестораны. Ставились спектакли, собирались модные салоны. А на соседней улице в это время обозленные фанатики насмерть забивали семью демонов. Никто не вышел к Управлению инквизиции с требованием прекратить безумие. Никто не обратился к Протекторату с просьбой защитить магиков. Все переживали лишь за то, чтобы их это не коснулось.
Марина промолчала. Она не знала, как бы сама поступила, начнись в ее родном городе что-то подобное. Наверное, спряталась бы в дальний угол, заперевшись на все замки. По крайней мере, на стихийный митинг в защиту малознакомых людей точно бы не вышла. И наверное, бывшие соотечественники Ксавьера испытывали нечто подобное, старательно отстраняясь от происходящего, раз уж оно не касалось их семьи напрямую.
— И самое страшное — я даже понимаю их, — будто прочитав ее мысли, сказал Ксавьер. — Зачем рисковать собой, своей семьей, если угрожают не тебе? Но все же тот факт, что они продолжали жрать свои пирожные, глядя, как моих родителей везут на казнь, навсегда остался в моей памяти. Я бежал не от войны, а от бесчеловечности людей.
— Но ведь все уже закончилось, — осторожно сказала Марина. — Можно отделить воспоминания, оставив только приятные. Да и неприятные блекнут, перестают быть такими страшными, если о них часто рассказывать… То есть, я читала об этом. Сама не проверяла, конечно…
Она смущенно улыбнулась, чувствуя, что ляпнула лишнее.
— Не может поблекнуть то, что не закончилось, — ответил мужчина.
— А разве война еще идет? — растерялась Марина.
— Да, — ответил он. — Здесь.
Ксавьер приложил руку к груди. А Марина окончательно растерялась.
— Знаете, это ведь всего лишь мысли, — пролепетала она. — Ну, то есть… Я хочу сказать, что своими мыслями можно управлять. Думать о хорошем, чтобы плохое не вспоминалось. Новые впечатления получать, с новыми людьми встречаться. Вы всегда такой замкнутый… Вот если бы…
— Марина Игоревна, что Вам нужно? — напрямую спросил у нее этот неприятный человек, буравя ее взглядом.
— Да ничего такого, — она покраснела, пряча глаза. — Просто помочь хотела.
— Оторванную руку обратно не пришьешь, — сухо ответил ей мужчина. — Пытаясь расспрашивать меня о прошлом, Вы только больно мне делаете.
Насчет пришивания рук Марина могла бы поспорить, но общую суть метафоры она уловила и сдержалась. Они отвернулись друг от друга. А девушка подумала, что, пожалуй, слегка поругаться — это тоже неплохой способ сделать молчание более естественным. Уши у нее пылали, а руки слегка тряслись от невысказанных эмоций и чужого горя, которого она ненароком коснулась.
«Не с каждым человеком можно найти общий язык, — сочувственно сказал ей вернувшийся, наконец, внутренний голос. — Давай лучше здесь фондовую биржу откроем, а? Бабла нагребем — у-ух! Не век же тебе училкой быть?»
«Заткнись и отгороди меня от этого человека, — сказала Марина, мысленно тиская внутренний голос, как какого-нибудь кота или игрушку-антистресс. — Его аура невыносима».
Глава 4
Магики подходили к открытым дверям аудитории еще несколько раз. Заглядывали с любопытством и ожиданием чего-нибудь «горячего» — ну, хотя бы томных взглядов и тайных перемигиваний. Но от двоих взрослых веяло таким холодом, что ребят как ветром сдувало. Флокси так даже поежилась, прежде чем исчезнуть, будто взгляд Ксавьера ее проморозил насквозь.
К счастью, вдвоем работа шла споро — тем более, что Ксавьер выполнял свою часть быстро, чисто и красиво, в отличие от Марины, периодически оставлявшей огрехи и принимавшейся обводить кривоватые линии в попытке их исправить. Так что еще до заката они управились с последним плащом и разложили их на партах — на просушку — после чего Ксавьер, наконец, ушел, а Марина вздохнула свободно.
«Напомни мне больше никогда с ним по личным вопросам не беседовать», — попросила она внутренний голос.
«Никогда не говори никогда, — хмыкнул тот. — Но я тебя понял: мне тоже от него не по себе делается. Че-то с ним не то. Знать бы еще, что».
«Пойдем-ка лучше на вечерний обход», — сказала Марина, со сладостным потрескиванием разгибая уставшую спину.
Вечерние обходы она теперь считала своей непреложной обязанностью. Почему-то именно ближе к ночи у магиков случалось «обострение», и вылезали наружу разнообразные дикие идеи: то сходить на кладбище за цветком бессмертия (Персик), то на ночную охоту (Крис), то купаться без ничего в лесном озере (сестры), то подглядывать за голыми бабами на каком-то языческом празднике (как ни странно, Шерман, а не Модька), то взобраться на крышу и петь под звездами, потому что «сам не знаю, почему, просто захотелось» (Шессер).
Марина уже даже запомнила примерное время, когда это происходило. Первым почти сразу после отбоя всегда «накрывало» Криса. Но обитание в одной комнате с Ксавьером влияло на него положительно, и выходки демона обычно сводились к подшучиванию над Леамом. Следом за Крисом могли проникнуться дурью сестры, Персик и Денеба, а вот уже ближе к полуночи крышу срывало «Красавчикам».
В чем тут было дело — неясно. Наверное, какие-то магнитные бури. Ребята и сами не могли объяснить, почему именно с приходом ночи у них начинается психологический зуд. Впрочем, будучи пойманными, они почти всегда легко отказывались от своих планов, так что Марина порой подозревала, что это ради нее они каждый день придумывают всякие глупости, чтобы вечером удивить любимую учительницу.
Вот и сегодня, пойдя на обход, она не досчиталась полного состава аж четырех комнат: «Простоты», «Наглости», «Ярости» и «Красавчиков». Куда они могли пойти таким ершистым составом, было неясно.
Побродив немного по зданию и заглянув во все подсобки, Марина вздохнула, закуталась в плед и вышла наружу, под дождь. Там все было уныло и свежо. Точнее, практически зябко. Магиков поблизости не наблюдалось, а наблюдались только горы пиломатериалов: останки конюшни, неколотые колоды, наломанные Поморником деревья и еще какие-то ветки.
Их выдал огонек свечи, что мелькнул в щелочке между ветками. Магики сидели в огромном шалаше. Когда они успели его выстроить и укрыть от дождя облысевшими из-за моли шкурами — непонятно. Марина неслышно подошла ближе и прислушалась:
— … Говорят, она каждую ночь выбирается из своего склепа, — спокойным и невероятно убедительным голосом вещал Амадеус: как будто сам верил в то, что говорит, хотя рассказывал явную страшилку. — Ей теперь ничего не страшно: ни огонь не берет, ни магия.
— Брр! Куда только священники смотрят? — искренне возмутилась Кассандра, а Флокси, испуганно обнявшая подругу, закивала.
Марина сделала пару шагов, зябко кутаясь в плед с головой, и угол обзора поменялся. Она увидела в щели между шкурами едва заметную ухмылку Амадеуса. Похоже, целью рассказа было именно запугивание девчонок. Валькирии боялись старательно и напоказ: Кристел прильнула к Шессеру, Бристел — к Амадеусу. А Флокси с Кассандрой зато трусили по-настоящему, делая вечерние посиделки живыми и волнительными.
— … Шаги ее невесомы, — продолжил вещать демон, делая широкий жест рукой, отчего пламя свечи затрепыхалось, и по лицам и внутренней части шалаша загуляли смутные тени. — Не услышишь ее приближения, если она не захочет. Только почувствовать можно. Страх и холод.
— Я чувствую! — пропищала запуганная Флокси. Хотя, судя по виду девочки, бояться она сюда пришла намеренно — адреналинчика немного в кровь получить.
Марина сделала еще пару шагов и оказалась, наконец, напротив входа в шалаш. Ребята ее не заметили — снаружи было темно и шумел дождь, а внутри гуляли желтые пятна и тени, рассылаемые свечным огоньком. Впрочем, один человек ее все-таки обнаружил.
— Иногда она становится видимой, — сказал Амадеус, глядя Марине прямо в глаза. — Подходит к человеку со спины, кладет ледяную длань на плечо и говорит…
— Простудиться захотели? — четко сказала Марина, делая шаг, чтобы попасть в круг света.
— Уииии! — громовой визг потряс ночь, и магики шарахнулись в разные стороны, ломая шалаш, падая друг на друга, визжа со страху и хохоча.
— Полуночники чертовы, — обругала их Марина, пока они ворочались в куче из веток, шкур и человеческих тел. — Чего вам не спится-то? Еще и на улицу поперлись. Холодина такая — ужас.
Но магики, хохоча, уже один за другим убегали обратно в корпус. Марина подобрала угасшую свечку и покачала головой.
— Модька, что за глупости? — обругала она единственного не умчавшегося в корпус магика. Демон ржал, сидя под дождем среди обломков шалаша.
— Эпично получилось! — сказал он, отсмеявшись. — Вы прямо как по заказу.
— А ну-ка, марш домой, пока не простудился, — шуганула она его, ежась от холода: и как они тут сидели? Погода испортилась настолько, что уже пар изо рта вылетал. И с каждым часом становилось все холодней.