Однако остальные магики ее энтузиазма не поддержали. Ребята слишком хорошо знали, что такое голод, и известие о том, что даже за деньги они теперь не могут добыть себе еду, вызвало очень яркую (в основном нецензурную) реакцию и бурные обсуждения:
— Надо просто прийти всем вместе, — предложил Крис, взобравшись на диван с ногами, чтобы его лучше было видно и слышно среди галдящей толпы. — Пусть видят, что нас много. Тогда точно не смогут отказать.
— Ну да, — хмыкнул Шессер. — А в следующий раз нас встретит городская охрана, а то и инквизиция. Обвинят в запугивании и создании беспорядка и посадят в тюрягу. И хорошо, если обычную, а не как та, что в Школе валькирий была.
— Мы можем вернуться в старый корпус, — предложил Персик. — Вроде, так ведь и собирались, если тут все неудачно будет.
— Броснан сказал, что если Ксавьер отсюда уедет, он этот дом потеряет, — пояснил Амадеус.
— Ну, мы можем и без него вернуться, — пожал плечами Персик. — Уж себя-то он своим жалованьем прокормит. А у нас там Дубок в подвале и лес, полный дичи.
— Ага. И беженцы из Школы валькирий, которых мы туда эвакуировали, — напомнил Амадеус. — Как жить там будем? По десять человек в комнате?
— Да и холодно там зимой будет, — напомнил парящий в воздухе цилиндр голосом Денебы. — Ремонт надо делать, а у нас денег нет.
— Нет, ну, положим, ремонт — это мы сделаем, — сказала Кристел. — В конце концов, бараки же как-то утепляли в колонии: и щели мхом затыкали, и стены в морозы снегом обносили. Ну и вообще, если народу много, то не так уж и холодно обычно, только душно. Но еды на такую кучу народа не хватит.
— А может, разделиться? — предложил Шерман. — Флокси вон с теткой может пожить. А Броснан говорил, что вроде как еще несколько человек знает, которые готовы магиков у себя по одному укрывать.
— А я не хочу делиться, — сказала Флокси. — Нас пять лет назад инквизиция уже «поделила». И ничем хорошим это не закончилось.
— Можем грабануть кого-нибудь, — предложил Ёж.
— Марина Игоревна будет против, — напомнили ему.
— Ну, можем грабануть какого-нибудь гада, — пожал плечами орк.
— Может, в услужение податься? — предложил Персик. — На работе кормят.
— Думаешь, крупу нам отпускать запретили, а на услужение примут? — язвительно фыркнул Амадеус. — Да тебя и до этих сплетен никто б на работу не взял, а нынче тем более. Тут уже пора опасаться, как бы среди ночи кто «красного петуха» не пустил.
Спорили долго, и идей было много, но ни одна не устроила хотя бы большинство. Марина слушала, как гудит этот «улей» и испытывала смешанные чувства.
С одной стороны, ее терзало чувство несправедливости. Ужасно не хотелось терять этот дом, который идеально подошел и ей самой, и ее классу, и вновь возвращаться к тому, с чего начали. Тем более, что там, в старом корпусе, сейчас и без того было тесно из-за эвакуированных магиков.
А с другой стороны она смотрела на полноценный здоровый коллектив и нарадоваться не могла, как дружно они пытаются решить проблему, как единодушны в выводах и альтруистичны в предложениях. Ведь всего пару месяцев назад какого-нибудь Амадеуса было не заставить даже ложку упавшую за соседом поднять. Теперь же он вместе с Флокси и мысли не допускал о разделении. Хотя идеи подавал все еще весьма кровожадные и криминальные.
Глава 9
За всеми этими спорами ребята не заметили возвращения хозяина дома. Да что там, даже сама Марина не заметила, задумавшись, и потому вздрогнула, когда ее объяло драконьей аурой. Мысли тут же спутались, дезориентированные несоответствием эмоций двух разных людей. В и без того смешанный поток Марининой гордости за класс и беспокойства за его судьбу влился такой же сложный поток с трудом сдерживаемого раздражения, сомнений и… нежности.
Впрочем, довольно быстро последняя эмоция вытеснила все остальные. Не замеченный шумно болтающим классом мужчина обнял Марину сзади и поцеловал ее в шею.
«Ксавьер, тут же дети», — напомнила ему Марина, не пытаясь, впрочем, вывернуться.
Мужчина послушно прервался. Внешне. А вот по мыслесвязи продолжил ее ласкать, и это было даже более смущающе, потому что реальность мешалась в этом потоке сознания с мечтаниями.
Мыслеобразы стали хаотичными и начали перескакивать с одной идеи на другую: вот Марина лежит на шелковом ковре в гостиной, закинув руки за голову, вот они в саду на прогретой солнцем земле, вот образ с ванной, полной пены. А вот и вовсе ярчайшие картины вчерашнего дня, которые оказались столь реалистичны, что девушка как будто по-настоящему увидела себя глазами мужчины. И такой красивой она себя никогда не видела. Особенно в столь компрометирующих позах и ракурсах.
Мысли окончательно спутались. Она тоже помнила эти моменты, но, разумеется, с другой стороны, и потому в ее памяти сохранились по большей части внутренняя борьба, жаркий стыд и смущение. Ксавьер же показал ей картинку с совершенно другими ощущениями, мыслями и желаниями. И хоть вчера он также делился с ней этим, тогда она лишь отчасти слышала его ощущения, занятая совсем другим — борьбой с собой, с многолетней привычкой стыдиться. Сейчас же этой борьбы не было, и она будто впервые окунулась в чувства, испытываемые Ксавьером.
Изумленная и поневоле возбужденная этим сонмом горячих мечтаний, Марина развернулась к мужчине. Но на лице Ксавьера, как обычно, не отражалось ни одной эмоции. Все они широким потоком теперь шли по мыслесвязи напрямую в голову девушки. Она как будто находилась в двух мирах одновременно: в одном они стояли, лишь слегка обнявшись, в шумном и встревоженном окружении ребят, а в другом происходило нечто, что детям показывать нельзя.
— Потрясающий запах… — едва слышно шепнул Ксавьер, сразу заметив реакцию ее тела, и добавил уже по мыслесвязи: «Жду не дождусь момента, когда смогу вдохнуть его прямо с Вашей кожи».
«У нас кровать страшно скрипит, — краснея, напомнила Марина. — Рассохлась за пять лет».
«Броснана это вчера не обеспокоило», — хмыкнул Ксавьер.
«Броснан человек, и у него человеческие уши, — напомнила Марина. — Кроме того, он не любит болтать и совать нос в чужие дела. А вот ребята… Леаму даже подглядывать не надо: с его ушами он по звуку определит каждый поцелуй и шумный вздох. И не он один. Про Деньку вообще молчу: я когда в санузел захожу, руками в воздухе машу, чтобы убедиться, что его там нет. Что ему стоит спрятаться в нашей спальне?»
Ксавьер рассмеялся.
«Они же не маленькие дети, мы их ничем не удивим», — мысленно сказал он.
«Зато они — юноши в самом чувственном возрасте, — укоризненно напомнила Марина. — Зачем лишний раз их так волновать и пробуждать неудобные желания?»
«Логично, — согласился мужчина. — То есть, у нас есть проблема».
«У нас их много», — откликнулась Марина, помрачнев, и принялась пересказывать события дня.
.Ксавьер отнесся к известиям серьезно, но без пиетета.
— С чистого листа, значит… — эхом повторил он, и Марина поняла, что из всех рассказанных ею событий самым важным он счел беседу с леди Мерабой. Однако эмоции, которые он при этом известии испытал, состояли из раздражения, неприязни и подозрительности. Поэтому Марина очень удивилась, когда он добавил:
— Это хорошо, что старушка Мераба выказывает к Вам интерес. Говорите, намекнула, что не прочь вновь встретиться?
— Ну, да, — кивнула Марина. — Когда мы прощались, она сказала, мол, вот это в следующий раз обсудим, или что-то в этом духе. Ну, без четкого обещания, скорее, с намеком.
— Намек порой даже важнее обещания, — сказал Ксавьер. — Но Вы осторожнее с ней. Леди Мераба хоть и пожилая, но еще на многое способна. У нее достаточно связей, да и богатство никуда не делось.
— Да, дом у нее шикарный, — покивала Марина, припомнив дивный сад и монументальный дворец.
— Дом? — хмыкнул Ксавьер. — Вы бы знали, сколько земель и предприятий под ее управлением. Когда я уезжал, она владела шестьюдесятью процентами всего производства страны — больше, чем половиной пахотных земель и почти всеми мануфактурами, кроме тех, что принадлежат инквизиции. Сейчас, наверное, еще больше: почти наверняка все крестьяне моих родителей после потери сюзерена отписали свои земли ей.
— Как это — отписали? — не поняла Марина. Она уже не первый раз слышала что-то непонятное о местной системе земледелия и решила, наконец, в этом вопросе разобраться.
— По законам Освении все земли принадлежат государству, — пояснил Ксавьер. — Можно выкупить кусочек, скажем, под личный дом, но это очень дорого да и бессмысленно. Исторически сложилось, что крестьяне живут на земле по праву приписки. Государство разрешает им возделывать земли при условии, что они трудятся под контролем сюзерена, и тот уже распоряжается урожаем, платя налог. Сюзерена же крестьяне выбирают сами. Поэтому старшим лордам так важен их статус, моральный облик и так далее.
— А сами крестьяне при этом свободны? — уточнила Марина, пытаясь вникнуть.
— Формально — да, — кивнул Ксавьер. — Эта система возникла в эпоху Расцвета, когда мы избавлялись от рабства. Но свобода есть лишь на бумаге. На самом деле крестьянин привязан к земле: на ней стоит его дом, да и ничем другим, кроме как возделыванием земель, он заниматься не умеет. Крестьянин свободен, но идти ему некуда. Он может лишь передать свой удел кому-то из старших лордов и трудиться на него. На этом держится аграрная система страны.
— И у Ваших родителей тоже были крестьяне? — спросила Марина.
— Мои родители были плохими управленцами в отношении сохранения и увеличения финансов, — сказал Ксавьер. — Однако о людях заботились хорошо и предоставляли крестьянам большую свободу. Когда их не стало, а меня лишили права управления землями, перед людьми встал выбор: кому теперь принадлежать. И из оставшихся землевладельцев Мераба по крайней мере известны как успешные дельцы. Они могут быть жесткими в управлении, но с ними семьям людей не грозит голод. Думаю, все земли моей семьи ныне принадлежат роду Мераба.