И дядя Мадя широко ухмыльнулся и принял такую позу, как будто это и был конец «романтической истории». У Марины возникло ощущение, что она чего-то не поняла.
— А что с ней стало-то? — спросила она.
— С девицей? — уточнил дядя Мадя. — Не знаю. Не интересовался никогда. Убежала, наверное.
Он пожал плечами. Марина нахмурилась.
— Странная какая-то история, — сказала она. — Вы точно все рассказали? Что дальше-то было?
— Ну, он на ней женился, сына вот родили, — недоуменно пожал плечами дядя Мадя и махнул в сторону Ксавьера, который расслабленно плыл по реке уже в обратную сторону.
— На той девице, которая убежала? — не поняла Марина.
— Нет, я ж говорю: он до нее не дошел, — повторил дядя Мадя. — Влюбился в дракониху с первого взгляда.
— А-а! — дошло до Марины. — Тьфу ты, блин! А что, драконы разумные?
— А Ксавьер похож на неразумного? — хмыкнул дядя Мадя.
— Ну, так он, вроде, человек, — смутилась Марина.
— Зачатый в чреве дракона человеком быть не может, — возразил ей профессор. — Зародыш просто не выживет. Да, Ксавьер выглядит человеком и, насколько я знаю, никогда не принимал крылатую форму, но это не означает, что он человек. Что-то от матери ему в любом случае передалось.
«Например, чудовищная аура», — подумала Марина.
— В общем, этот славный союз — мудрого, пытливого и справедливого ума Брефеды и горячей, магически одаренной представительницы одного из древнейших родов магиков привел к серии магических открытий, — продолжил дядя Мадя. — Эта пара, по сути, единолично произвела революцию в образовании Инквизиторов, превратив тех из вояк в ученых-богословов. И мне посчастливилось проходить практику в этом чудесном месте во времена его расцвета.
— То есть, Высшая школа инквизиции стала чем-то вроде нашей Академии? — уточнила Марина.
— Да, только куда значительнее, — сказал профессор. — Но увы, со временем этот институт чрезвычайно разросся и разделился на фракции. На самом деле с противостояния этих фракций и началась война. Не знаю, почему, но одна фракция начала гонения на магиков, а вторая принялась защищать их. Да так рьяно, что против них подняли правительственные войска, и к концу войны почти всех защитников уничтожили. В том числе и родителей Ксавьера.
— М-да, печально, — вздохнула Марина. Теперь ей еще яснее стал статус мужчины и причина, по которой его уважали магики.
Будто прочитав ее мысли, дядя Мадя добавил:
— Ксавьер стал для магиков ходячей стелой, перед которой всякий мысленно преклоняется, поминая павших и времена, когда Брефеды спокойно правили большой и богатой страной. Не знаю, что думает по этому поводу сам Ксавьер, но ведет он себя достойно этого образа. Вы правильно сделали, что поставили его старостой.
Марина смутилась. Назначая Ксавьера на эту роль, она думала вовсе не о его благородстве, а о собственном корыстном желании разделить хотя бы часть выходок класса с замом.
— А что, Ксавьер унаследовал что-то от матери-драконицы? — уточнила она. — У него же ни хвоста, ни крыльев, ни хотя бы когтей. И он… скромных размеров. Как-то я себе драконов не так представляла.
— Да, взрослые драконы огромны, — подтвердил дядя Мадя. — Но Ксавьер, во-первых, для дракона слишком молод. А во-вторых, неинициирован. И скорее всего, не будет инициирован. Это сложная процедура. Честно говоря, сам не знаю, в чем она точно заключается. Но, как и у многих магиков, у драконов родители проводят свое дитя через серию изменений. В основном это необходимо для постепенного насыщения тела энергией с последующим запуском системы самостоятельного поглощения энергии из пространства. Если я правильно понимаю, мать Ксавьера успела его насытить, но не успела инициировать.
— Обидно, — Марина сочувственно покосилась на Ксавьера, который, наконец, решил вернуться, и теперь плыл в их сторону.
— И не говорите, — вздохнул дядя Мадя. — Без инициации любой магик, обладающий потенциальной возможностью смены ипостаси — как драконы или феи — обречен вечно ходить в человеческой форме. Родители растят дитя при помощи энергии, используя «малое тело» — человеческое — как наименее затратное. Как только взросление завершается, ребенка инициируют, он меняется и перестает быть зависимым от родителей.
— А Флокси недополучила от родителей энергию, — вспомнила Марина. — И теперь переживает, что уже никогда не вырастет.
— Да, полагаю, без помощи себе подобных девочка будет набирать нужный объем энергии столетиями, — покивал дядя Мадя.
— Вот, бли-и-ин, — протянула Марина. — Неловко получилось.
— М-м? — дядя Мадя вопросительно вздернул брови.
— Я случайно пообещала, что буду заботиться о ней, как мама, — призналась Марина.
— Ну, что поделать, — философски пожал плечами бывший профессор. — Придется Вам поговорить с ней по душам и объяснить, что это невозможно.
— Да, Ксавьер с ней уже поговорил, — кивнула Марина. — Просто… некрасиво получилось. Я ее как будто обманула.
— Девочка большая, она поймет, не переживайте, — заверил ее дядя Мадя.
— Наверное, ей просто очень хотелось поверить в чудо, — тоскливо протянула Марина.
— Вы не должны себя винить, — сказал мужчина. — Вы не знали.
— Я многого не знаю об этих ребятах, — вздохнула Марина. — Иногда очень не хватает большой энциклопедии, чтоб разобраться в том, что происходит у них в голове.
— Пф! — фыркнул дядя Мадя. — Не помогло бы. Про людей вот я, вроде, все знаю. И тем не менее порой абсолютно своих соплеменников не понимаю. Сотрудничество — вещь очень зыбкая. Над ним надо трудиться, его нужно сохранять и всеми силами поддерживать.
— Абсолютно с Вами согласна, — кивнула Марина. — Тем более, в условиях, когда положение моего класса так зыбко.
— Не только класса, — заметил профессор Мадиер, — а вообще всех магиков, изгнанных из Освении. Они вызывают у людей зависть и агрессию. Если ничего с этим не делать, то рано или поздно у нас повторится то же, что и в Освении. Только в Освении магики все же были своими — вчерашними соседями, даже друзьями. Люди больше гнали их от своих домов по указке Инквизиции, чем действительно ненавидели. А вот в Галаарде их жалеть уже никто не будет: магиков просто перережут, как диких животных.
— Слышу, у вас тут политические беседы? — неожиданно послышался голос Ксавьера. Мужчина подходил к ним, отжимая волосы. — Строите мрачные планы, профессор Мадиер?
— Делимся опасениями, — улыбнулся ему дядя Мадя.
— Не напугайте нашу Марину Игоревну, — сказал Ксавьер, натягивая рубаху прямо на мокрое тело. — В ближайшие месяцы таких серьезных событий в Галаарде не предвидится: недовольство людей недостаточно сильное. То есть, они спонтанно могут, конечно, поднять на вилы наш класс, но предпосылок к тому, чтобы устраивать гонения по всей стране, я пока не чувствую.
— Ну, Вам виднее, — дядя Мадя уважительно склонил голову, принимая мнение Ксавьера. — Меня, к счастью, такие конфликты пока обходили стороной. Но народное недовольство, подстрекаемое аристократами, а то и преподавателями Академии, конечно, пугает. Я уже и сплю плохо: все время кажется, что по нашу душу вот-вот придут. Даже тропинку протоптал на всякий случай: чтоб если что, быстрее до вас добежать и предупредить.
Марина слегка улыбнулась, поняв, что дядя Мадя считает себя частью их разношерстной компании и всерьез переживает. Сама она, наученная опытом жизни при серии разнообразных кризисов — эпидемиологических, экономических, военных — с горем пополам научилась делать вид, что «страшного завтра» не существует. Зачем думать о завтра, где она может умереть от голода, а то и от взрыва гранаты, если есть сегодня, в котором надо пахать и пахать, чтоб не думалось лишний раз про завтра? Дядя Мадя, похоже, этой наукой еще не владел.
— Война в развитых странах, даже гражданская — это продукт организованной деятельности властных структур, — серьезно пояснил Ксавьер. — Одного лишь народного недовольства недостаточно, чтобы поднять людей на войну. Обыватели никогда не сорвутся с места, бросив семью и работу, только затем, чтобы где-то там сражаться, не жалея жизни, и убивать себе подобных, прекрасно зная, что у них тоже семьи.
— И все же люди порой бывают очень агрессивны, — не смогла не возразить Марина. — Все люди, в том числе магики. Амадеус же на днях сорвался?
— Амадеус — зеленый юнец, — спокойно сказал Ксавьер. — По таким не судят о людях в целом. Юнцы вспыльчивы и легко срываются в бой, если их обидеть. Война же — это нечто иное, холодное и строго рассчитанное. Это продукт политики. И на его производство требуется время и сложные манипуляции с умами тех самых беспутых юнцов: без подстрекания люди на такое не пойдут.
— Хотите сказать, война в Освении тоже была создана искусственно? — уточнила Марина.
— Разумеется, — кивнул Ксавьер. — Гражданская война — самая сложная. Она сама по себе не разгорается. Может быть стихийная драка, может быть даже вялотекущий конфликт двух улиц, но не массовая резня всех со всеми.
— Но зачем такое делать? — не выдержала Марина. — Какая вообще польза от войн?
— Это философский вопрос или Вы имеете в виду какую-то конкретную войну? — Ксавьер шевельнул бровью.
Марина смутилась. Ей все еще интересны были подробности событий пятилетней давности, но расспрашивать о них Ксавьера было неловко. Поэтому она выбрала первый вариант:
— Философский.
Ксавьер пожал плечами.
— Все серьезные конфликты спланированы людьми, имеющими власть, — сказал он. — Не обязательно правительствами, иногда — просто богачами. К ним готовятся, их стараются сделать и показать очень страшными. Чтобы люди испугались, чтобы хлебнули чуток горя и снова начали ценить мир и покой, активно работая на благо общества. Без войн люди расслабляются, и темпы экономического роста снижаются.
Марина поморщилась. Мерить человеческие судьбы экономическом успехом страны она оказалась не готова.
— Понимаю, такая философия кажется гадкой, ведь где-то люди погибают, — кивнул Ксавьер, заметив ее реакцию. — Но люди всегда погибают. И когда слишком долго длится так называемый мир, погибают все в больших количествах и все более жестокими путями. Не так страшно умереть от клинка, перерезавшего горло.