— И как это связано с Вашей матерью? — не поняла Марина.
— Когда на свет появляется ребенок, у большинства рас он представляет собой обычного человеческого ребенка. Не внешне, а магически, — продолжил Ксавьер. — То есть, силы в нем нет, есть только пустой носитель. Силу ему передают родители. Они накапливают ее в своих телах и потихоньку заполняют… назовем это сердцем магика.
Он немного помолчал, то ли подбирая слова, то ли преодолевая неприятные воспоминания. Но все же справился с собой и снова заговорил:
— Мне с этой точки зрения не повезло: у меня был лишь один родитель, способный напитать меня магией. И чтобы я вырос здоровым, мама на протяжении многих лет отдавала мне свой резерв, который позволял ей перевоплощаться. В итоге к тому дню, когда ей нужно было защитить себя, она была истощена и попросту не способна принять свою истинную форму. Именно поэтому она даже не смогла вырваться и улететь, не говоря уже об огненной атаке.
— Убийственная любовь, — вынужденно признала Марина после паузы.
— Она не могла иначе, — пояснил Ксавьер. — Их брак с отцом был… мезальянсом. И мама всю жизнь пыталась доказать общественности, что ее сын — лучшее, что могло случиться с родом Брефеда. Но увы, до инициации дело так и не дошло. Так что если будут казнить меня, я тоже не смогу даже улететь.
— А нельзя инициировать себя самостоятельно? — чувствуя необходимость морально поддержать мужчину, принялась предлагать Марина.
— Понятия не имею, — пожал плечами Ксавьер. — Для этого, как минимум, стоит поговорить с другими драконами. Но поблизости нет драконьих стай, и добираться до них на своих двоих и без денег — сомнительное предприятие: годы страданий и лишений ради неясной цели. Я уж лучше так…
Он снова пнул песок.
— Ну, может быть, Вам повезет, и неподалеку от нас приземлится какой-нибудь дракон… — неловко попыталась сказать что-нибудь жизнеутверждающее Марина.
— Может быть, — насмешливо глянув на нее, кивнул Ксавьер. Он явно не верил в вероятность такого события.
— Ну, Ваша мама же как-то оказалась в Освении, верно? — смутилась Марина, пояснив свои слова. — Почему бы и другому дракону не залететь в Галаард. И, в конце концов, Вы можете заработать где-нибудь денег и вместе с Поморником отправиться туда, где живут драконы: он, конечно, тоже на своих двоих передвигается, зато у-у-ух, как быстро!
Марина подбавила в свой голос веселых интонаций, но тут же поняла, что выглядит глупо и наивно — Ксавьер прекрасно понимал, что она делает.
— Это все сложнее, чем Вам кажется, — сказал он. — Даже если я найду драконов, они могут лишь рассказать о первом воплощении. А ПОКАЗАТЬ могла лишь мама — та, чьей силой я напитан. Это… особый род общения. Без слов. Когда мы передаем друг другу целые образы и сопутствующие им ощущения.
— Как телепатия? — предположила Марина.
— Не знаю, — пожал плечами Ксавьер. — Не слышал такого слова. Но я общался так со своей матерью, пока она была жива. И… сейчас чувствую пустоту в том уголке разума, где всегда находились ее мысли.
Марина хотела было предложить еще кое-что наивное и при этом жизнеутверждающее, но сдержалась — момент был не тот. Они оба уставились на реку, проживая молчание.
— Знаете, когда я был подростком, меня раздражало это, — неожиданно признался Ксавьер. — Ментальный поводок. Пуповина. Вечный контроль. Я мечтал от него избавиться. Пробовал убегать подальше, напиваться до беспамятства. Пробовал даже познакомиться с одной молодой драконихой, что была проездом в Освении, и попытаться слиться с ней, чтобы вытеснить мать из своей головы. Не выходило. Мама всегда была рядом, наблюдала за каждым моим шагом и комментировала. Да-да, даже когда я напивался или пытался соблазнить девушку. Она будто смеялась надо мной.
Марина удивленно вздернула брови, но никак не прокомментировала подобную гиперопеку — из уважения к умершим и вполне себе живому Ксавьеру.
— И я всегда думал, что она это специально, что она не любит меня, — продолжал тем временем он. — Ведь разве может мать так издеваться над собственным ребенком? Но в тот день, когда они с отцом взошли на эшафот, все, что исходило от нее — это бесконечно повторяющийся образ воспоминания, как она прижимает меня, маленького, к груди. Вышитый край пеленки с вензелем, крохотные ручки и безмерное море любви… Снова и снова, одно и то же воспоминание. И когда ей отсекли голову, и ее разум погас…
— Не надо, — хрипло попросила Марина, поняв, что подробностей не выдержит. Но Ксавьер ее, кажется, не услышал.
— Пусто, — вздохнул он, вглядываясь куда-то вдаль. — И холодно. А все, что я помню о матери — это то самое воспоминание, как она прижимает меня к себе. То есть я помню даже не ее саму, а только любовь, что она ко мне испытывала.
Он немного помолчал, а Марина стерла набежавшие слезы.
— Вы знаете, я до сих пор не привык к этому, — признался он после паузы. — Порой вижу что-нибудь удивительное или возмутительное и по привычке показываю ей образ, мол: «Смотри, мама!». А в ответ пустота. И я всматриваюсь в эту пустоту, недоумевая, почему она молчит, а потом вспоминаю…
— Ксавьер, не надо! — уже громче всхлипнула Марина, шмыгая носом.
— Извините, — наконец, спохватился он и обернулся к ней. — Это не самые лучшие воспоминания, чтобы ими делиться, Вы правы. Надо жить дальше. Наверное, мама не зря так упорно транслировала мне тот эпизод, где я лежал маленький у нее на руках. Думаю, она хотела, чтобы я помнил хорошее, а не вид ее головы с остекленевшим взглядом.
Марина все-таки разревелась. Ксавьер нахмурился и замолк, неловко стоя рядом с рыдающей девушкой.
— За-за-зачем Вы мне это рассказали? — с трудом преодолевая всхлипы, спросила она.
— Я это себе рассказал, — подумав, признал мужчина. — Простите. Не принимайте близко к сердцу: все нормально, я уже научился с этим жить.
— Зато я нет, — срывающимся голосом выдавила Марина и громко шмыгнула носом: платка у нее с собой не оказалось.
— Вы такая наивная, — вздохнул Ксавьер и обнял девушку, успокоительно похлопывая ее по спине.
— А Вы… — начала Марина, но не сумела подобрать подходящего слова и вместо этого крепко обняла мужчину, будто пытаясь защитить его от страшных воспоминаний.
— Пойдемте в корпус, — предложил он. — Выпьем ромашкового чая, перепишем, наконец, без клякс письмо Гарденам.
— Издеваетесь? — сквозь слезы фыркнула Марина, отпуская его. — Да у меня перо будет плясать в руках, как у пьяницы.
— Работа — лучшее лекарство от нервов, — сказал мужчина и слегка улыбнулся, показывая, что шутит.
— Хорошо, идемте, — вздохнула Марина: если даже Ксавьер после всего этого умеет улыбаться, то и ей стоит.
Они свернули в лес и некоторое время шли молча, шурша старой хвоей. Каждый думал о своем, и мысли их были невеселыми.
— И все же я не понимаю этой темы с войной, — наконец, решилась Марина высказать то, что тяжким грузом легло ей на душу. — Ну, то есть, я могу принять, что война — это не просто битва добра и зла, и что на поле боя порой бьются хорошие люди с хорошими людьми. Потому что всех обдурили. Потому что каждая из сторон всегда считает себя правой. Но неужели люди не чувствуют, что их дурят?
— А разве они могут что-то сделать? — вопросом на вопрос ответил Ксавьер. — Какими бы благородными ни были убеждения человека, все благородство заканчивается, когда его за нарушение приказа обещают казнить, оставив его жену и детей без средств к существованию.
— Но ведь можно же как-то… — Марина пощелкала пальцами в воздухе, подбирая слова. — Ну блин, они же воины, они там все вместе. Неужели не могут объединиться и скинуть дурное командование? Ведь командующих меньше, чем воинов.
— Зато командующие более умелые в отношении управления массами, — напомнил Ксавьер. — А восстанием еще кто-то руководить должен. И, открою Вам секрет: этот кто-то обычно вовсе не хороший человек и преследует свои, корыстные цели. А иногда восстание поднимают и вовсе те же люди, что начали всю заварушку.
— Ну, пусть даже так, — поморщившись, смирилась Марина с необходимостью включать в восстание профессионального политика. — Зато они остановят войну.
— Люди ничего не выигрывают от восстания, они лишь еще больше рискуют своими жизнями, — заметил Ксавьер. — В обычной войне они имеют еще хоть какой-то шанс выжить — а хоть бы и в статусе военнопленных. В случае же с восстанием они не только рискуют жизнью в бою, но и рискуют жизнью в случае неудачи операции: за измену казнят всех без разбора. Поверьте, слушаться приказов и надеяться, что скоро все это закончится, и несчастный воин вернется к семье — безопаснее. Относительно, конечно.
— Но как потом с этим жить? — покачала головой Марина.
— Есть такое слово — приказ, — пояснил Ксавьер. — Приказ снимает с человека часть вины. Убийство по приказу перестает быть убийством. Душевно здоровый человек повинуется приказу, чтобы сохранить свою душу. Сказано зачистить участок — зачистят. От магиков, от людей ли — без разницы. Надо будет — найдется тысяча оправданий для резни. Даже если режешь знакомого магика. Скажут, что он был предателем, помогал врагу или вовсе его тайный лазутчик — и вот уже ты, сняв с себя моральную ответственность, не сразу, но снова можешь спать по ночам.
— И что, пять лет назад все так и было? — осторожно спросила Марина. — Магиков истребляли по приказу?
— Пять лет назад все было сложно, — помрачнев, пояснил Ксавьер. — Был раскол, был заговор, были растерянные люди, которые не знали, кому подчиняться. Поэтому так много магиков успело просто сбежать из страны.
— Но чем эти гонения обосновывали? — уточнила Марина. — Что говорили воинам, чтобы те шли на собственных друзей и соседей?
— Все то же, что обычно говорят в таких случаях, — пожал плечами Ксавьер. — Что это враги, предатели, обманщики. Если говорить коротко, то людей убедили в том, что магики — зло, порождение дьявола. Что они подлецы и злодеи, только и думающие о том, как нажиться на беспомощных. В доказательство людям показали тех, кто творит зло: это несложно, такие есть в любой расе. И люди поднялись, чтобы «защититься».