— То есть… обвинение не было ложным? — осторожно уточнила Марина. Она уже много слышала о родителях Ксавьера и событиях, что произошли в Крамарине пять лет назад, но все это время има «Брефеда» произносилось рассказчиками с восхищенным придыханием. А тут…
— Зависит от того, по каким законам судить, — прищурилась женщина и пояснила. — Если по законам Освении, то осудили их за дело, конечно. А если по законам справедливости… тут уж каждый сам решает, какая у него справедливость. Они хотели поменять сами законы, но то ли не справились, то ли просто не успели, кто теперь разберет. Но это были хорошие люди.
Марина покивала. В ее мире тоже часто бывало, что хорошие люди оказывались в беде — по незнанию ли или из-за собственной принципиальности.
— Вот, готово! — сказала госпожа Бофераньсе, все это время лично подгонявшая платье. — Теперь идеально.
Марина глянула в зеркало. И правда идеально. Мерсеризованный хлопок приятно поблескивал и среди прочих пестрых тканей, которые были нынче в моде и которыми полнилось ателье, привлекал внимание своим глубоким синим цветом.
Платье было скроено просто, удобно, без лишних мелочей. Но госпожа Боферансье все же сумела показать свой талант, добавив лифу диагональных линий, похожих на расходящиеся лучи солнца, а юбке — благородных складок. Модная турнюрная «попка» отсутствовала, а вместо огромного кринолина полутора метров в диаметре под юбкой обнаружилась лишь его упрощенная версия — чтобы и платье объем имело, и двигаться было удобно.
— Супер! — не сдержавшись, отозвалась Марина словечком из родного мира. — Как тут и было.
Она и правда чувствовала себя очень комфортно в новом наряде: юбка не мешала, корсет не душил, грудь не выпадала, и даже руки двигались свободно. И даже должности учителя это строгое нечто очень подходило.
Марина покрутилась перед зеркалом, принимая свой новый облик.
— Вам очень идут насыщенные цвета, — покивала госпожа Боферансье, довольная реакцией клиентки. — Платье простенькое, конечно. Но при желании его можно надеть с драгоценностями — они сразу изменят его вид. Только не слишком дорогие — хлопок все-таки с бриллиантами не носят.
— Да, кстати, сколько я Вам должна? — спохватилась Марина и тут же замялась, вспомнив, что денег у нее, собственно, и нет, и сейчас ей впервые придется сказать странную фразу «Запишите на счет лорда Брефеды». Для нее — человека, приученного за все платить сразу — подобное ощущалось где-то на уровне воровства или обмана.
— Нисколько, — отмахнулась женщина. — Мне Мари уже рассказала, в каком нынче положении семья Брефеда, так что запла́тите, когда сможете. А не сможете — так и вовсе не плати́те. Вы и так расплатились сполна, вернув мне золотые руки Мари. К тому же, в ближайшее время у Вас каждая монетка будет на счету.
— Что Вы имеете в виду? — не поняла Марина.
— Ну… — женщина смущенно замялась, переглянувшись с прочими работницами. — Мы все тут девочки, сами понимаете. У кого ухажер в инквизиции, у кого — покровитель в канцелярии. В общем, что греха таить, любим сплетнями обменяться.
Она снова переглянулась с работницами, и те хитро разулыбались. А вот госпожа Боферансье посерьезнела:
— В общем, один человек, которого в инквизиции очень уважают, отдал приказ… выставить Ваш дом в дурном свете. Мол, привечаете разных уголовников, в делах мутных участвуете, с подпольем сотрудничаете. Да так ловко все это наговорил, что, не явись к нам Мари, я бы сама поверила! Теперь-то знаю, конечно, как дело было той ночью на самом деле. Но, чую, в городе многие поверят в навет.
— Слухи у нас в Столице любят, особенно про старших лордов, — подхватила Мари — еще бледная, с потухшими глазами после инквизиторских машин, но уже повеселевшая. — Особенно пакостные. Правда, Тери?
— Ага, — закивала красивая молодая девица. — Мой думал, я сплю, когда к нему с докладом пришли. Вышел только в кабинет, даже дверь толком не прикрыл. Ну, я к щелочке приникла и все услышала.
Марина недоуменно подняла бровь: о чем вообще речь идет?
— Они собираются сделать так, чтобы люди боялись с сотрудничать с домом Брефеда, — пояснила госпожа Боферансье. — Чтобы вам никто не помогал и чтоб даже просто разговаривать боялись, не то что платья шить или товары отпускать боялись. Но знаете, мы этого не допустим! Они хотят пустить слухи? Да пожалуйста! Но никто не сплетничает лучше нас, правда, девочки?
Она оглядела работниц. По швейному дому разнеслось множество смешков. Захихикали и девочки Марины — то ли что-то сообразив, то ли просто за компанию.
— Пусть там, в инквизиции, строят опять свои темные козни против дома Брефеда, — продолжила женщина. — А мы свое будем гнуть. Что они нам сделают? Мы просто болтливые девицы, верно? Мол, слышали где-то, а от кого — и сами не знаем. А уж сколько городских сплетниц у нас в знакомых — не перечесть! И благородных, и не очень.
— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, — все-таки сказала Марина, переводя взгляд с одной женщины на другую.
— Сплетню бьют другой сплетней, — пояснила Мари. — Если подсуетиться и первыми успеть рассказать всему городу про то, как инквизиция ночами хватает магиков, увозит их в тюрьмы и высасывает из них магию для своих изобретений, то навет про измену потеряет актуальность и лишь подтвердит нашу версию: что инквизиция обозлилась на род Брефеда за их желание защитить народ.
— Мы ведь не единственные, кто прячет магиков, — продолжила госпожа Бофераньсе, поясняя свою позицию. — Люди жили с магиками бок о бок веками. У многих есть дети-полукровки, родственники-полукровки. В прошлый раз таких не тронули, только с должностей погнали. Но что, если в этот раз и до них дело дойдет?
— Это уже не говоря о том, что почти в каждом доме, где живут честные люди, по-прежнему прячут магиков-слуг, — продолжила Мари. — Люди только было поверили, что все налаживается, что можно уже не бояться, а тут такая подлость от инквизиции. Этому надо противостоять хотя бы словами, а лучше — делом.
Женщины переглянулись. Взгляды их горели решительным огнем.
— Но это же вызовет раскол в обществе! — ужаснулась Марина. — Могут начаться волнения, паника.
— Мы этого и хотим, — пояснила госпожа Бофераньсе, окинув взглядом посерьезневшие лица работниц. — В обществе, где к магикам относятся, как к домашней скотине, не стоит ждать равенства. Кто следующий? Может, и женщин признают «вторым сортом» и поставят на службу мужчинам? Может, простые люди потеряют право на честный суд, и феодалы начнут творить беспредел? Нет, госпожа. Или мы все равны и живем без опаски, или к черту такое мироустройство.
В зале разлилась тишина. Взгляды женщин, попавших сюда не от хорошей жизни, были полны мрачной решимости — не отомстить за себя, так хоть не дать оболгать других хороших людей.
— Это вызов обществу, — сказала Марина. — Я к такому не готова. Прошу вас, не надо!
— Простите, леди Брефеда, но у Вас нет выбора: сплетни будут в любом случае, — с грустной улыбкой сказала госпожа Боферансье. — Ваш муж слишком влиятелен, чтобы без суда и следствия бросить его в тюрьму и на этом закрыть проблему. Поэтому инквизиция берется за грязные карты. Мы, конечно, можем промолчать, если Вы того хотите. Но тогда Вас просто вынудят покинуть город, устроив невыносимую жизнь.
— Да не будем мы молчать! — подала голос Мари. — Все, намолчались. Я столько лет пряталась. И сейчас, когда государство якобы обелило имя магиков, сразу попалась, стоило только разок выйти на улицу без защиты. Что это за государство такое, что обманывает?
Женщины снова закивали.
— Вы как хотите, а я так больше не могу, — сказала Мари. — Я человеком быть хочу. В смысле — равной. Хочу ходить на рынок, гулять с подругами, искать себе мужа, в конце концов. Вот прямо так, среди бела дня!
Фея распалилась, раскраснелась: похоже, события той ночи что-то сломали в ней, превратив из затравленной серой мыши в рассерженную рысь, загнанную в угол и готовую стоять за свою жизнь до конца.
— Мы слишком долго прятали наших друзей, — подтвердила госпожа Боферансье, сжав ее руку в подбадривающем жесте. — Пора выпустить магиков.
— Это опасно, — возразила Марина. — Ксавьер считает, что такая тюрьма была не одна. Если магики начнут обнаруживать себя, их переловят! И выпустить мы их уже не сможем.
— Вот поэтому и надо рассказать обществу об этой подлости, — твердо сказала женщина. — Зло должно быть наказано, даже если оно носит рясу.
На это Марине нечего было ответить. Но чувство назревающего конфликта прочно поселилось в ее душе — как раз там, где еще не отгорело беспокойство из-за последствий их боевой вылазки.
Экстра
— Бар-р-рокко! — Крис послал крученый почти точно в импровизированные ворота, но Модька на излете цапнул тряпичный мяч и сбил его с траектории.
— Классицизм, — с мрачной усмешкой ответил бывший аристократ, с разворота подбив снаряд пяткой в воздух и на втором витке с силой пнув его коленом, так что тот неожиданно отскочил вбок.
— Блин! — завопил Шерман, понимая, что не успевает поймать мяч.
— Романтизм! — хором поправили его «футболисты».
— Ой, да кому это надо, — отмахнулся разочарованный Шер, которому забили-таки гол, и принялся выковыривать мяч, намертво застрявший в разросшихся кустах.
— Малинка говорит, наши миры развиваются похоже, — сказал Амадеус, закидывая руки за голову и подставляя лицо солнцу — уже не такому кусачему, как в середине лета, когда вообще из дома выходить не хотелось, но еще яркому и горячему. — И, типа, если чужую историю знать, можно в своей разглядеть, что дальше будет, и подстроиться.
— Вот если б она нам историю преподавала, тогда другое дело, — ответил еще не смирившийся с поражением Шер. — Но это ж искусство.
— Все едино, — подал голос Шессер, не участвовавший в футбольной баталии, но тоже вышедший погреться на крыльцо: в красках листвы уже угадывалась осень, и все ученики школы магиков подсознательно торопились успеть насладиться остатками лета.