— Как минимум — вызвать к артефакту правды предполагаемого виновника, — пожал плечами Ксавьер.
— Справедливо, — кивнул мужчина.
— Протестую! — снова поднялся Тельпе. — Обвиняемый является несовершеннолетним. Артефакт правды запрещено применять на несовершеннолетних ввиду их легкой внушаемости: возможны ложные показания.
— А, то есть, обвинить можно, а дать оправдаться — нельзя? Так, что ли? — возмутилась Марина, не сдержавшись. — Что, если несовершеннолетний — значит, бесправный? Делай с ним, что хочешь?
Она даже покраснела от возмущения этим фактом.
— Леди Калинина, держите себя в руках, — осадил ее председатель. Ксавьер тоже глянул на нее укоризненно, напоминая, что в серьезных делах эмоции только мешают. Девушка скрипнула зубами, но замолкла, предоставив более сведущему человеку разбираться с проблемой.
— Мне кажется, вон тот мужчина тоже хочет высказаться, — заметил Ксавьер, показав на священника, что пришел с кузнецом: тот действительно держал руку поднятой, как будто надеясь, что его заметят и позовут. — Возможно, он что-то видел, и его показания прояснят ситуацию. Не зря же явился сюда вместе с отцом потерпевшей.
Председатель кивнул. Священника пригласили к столу, и он встал возле Марины, тоже явно робея перед высокопоставленными лицами.
— Вы знаете что-нибудь о соблазнении некоей Марьяны неким рогатым существом? — спросил его председатель.
— Да, господин, — послушно кивнул священник. — Я потому и явился. Устав церковный не велит раскрывать тайну исповеди. Но ежели из-за хранения тайны страдает сам исповедующийся — на суде ли, или из-за иных моральных терзаний — то дозволяются исключения. Я узнал, что кузнеца нашего вызвали и пришел следом, догадываясь, о чем пойдет речь. А теперь вижу: и правда моя помощь нужна.
— Можно ближе к делу? — поморщился председатель из-за многословности священника и его простонародного тона.
— Конечно, — кивнул тот. — Была у меня Марьянка на исповеди. Призналась в страсти греховной. Но лишь в ней. Грехопадения не совершала — я ее брачным артефактом проверил. А Вы меня — артефактом правды сейчас проверяете, и потому слова мои истинны пред Богом и людьми. Невиновная она. И парень ее рогатый — невиновен. Что из дому оба сбегали — то правда. А вот что блудом занимались — то клевета. И хоть мне такой союз противен, ибо страшно эти рогатые на диаволов похожи, но все ж таки правда важнее.
— Верно сказано, отче, — кивнул ему председатель. — Спасибо, мы Вас услышали. Можете оба быть свободны.
Деревенские ушли. Тельпе проводил их недовольным взглядом. Марина глянула на Криса, вопросительно подняв бровь. Тот ответил ей взглядом «А Вы разве сомневались?». И она почувствовала себя испорченной, что подозревала его в таком.
— Ну, я так понимаю, обвинение снято, — цыкнув, заметил председатель, когда снова установилась тишина. — Это начинает напоминать какой-то фарс. Сегодня будет хоть что-то серьезное, или мы так и продолжим опровергать клевету и наветы? То веночки, то ночные свидания. Вы что, сами с этим разобраться не могли?
Он укоризненно глянул на ректора.
— Я не участвовал в подписании петиции, даже не знал о ней, — развел тот руками. — Все вопросы к обвинителям.
Они с Тельпе одарили друг друга неприязненными взглядами.
Председатель при виде этого недовольно покачал головой, а потом повернулся к чиновнику:
— Ну, что там дальше?
Тот откашлялся и зачитал:
— Дальше — «Связи с преступным миром, покупка и попытка сбыта запрещенных веществ, а также нанесение тяжких телесных повреждений нескольким горожанам».
Вот тут Марине стало совсем нехорошо: увы, все перечисленное действительно имело место быть и, по ее личным ощущениям, вполне себе тянуло не то, что на пятнадцать оставшихся баллов, но и на все пятьдесят. Лет каторги.
Глава 23
Этот пункт обвинения разбирали долго и особенно тщательно. Похоже, он и был основным, а все остальное «накидали» для объема, потому что без прочих пунктов общественной петиции не получилось бы, и Имперская комиссия по этике справедливо послала бы Тельпе со товарищи обратно к герцогу — разбираться в проблеме при участии Талагара Годье и его команды гвардейцев. И тогда ректор просто исключил бы отдельно взятого парня, и закрыть класс не удалось бы.
Зато уж теперь в очернении несчастного Амадеуса были задействованы все доступные средства. Тельпе умудрился поставить все с ног на голову, показав ситуацию с такой стороны, что вроде и не приврал, но выглядело это все крайне паршиво. С его точки зрения история раскрывалась так.
Некий рогатый уголовник, ранее сидевший за мошенничество, заказал у местной преступной группировки крупную партию запрещенного вещества и сговорился с ними, чтобы те обеспечили ему «крышу». После получения товара он отказался его оплачивать, напал на своих подельников, а затем скрылся в старом корпусе Академии. Причем его отступление прикрывало несколько человек, владеющих магией — кто, если не его бывшие сокамерники, а ныне — ученики Академии? Там они организовали то ли притон, то ли бандитское логово и, вероятно, сбывали продукцию другим, молодым и наивным, ученикам Академии.
Далее пошла и вовсе несусветная чушь. Якобы местные преступники раскаялись и пошли сдаваться к гвардейцам Его Светлости, но по дороге были атакованы бандой магиков в плащах с символикой класса музыки и были ими избиты до полусмерти.
Избитые и раскаявшиеся «бывшие» преступники обратились за помощью напрямую к ректору Академии с просьбой разогнать преступную группировку, свившую себе гнездо под защитой такого серьезного и уважаемого учреждения. Но вновь были атакованы тем самым рогатым уголовником и его сообщниками. Причем оба избиения случились в присутствии и при полном попустительстве леди Калининой.
Марина только диву давалась тому, как умело проректор дурил артефакт правды: ясно было, что он заранее прописал свою речь так, чтобы «детектор лжи» не нашел, к чему придраться. А может, и вовсе знал какие-то секреты об устройстве этого артефакта. В любом случае, Марина так не могла, и вынуждена была говорить только правду, правду и еще раз правду: любая попытка выразиться неточно тут же вспыхивала в камне оранжевым светом разной интенсивности.
Более того, проректор притащил с собой даже участников событий — тех самых уголовников. Они стояли неподалеку, все в разноцветных синяках, с разбитыми носами, переломанными конечностями и очень виноватым видом. Будто смиренные овцы, они приняли и кандалы, и конвой, и вообще всем своим видом транслировали раскаяние и желание загладить свою вину перед обществом. Марине аж тошно стало.
— Понимаю, цветочные венки и ночные свидания выглядят смешно, — подвел итог своей обвинительной речи Тельпе. — Но это были первые звоночки, что прозвенели еще тогда, когда вся эта банда прикидывалась хорошими людьми. Уже тогда, натянув на себя маски приличных людей, они не могли сдержать свою испорченную суть. И вот, к чему все это в итоге привело.
Он выпрямился и перешел совсем к другим, призывным интонациям:
— А что дальше? — спросил Тельпе. — Мы уже не можем схватить их за руку и привлечь к ответственности, ведь все свидетели — такие же уголовники, как они сами, и веры им нет, а значит, суд закроет дело за неимением доказательств. Все, что мы можем — это хотя бы уберечь родную Академии от развращения изнутри. Поэтому мы и посмели потревожить многоуважаемую комиссию по этике. Мы требуем закрыть этот класс и уволить преподавателя, допустившего подобное!
Его поддержали одобрительными возгласами. Вся та масса недовольных аристократов и прочей общественности, наконец, нашла повод «потопить» неугодный класс.
Марина ощутила, как в глубине души поселяется безнадежность и чувство бессилия. Головой она понимала, что это никудышная реакция на стресс, и сейчас, как никогда прежде, надо было собраться и стоять до последнего.
«Соберись, тряпка! — поддержал ее внутренний голос. — Ты же понимаешь, что все это чушь? Давай хотя бы правду расскажем. Давай-давай, он же там так много лишнего приплел! Марин, тут главное — начать, а дальше втянешься. Может, кто еще заступится. Марин, не молчи!»
— У меня есть возражения! — робко сказала наконец девушка.
На нее обратили внимание. Председатель поднял руку, призывая к тишине. Возгласы утихли.
— Спасибо, господин Тельпе, — кивнул он. — Мы выслушали сторону обвинения. Теперь послушаем, что обвиняемые скажут в свою защиту. Итак, леди Калинина, Вы можете опровергнуть сказанное?
Марина покосилась на артефакт правды и со вздохом сказала:
— Некоторые пункты — да, могу.
— Мы вас слушаем, — подбадривающим тоном, но, впрочем, без симпатии в голосе, сказал председатель.
— Я… хочу сказать, что Амадеус не участвовал в первой драке, — призналась Марина. — Он в тот день вообще болел и лежал в постели — это может подтвердить госпожа Эгнерция, оставленная присматривать за больными. Я поехала в город за лекарствами. Взяла с собой здоровых учеников, чтобы они не заразились. Мы надели те самые плащи и пошли в лавку лекаря.
Председатель глянул на артефакт правды, но тот лишь пару раз слабенько засветился оранжевым — явно реагировал больше на переживания Марины, чем на потенциальное вранье.
— Но свидетели заявляют, что демон был с Вами, — не смог не вмешаться Тельпе. — Капюшон, знаете ли, весьма специфично топорщится в области рогов.
Послышались смешки.
— Это был другой демон, — возразила Марина. — В моем классе их двое, и оба с рогами.
— Кто бы он ни был, он совершил нападение на человека! — возразил Тельпе.
— Вы так говорите, как будто были там, — укорила его Марина.
— Меня в таком захолустье быть не могло, — презрительно ответил проректор. — Это вы со своими… учениками зачем-то шастаете по трущобам и бандитским углам.
Марина проглотила оскорбление и через силу ответила:
— Раз Вас там не было, значит, и видеть происходившее Вы не могли. Вместо этого Вы поверили словам закоренелого преступника. И я не понимаю, с каких пор слова отпетого уголовника, за чью поимку назначена награда, значат больше, чем слова преподавателя Академии⁈