Ксавьер наблюдал за ее реакцией с интересом. Похоже, небольшое опьянение позволило ему, наконец, расслабиться и уделять жизни несколько больше внимания, чем обычно. Вот, например, присоветовать человеку любимый напиток и убедиться, что понравилось.
— Вы, наверное, скучаете по тем временам, когда могли позволить себе подобные вина? — с сочувствием спросила Марина. — Теперь Вас считают…
Она замялась, подбирая правильное слово — такое, которое и суть передаст, и не будет оскорблением.
— Маргиналом? — хмыкнул он, помогая ей. — Не жалейте меня, я знаю, что нынче представляю собой. Более того — в каком-то смысле это мой осознанный выбор. У меня ведь много связей, я мог бы жить в богатых домах сочувствующих мне людей и даже пытаться восстановить прежний статус. А то и переиграть большую политику вовсе, использовав свое унижение как способ перетянуть на себя симпатии народа. Но нет, я просто ушел с политической арены.
Он грустно чему-то улыбнулся, глядя в одну точку.
— Но почему? — не поняла Марина. — В смысле, если Вам и правда все еще доступен способ реабилитации в обществе, зачем Вы остаетесь среди… ну, таких, как ребята?
— Плебеев? — фыркнул он, снова подставляя правильное слово. — Потому что плебеем быть легко. Да, все вокруг тобой помыкают. Но никто не ждет от тебя невозможного. Это свобода, которую не ценят те, кто не познал жизнь в высшем свете. А вот когда ты находишься на высокой ступени…
Он вздохнул, и Марина замерла, боясь спугнуть его неожиданную разговорчивость.
— Ничего нельзя. Кругом жесткие рамки, и в то же время все ждут от тебя как минимум соответствия, — продолжил он. — Никто не скажет «Ну, а что вы хотели от плебея?», если ты не справился. Все скажут «Позор рода». И тебя не примут ни свои, ни чужие. Ты станешь изгоем для всех. Поэтому, когда ты в высоком ранге, приходится работать, как проклятый.
Он помолчал немного, ожидая ее реакции, но видно, понял, что не все сказал, и продолжил:
— То, что для других — великое достижение, для высокородных считается всего лишь нормой. А кто сказал, что нам легко этого достигать? И никто даже не видит твоих усилий. Все думают, что ты родился с серебряной ложкой во рту и горя не знаешь. Так что не надо меня жалеть. В бытии изгоем есть свои плюсы.
Ксавьер закончил вроде бы бодро, однако опять принялся отыскивать взглядом лакея с подносом.
— А я думала, у королей проблемы только с женитьбой по любви, — неловко пошутила Марина, припомнив старую песенку.
— И это тоже, — кивнул Ксавьер, добыв-таки себе еще один бокал. — Аристократов мало, и выбор невест невелик. Можно сказать, катастрофически узок. Когда я еще был на хорошем счету, у меня было всего три кандидатуры на роль невесты. Три! Из всех соседних стран. И все три такие, что я оттягивал этот вопрос, как мог, в надежде, что подрастет кто-нибудь хоть чуточку посиматичнее. И давление, что оказывалось на меня обществом из-за этого ожидания, было очень большим. Ведь я задерживал и самих невест тоже. А они с каждым годом становились все непригляднее.
Он отпил глоток и поморщился, как будто хорошее вино вдруг стало дурным.
— Впрочем, сейчас они, наверное, рады, что я их не выбрал, — заметил он.
— А почему обязательно жениться на равной? — подумав, уточнила Марина. — Можно ведь спуститься на ступеньку ниже, там выбор больше.
— Нет, — покачал головой Ксавьер. — Это плохо для всех сторон.
— Почему? — удивилась Марина.
— Для мужчины — потому что это возмутительный мезальянс, и общество подобное порицает, — пояснил Ксавьер. — А для женщины… Ну. Сами представьте, каково ей будет жить в семье мужа, где все тихо ее ненавидят? Даже если брак был заключён ради богатого приданого, обхаживать девицу будут только до момента свадьбы. А затем для нее начнется ад: и деньги ее уйдут за долги, и новая семья будет ее презирать, и детей, скорее всего, она видеть не будет. Кто ж доверит воспитание высокородных отпрысков девице, что ощутимо ниже по статусу? Над ней просто все будут издеваться, даже слуги и ее собственные дети.
— Жуть какая, — сказала Марина, поежившись. — Никогда не пойду замуж за аристократа.
— Никогда не говорите никогда, — хмыкнул Ксавьер, окинув ее насмешливым взглядом.
Глава 15
Вино и правда оказалось неплохим. По крайней мере, те самые вкусные «нотки» в нем забивали аромат алкоголя настолько, что Марина только спустя пару бокалов сообразила, что вино-то, оказывается, крепкое — крепче, чем сходные по вкусу вина ее родного мира.
Поняла она это за ужином, когда поймала себя на том, что снова беседует с сидящим рядом проректором. Причем обсуждает какую-то несусветную дурь: особенности сыроварения и алхимические добавки в этом деле, ускоряющие процесс.
Проректор был еще более пьян — видимо, отказ Алисии в беседе так на нем сказался — и нес эту околесицу, не останавливаясь. А вот Марина в какой-то момент все-таки остановилась. И поймала на себе задумчиво-укоризненный взгляд Ксавьера. Бывший аристократ определенно снова осуждал ее поведение.
— … так что гораздо выгоднее все же использовать человеческий труд и время, нежели ускорять процесс посредством алхимии, — подвел итог своему монологу проректор.
— Жизни людей деньгами измерять нельзя, — возразила Марина, потихоньку выбираясь из хмельного облака.
— Что есть страна — люди или деньги? — хмыкнул в ответ проректор, подливая себе еще вина. — Люди — это страна. А государство — это деньги. Большая часть денег находится в руках небольшой группы людей. Если люди зависимы от денег, то страной правит эта кучка. А значит, не имеет значение мнение народа. Имеет значение мнение знати.
— Но ведь народа большинство, — напомнила Марина. — Мы должны учитывать мнение большинства. Тем более, тех, на ком элита наживается.
— Кур в государстве еще больше, чем людей, — фыркнул Тельпе. — Но мы же не интересуемся их мнением, верно? Мы решаем за них, как им будет лучше.
— А это вообще жестоко, гадко и… — Марина аж задохнулась от такого сравнения, позабывав все слова. За помощью она повернулась к Ксавьеру — тот сидел совсем рядом и должен был слышать весь спор.
Мужчина заметил ее взгляд. Попытался было сделать вид, что не понял, чего от него хотят, однако девушка была настойчива: ей нужна была поддержка. Ксавьер вздохнул и…
— Это политика, ничего больше, — сказал он.
Марина почувствовала себя преданной. Ее условный союзник и ее враг сошлись во мнениях!
— Вот! — пьяно покачнул пальцем Тельпе. — Даже распоследний магик это понимает.
— Политика может быть разной! — возмутилась Марина.
— Ошибаетесь, — спокойно возразил Ксавьер, проигнорировав выпад пьяного проректора в свой адрес. — Политика в целом всегда одинакова. Людей в верхушке можно сменить, но сам факт наличия верхушки Вы не измените. Миллионы не могут управлять страной, так как они никогда не договорятся. А верхушка — может.
— Надо просто дать людям возможность договориться, — стояла на своем Марина. — Есть ведь референдумы, голосования всякие.
— Ну, что ж, дайте, — пожал плечами Ксавьер. — Вон, у Вас всего восемнадцать человек, и то корпус каждый день штормит. А если б их было восемнадцать тысяч? А если сто восемьдесят тысяч? Или даже миллион?
— Не умеете быть жесткой — не лезьте в политику, — с пьяным пафосом добавил проректор. — В политике нет богатых и бедных, добрых и злых, страдающих и наживающихся. Есть только стадо, которое надо как можно лучше одеть, обуть и накормить. А что там это стадо блеет, не имеет значения: при всем желании Вы не сможете выслушать и половину их мнений за всю свою жизнь. Тот, кто это понимает, и продвигается по политической лестнице. А пока Вы носитесь со своим классом, как клушка с цыплятами, Вы — и есть часть стада.
— Люди могут бунтовать, — с намеком возразила ему Марина.
— Могут, — хмыкнул проректор. — И тем не менее, когда политика — пусть даже самая гадкая — успешна, весь их бунт не выходит дальше ворот ближайшей пивнушки. А в вашем случае — дальше дверей корпуса.
Марина ничего ему не ответила, только смотрела с яростью до тех пор, пока проректор не хмыкнул и не ушел из-за стола, прихватив с собой бокал вина и даму, что сидела по другую руку от него.
— Ксавьер, почему Вы меня не поддержали? — набросилась Марина на мужчину, как только их уже не могли услышать.
— Не вижу в этом смысла, — пожал он плечами. — Это просто пьяный самовлюбленный чиновник мелкого полета. И, кстати, Ваш непосредственный начальник. Нет ни одной причины пачкать свое имя общественной ссорой ради победы над таким никчемным человеком. Победы, которая ничего не даст. Тем более, что он цитирует даже не свои мысли, а освенский «Трактат о политике», который когда-то был моей настольной книгой и до сих пор остается ею, хоть уже и в переносном смысле.
Марина замолкла, поставленная на место сразу несколькими серьезными аргументами. И почувствовала, что и правда выставила себя дурой, бесполезно ругаясь с Тельпе. Ей стало ужасно стыдно. Ну, вот как Ксавьеру удается так держать себя в руках, даже под воздействием алкоголя?
— Знаете, Ксавьер. А я ведь надеялась, что найду на этом вечере сочувствующих аристократов, — призналась она. — Думала заручиться их поддержкой и защитой, чтобы обезопасить класс от закрытия.
— Вы слишком требовательны к себе, — подумав, сказал Ксавьер. — Не в Ваших силах влиять на события такого уровня. Если там, наверху, решили нас закрыть, ни Вы, ни я не сможем этому помешать.
— И что делать? — спросила Марина.
— Не зацикливаться на одной идее, — пояснил Ксавьер. — Будьте готовы принять удар. И если он слишком велик для Ваших сил, придется отступить. Как это когда-то сделал я.
— Мне чужда подобная философия, — подумав, призналась Марина. — Меня учили никогда не сдаваться.
— Если никогда не сдаваться, то всю свою жизнь потратишь на войну, — пожал плечами Ксавьер. — А вино, тем временем, вкусное, дома ждет теплая и почти чистая постель, и рядом человек, который за меня борется. Хоть его и не просили.