— Что это? — растерялась Марина.
— Наряды моей матери, — озвучил Ксавьер очевидное. — Я выбрал три штуки, которые несложно подогнать по Вашей фигуре за оставшиеся дни и которые, на мой взгляд, могли бы Вам подойти по характеру. Но могу ошибаться. Выберите один, и госпожа Эгнерция завтра поможет Вам его подшить. Кринолин я уже заказал, утром привезут.
— Кринолин? — скисла Марина, вспомнив о старинной моде своего времени, где этим словом обозначался огромный подъюбник со стальными кольцами, который в дверь не проходил. Или это называлось фижмы?
— Сейчас в моде турнюры, — каким-то извиняющимся тоном сказал Ксавьер. — Но мама такое не носила, называла «горбатой задницей».
— Ваша мама, похоже, смело подбирала выражения, — осторожно сказала Марина.
— Да, она была остра на язык. Дома, по крайней мере, — отозвался Ксавьер. — В любом случае она отдавала предпочтение старым моделям, а они плохо смотрятся без кринолина. Так что, боюсь, особенного выбора у Вас нет — только в отделке и цвете.
Он указал рукой на платья.
Марина подошла и вгляделась в них. На удивление, Ксавьер подобрал довольно скромные наряды. Ну, в сравнении с теми жемчужными и шитыми золотом, на которые наткнулась сама Марина, мельком изучив содержимое некоторых коробок.
Одно платье было серебристое, с вышитыми объемными бабочками, которые волной были посажены на гладкий атлас — будто вот-вот взлетят. Наверное, Марина бы такое надела. На выпускной в школе. А сейчас было как-то уже не по возрасту.
Второе было насыщенно василькового цвета, со вставками кружев и декоративной шнуровкой. Цвет Марине понравился — яркие оттенки ей шли, и она их любила. А вот кружево — нет. Как нижним бельем наружу. Поэтому она выбрала третье.
— Вот это, — сказала девушка, показав на сливового оттенка наряд с легким муаровым отливом и ненавязчивой отделкой.
— Уверены? — уточнил Ксавьер. — Если Вы выбрали его только потому, что оно выглядит проще других, то…
— Нет-нет, — перебила его Марина. — Мне правда нравится. Люблю насыщенные цвета. А все эти бабочки, кружавчики и бантики — это не мое.
— Ну, справедливости ради, бантик тут тоже есть, — заметил Ксавьер, переворачивая наряд и демонстрируя Марине спинку с огромным бантом из той же ткани. — Можно отпороть, если не нравится.
— Не надо. Он один и большой, — сказала она, оценив спорную деталь, которая располагалась где-то чуть ниже поясницы. — Так даже лучше: акцент какой-никакой. А то и правда как-то очень простенько.
— Оно не простенькое, у него была особенная роль, — возразил Ксавьер, с нежностью оглядывая наряд. — Это одно из первых платьев, в которых мама выходила в свет. Его шили, чтобы оттенить семейные драгоценности рода Брефеда. Ведь она появилась при дворе неожиданно и не была никому знакома. Как и Вы.
— А, ну да, — покивала Марина, сразу представив это зрелище: действительно, на таком темном фоне любые драгоценности должны были смотреться выигрышно и играть всеми красками. А она-то уж было решила, что это какой-то траурный наряд.
— Кстати, мамину парюру я тоже принес, — сказал Ксавьер, откладывая наряд и делая шаг к секретеру.
— Что? — спросила Марина, опять споткнувшись на этом незнакомом слове.
— Парюру, — повторил Ксавьер, открывая черную плоскую коробку. — Так называют набор украшений в одном стиле.
Он отложил крышку, поднял коробку и подал Марине. Она на автомате взяла и вгляделась. На черном бархате таинственно поблескивали колье, кольцо, пара сережек, один браслет и что-то вроде короны.
— Вот это да, — выдохнула девушка, которая никогда прежде не видела настоящих драгоценностей.
Впрочем, поразили ее не камни — она в них все равно не разбиралась — а дивные узоры то ли из серебра, то ли из белого золота. Они переплетались и наслаивались бесчисленными травяными мотивами. Марина узнала листики плюща с крошечными камушками по краю и цветки вьюнка.
Стебли причудливо переплетались, и из общей массы то тут, то там выступали затейливые завитушки цветочных усиков. А самыми очаровательными были отдельные крупные камни — прозрачные, как вода, но рассеивающие мириады радуг: они были посажены на листья и лепестки так, что напоминали росу.
— Это настоящее произведение искусства! — искренне восхитилась Марина. — У того, кто это делал, наверное, золотые руки и глаз-алмаз.
— Это была любимая парюра моей матери, — Ксавьер нежно огладил пальцем один из завитков. — Сделана по ее заказу.
Марина сдержала рвущиеся на язык очередные пошлые слова восхищения. Определенно, у матери Ксавьера был хороший вкус, и переплюнуть такую женщину ей не удастся никогда. Впрочем, зато и вещи ее не вызывали у Марины отторжения, как те безвкусные цацки, что носили землячки из прежнего мира.
А еще она замолчала, потому что почувствовала, как в груди разгорается боль. Чужая боль.
Ксавьер стоял, закрыв глаза. Мышцы его лица мелко подрагивали. Он, наверное, думал, что Марина еще любуется камнями и не видит этого. Но красота ювелирной работы жгла ей глаза, когда рядом кто-то так пылал сдерживаемой болью.
Она протянула руку и коснулась его щеки, непроизвольно пытаясь утешить. Ксавьер резко открыл глаза. Его лицо снова замерло, как маска. Зато Марина не сдержалась — она-то не умела скрывать эмоции.
— Почему Вы плачете? — спросил он, взяв ее за запястье дрогнувшей руки.
— Так… — соврала Марина, чувствуя, что по щеке и правда катится горячая слеза. Похоже, Ксавьер все-таки не знал, что делится с ней своими своими чувствами, и сейчас был не лучший момент рассказывать ему об этом.
Она отняла руку. Зато Ксавьер вдруг поднес ладонь к ее лицу и стер горячим пальцем влажный след. Давление горечи в его ауре чуть ослабло. Марина улыбнулась. А он вдруг нахмурился и сказал:
— У Вас уши не проколоты. Без сережек комплект будет смотреться негармонично.
— Что? — растерялась Марина, но быстро сообразила, о чем речь. — Нет, я это не надену! Это Вашей матери, она… она была совсем другая! Я на нее не похожа!
— Я бы и рад заказать Вам что-нибудь более подходящее, но, увы, мне пока даже наряды для приемов не по карману, — напомнил Ксавьер. — Самому придется идти в рабочей форме.
— Нет-нет, я не это имела в виду! — торопливо поправилась Марина. — Я могу пойти так, без украшений.
— Нет, не можете, — возразил Ксавьер. — Не на королевский двор. Это все равно, что прийти голой. Вы уверены, что хотите обратить на себя всеобщее внимание таким странным образом?
Марина смутилась. С такой точки зрения она драгоценности не рассматривала.
— Ну… я тогда ожерелье надену и колечко, — подумав, сказала она: без ожерелья платье и правда будет смотреться слишком просто, а колечко составит ему комплект.
— Вам как раз больше всего пойдет тиара, — сказал Ксавьер, вынул вещь, похожую на корону, и осторожно поместил ее на голову Марине. Украшение оказалось неожиданно тяжелым и холодным, и девушка окончательно осознала: это настоящие драгоценности.
Мужчина отодвинулся, оценил и покачал головой.
— Нет, нужен полный комплект, — сказал он.
— Ксавьер, может, не надо? — почти жалобно попросила Марина. Носить подобные вещи — это как кушать из того огромного редкого сервиза: только и будешь думать о том, как бы чего не сломать, не погнуть или не дай бог — потерять.
— Прокалывать уши — это не больно, — заверил Марину Ксавьер, похоже, снова не так поняв ее испуг. — Ну, по крайней мере, так говорят. У Броснана есть заживляющая мазь, так что до приема и отек, и покраснение спадут.
А Марина вдруг подумала, что если и не спадут, то так будет даже лучше: можно будет сказаться больной и не ходить никуда.
«Трусиха», — поддел ее внутренний голос.
— Я сейчас, — сказал Ксавьер и вышел. А Марина так и осталась стоять — в тиаре, держа в руках коробочку стоимостью в несколько ее прошлых квартир.
Чуть подрагивающими руками она поставила ее обратно на секретер и стала вытягивать из волос тиару. Та вцепилась крепко: на ножках у нее оказались «вилочки», цепко ухватившиеся за волосы.
«Да, потерять такую штуку будет определенно нелегко», — хмыкнул внутренний голос, пока она, ойкая, пыталась не лишиться волос и при этом не испортить драгоценность. А затейливые усики, выступы и камни, которыми Марина совсем недавно восхищалась, как назло, еще сильнее вцеплялись ей в волосы.
В итоге, когда Ксавьер вернулся, девушка не только не вытащила украшение, но окончательно с ним срослась: на голове был натуральный ведьмин колтун, в центре которого, как ехидное чудище, притаилась чертова тиара.
— Не двигайтесь! — предупредил ее Ксавьер, заметив проблему. — Я сам.
Марина обреченно вздохнула и повернулась к нему. Ксавьер взял расческу, подошел, коснулся аурой… и она вдруг почувствовала, как он ржет внутри. Просто со смеху катается!
— Там так много завитков, — краснея, попыталась оправдаться Марина, радуясь, что из-за свисающих патл Ксавьер не видит ее лица. — Я думала вытащу, и все. Но в одном месте вытаскиваешь — в другом цепляется. Прямо проклятье какое-то!
— Вы потянули не в ту сторону, — пояснил он. — Надо было расчесать волосы и двигать тиару назад. Она бы тогда легко снялась. Но ничего, я сейчас распутаю.
Он подошел к ней и принялся решать проблему. Марина замерла, горя со стыда — и от того, как глупо облажалась, и от того, что мужчина расчесывает ее волосы. Которые, между прочим, не мешало бы помыть: чистыми и шелковистыми их сейчас было назвать нельзя.
Однако Ксавьер и слова не сказал: расчесал то, что было доступно, добрался до тиары и принялся по одной пряди выуживать из капкана волосы Марины. Он работал неспешно и осторожно, и его аура стала фонить чем-то вроде медитативности.
Некоторые пряди вытащились легко, а некоторые застряли насмерть. По крайней мере, спустя десять минут Марина почувствовала, что тяжеленная тиара висит чуть ли не на отдельных волосках. Что было, между прочим, довольно больно.
— Если там что-то сильно запуталось, можно решить проблему ножницами, — предложила она.