…
— Да ну что Вы, это не так уж больно, — заверяло Марину существо с ангельским личиком и адскими повадками, втирая в кожу что-то невероятно жгучее. — Ну да, раствор немного настоялся. Но так даже лучше — глубже пройдет. Вот, смотрите: кожа уже сама отслаивается! Здорово, правда?
Марина в ужасе уставилась на кусочек собственной кожи в руках феи-садистки. Так ей не примерещилось, что едкая эмульсия реально разъедает ее лицо!
— Уберите это с меня! — взвизгнула Марина, забившись на кушетке, но госпожа Эгнерция держала крепко.
— Не беспокойтесь: я снимаю только мертвую кожу, — заверила ее златовласая Мари.
— Не надо снимать с меня кожу, никакую! — завопила Марина. — Верните все на место!
Фея округлила глаза, а Флокси захихикала. Определенно, они тут все сговорились.
— Не паникуйте, пожалуйста, — сказала Мари, снова принимаясь стесывать с адски горящего лица Марины кожу слой за слоем. — И не дергайтесь: в глаз же попаду.
Марина замерла: эта угроза была серьезной. Она не знала, из чего состоит эта едкая субстанция с острым химическим запахом, но подозревала, что роговицу та выжжет влегкую и навсегда.
— Все будет хорошо, — заверила ее Мари. — Сейчас с плеч и груди старую кожу еще снимем, и я восстанавливающий раствор нанесу. К завтрашнему утру все будет в лучшем виде.
— Кожа так быстро не восстанавливается! — возмутилась Марина, прекрасно знавшая, что химические ожоги сходят долго, а иногда и вовсе не сходят, оставляя жуткие шрамы и бесформенные пятна, иногда забирая с собой такие важные части лица, как нос или губы.
— Сама по себе — конечно не восстанавливается, — согласилась фея. — Ну, а я-то Вам на что? Сейчас господин Броснан принесет мне растворитель, я нанесу масочку, и все прекрасно заживет. Зато ни прыщиков, ни шелушинок — ничего не будет.
— Да уж, — сказала Марина. — А если Броснан не найдет этот Ваш растворитель, то у меня не будет лица, да?
По красноречивому лицу феи она догадалась, что это именно так.
— Найдет, — все же заверила ее фея. — Это не настолько редкий реагент. Лет пять назад его можно было купить в любой бакалейной лавке.
Марина только вздохнула. Жечь уже перестало, но она подозревала, что едкая дрянь просто выжгла ей нафиг все нервы, отвечающие за ощущение боли. Теперь она просто смотрела, как фея-садистка скребком снимает с ее лица пласты кожи. Там, где эмульсии было много, кожа отваливалась кусками, но ближе к глазам и губам фея использовала какой-то жуткий инструмент, чтобы отскрести то, что плохо отдиралось.
Марина даже знать не хотела, как сейчас выглядит. Наверное, как пособие из кабинета анатомии — то, где все мышцы видны. И искренне жалела, что согласилась на эту процедуру, но назад повернуть было уже нельзя.
Когда к ним, наконец, вернулся Броснан и едва не разбил долгожданный бутылек, случайно разжав руки при виде Марининого лица, девушка убедилась, что ощущения ее не обманывают, и с ней сотворили что-то жуткое.
— Там господин пораньше вернулся, — сказал дворецкий, стараясь не смотреть на пострашневшую хозяйку. — Просил Вам передать, что после обеда готов провести для Вас урок.
— Что? — ужаснулась Марина. — Я в таком виде никуда не пойду! И завтра никуда не пойду! Господи, да я вообще больше никогда из дому не выйду! Что Вы натворили?
— Успокойтесь, леди Брефеда, — укорила ее Мари. — Знаете, это уже почти оскорбительно. Неужели Вы не верите моему опыту?
Марина сдержала рвущиеся на язык слова. Она эту женщину видела второй раз в жизни, о каком доверии могла идти речь? Но все же сдержалась. В любом случае, выбора у нее не было, и теперь можно было только надеяться, что заживляющее снадобье подействует так же эффективно, как и обжигающее.
И в чем-то она оказалась права.
— А-а-а! — вопила Марина, когда на ее многострадальное лицо намазывали густым слоем бело-серебристую пасту. Паста, в отличие от предыдущего снадобья, не выжигала нервы. Она их как будто наращивала, усиливая ощущение ободранности в десятки раз!
— Да что ж Вы такая чувствительная-то, — в сердцах всплеснула руками фея. — Эмульсия Вам жжется, целебная паста — жжется. Хоть вообще Вас не трожь!
— Вот и не трогали бы! — закричала Марина, ничего не видя сквозь потоки слез.
— Перестаньте плакать, — потребовала эта садистка. — Вы разбавляете раствор.
— Больно же! — возмутилась Марина. — Вы сами-то это на себе применяли?
— Мне-то зачем? — искренне удивилась фея. — Ну если Вам так уж сильно плохо, можно попросить дворецкого принести что-нибудь крепко-алкогольное — особо нежным дамам обычно помогает. Но тогда, боюсь, Ваш урок танцев, или чего там еще, точно пойдет насмарку.
— Какой урок танцев? — ужаснулась Марина. — Вы же сказали, что пасту нельзя смывать до ночи, а лучше — до утра!
— Мы Вам сейчас поможем надеть кофточку с высоким воротом и перчатки, а лицо скроем под маской — Ваш муж ничего и не заметит, — заверила ее фея. — Если Вы кричать не будете, конечно. Сейчас, вот еще на волосы нанесем один растворчик — всего на пять-шесть часов…
— Тоже жгучий? — обреченно уточнила Марина.
— Да, вроде, нет, — отозвалась фея. — Не знаю, я не пробовала.
Марине оставалось лишь издать страдальческий стон.
…
На обед она не пошла — в картонной маске, выданной ей этой садисткой, отверстия для рта попросту не было. Да и сам рот-то Марине широко раскрывать запретили, заявив, что так паста может раньше времени сойти со стратегически важных мест. А на вопрос, как же тогда кушать, фея заверила ее, что решит этот вопрос сама.
И решила — около получаса кормила Марину пюре с плоской-плоской ложечки и поила через соломинку. Причем девушка даже не могла увидеть, что ест — на веки ей тоже нанесли какую-то массу. К счастью, не такую едкую, как две предыдущих. Да Марине было особенно и не интересно, что она ест: ее очень напрягали процессы, происходящие с ее шевелюрой.
Волосы ее были смазаны чем-то очень липким и вязким и затянуты узлом, а сверху в несколько слоев была намотана ткань. И под этой тканью происходило что-то очень странное: как будто в волосах Марины копошились многочисленные насекомые. То ее как будто кто-то кусал, то быстро-быстро пробегал на манер многоножки, то просто медленно и склизко полз по коже.
Один раз она почувствовала, как нечто скользнуло ей на шею, и была уверена, что это огромная многоножка! Но фея не дала ей убедиться в этом, салфеткой устранив проблему и сразу ее выбросив. А уточнять Марине не хотелось. Все-таки, думать, что это галлюцинации, было морально легче, чем узнать, что у нее на голове и правда может быть живая копошащаяся масса!
Отпустили ее из этого филиала ада, только когда Ксавьер лично за ней пришел, постучал в дверь и уточнил, все ли хорошо.
— Нет! — сказала Марина, но ее быстро перебили:
— Да, господин, мы почти закончили, — сказала фея. — Сейчас еще иглами Тодора для снятия напряжения с мышц пройдусь, и госпожа выйдет.
Марина не успела поинтересоваться, что это еще такое — она почувствовала, как в спину ей одно за другим впиваются жгучие жала.
— А-а! — в тысячный раз за сегодняшний день вскрикнула она, подскакивая.
— Не дергайтесь! — возмутилась фея. — Я ж так и повредить что-нибудь могу! Хотите, чтоб руки парализовало?
Нет, этого Марина определенно не хотела, так что сжала зубы и стерпела последнюю процедуру, мысленно шепча слова всех молитв, которые она только знала. Зачем нужно делать косметические процедуры для спины, она никак не могла понять. Но мысль, что «день спа» наконец-таки подходит к финалу, помогла ей все вытерпеть. И из комнаты она едва ли не вылетела, торопясь уйти подальше от этой садистки.
— Бог ты мой! — шарахнулся от неожиданности Ксавьер, когда она вылетела ему навстречу в своем мумифицированном виде.
— Это маска, — жалобно провыла Марина сквозь слой папье-маше и руками в перчатках поправила свою «защиту», чтобы хоть что-нибудь видеть в прорези для глаз.
— Я понял, — сдержанно сказал мужчина, отступив. — Но не сразу. Вы предупреждайте в следующий раз.
— Меня б кто предупредил, — в сердцах сказала Марина. — Больше никогда не буду пользоваться услугами местных косметологов! Уж лучше любить себя как есть — со всеми прыщами и морщинами.
Ксавьер хмыкнул.
— Ну, любить себя никогда не помешает, — сказал он. — Главное — не увлекаться этим процессом: тот, кто слишком себя любит, может себе случайно и изменить.
— Я очень надеюсь, что изменюсь не слишком сильно, — сказала Марина, молитвенно сложив руки и обратив глаза к небесам за помощью. — Видит бог, я не просила их намазывать на меня все эти снадобья.
— А, так вот, чем от Вас так странно пахнет, — сказал Ксавьер.
— От меня еще и пахнет? — удрученно спросила Марина.
— Ну да, — кивнул мужчина. — Глиной, травами и какими-то химическими реагентами — не разберу. Кислоты какие-то. Но экстракт гликинии все забивает.
— Что, прямо настолько сильно пахнет, что даже состав можно разобрать? — удивилась девушка: между ними было около полутора метров расстояния.
— Ну… — Ксавьер вдруг явственно смутился. — Нет. У меня просто острый нюх. Думаю, другие этого не почувствуют.
Марину это не успокоило. Она и не собиралась ходить по дому в таком виде и распугивать ребят. Куда больше ее волновало, как Ксавьер теперь будет с ней заниматься, если у него такой острый нюх. Сама-то Марина еще несколько часов назад выжгла себе всю внутреннюю поверхность носа испарениями от той дряни и сейчас ничегошеньки не чувствовала.
Впрочем, Ксавьер и виду не подал, что его раздражает запах. Жестом указал ей на коридор и лестницу, ведущую наверх.
— Мы идем на чердак? — удивилась Марина.
— Это единственное место, где достаточно свободного пространства для обучения танцам, — пояснил Ксавьер, подавая ей руку. — Впрочем, если хотите, мы можем выйти во двор.
— Нет, лучше на чердак, — сказала Марина, представив, как она будет учиться танцам и манерам в этой маске, а на нее будут пялиться прохожие сквозь решетку изгороди. Ну, просто перфоманс. Или зоопарк.