Когда процессия дошла до здания Высшей школы инквизиции, за ними увязалась целая ватага любопытных мальчишек и просто праздно шатающихся людей.
— Милорд? — изумленно приветствовал Ксавьера дежурный на входе. — Кто это с Вами?
— Моя жена и… ученики, — пояснил Ксавьер. Класс за его спиной с интересом уставился на реакцию охранника, демонстрируя свои клыкастые улыбки, рогатые головы и прочее «непотребство».
— Ученики? — переспросил дежурный, оглядывая пришедших внимательнее. — Но… они же магики…
— Что такое магики? — без каких-либо эмоций спросил Ксавьер. — Не помню такого термина в своде законов Освении. А я, знаете ли, хорошо его знаю: когда-то даже собирался работать в судебном отделе.
— Господин, — жалобно протянул явно растерянный мужчина. — Я не могу их пропустить, меня накажут!
— За что? — Ксавьер деланно улыбнулся караульному и похлопал его по плечу. — Мой тебе совет, дорогой друг: не рвись подлизываться к начальству, а просто соблюдай законы страны. Нарушаем ли мы какой-нибудь закон?
— Н-нет, — с задержкой ответил мужчина, глядя на Ксавьера, как на ядовитую кобру, зависшую над ним в раздумьях — все-таки тот был старшим инквизитором.
— Тогда отойдите, — сказал Ксавьер.
На этом караульный сдался и отошел. Ксавьер подал Марине руку, и они вошли внутрь, а за ними торопливо и плотно — чтоб никого не «отсекла» охрана — хлынул весь класс.
.
Здание, в котором располагалась Высшая школа инквизиции, оказалось красивым не только снаружи, но и изнутри. Оно было очень светлым, с высокими окнами и яркими витражами. Марине это чем-то напомнило католические храмы.
Впрочем, скорее всего, именно католики когда-то в этом мире и отметились, навсегда присвоив «миру Креста» образ Европы средних веков. Этот образ не просто запомнился, он был записан во все местные книги по культуре иномирья — это Марина уже знала от Мадиера. И хоть чуть позже сюда попадали еще путешественники с ее родины, рассказывая о небывалых изменениях, их рассказы не могли опровергнуть устоявшегося мнения о Земле как о строго религиозном феодальном мире.
Да и это было понятно: сложно поверить, что обычный мир, такой же, к какому привыкли местные жители, вдруг стал почти раем, в котором о стариках заботится государство, сиротам находят новую семью, а то и дом выдают бесплатно, больным платится жалование, а беременным женщинам выдаются деньги на покупку приданого для малыша. Как в такое поверишь? Сегодня Марине предстояло объяснить, как это вышло.
Девушка думала об этом все утро. Историю она знала, может, и неплохо, но не настолько хорошо, чтобы читать об этом лекции. Поэтому она решила пойти другим путем и организовать беседу, где каждый мог бы задавать вопросы, а ей было бы проще выуживать из головы информацию. К тому же, живой разговор всегда интереснее сухой лекции.
— Да как это так⁈ — возмутился Крис уже через четверть часа Марининых сбивчивых рассказов о судьбе родной страны. — Неужели они не понимали, что их обманывают?
— Крис, это только спустя годы, оглянувшись назад и все проанализировав, мы понимаем, что случилось, — печально улыбнулась Марина. — А в то время люди жили разрозненно. Информация доносилась в искаженном виде. Кто первый рассказал, тому и верили. А рассказать можно было очень по-разному. Да и сложно назвать обманом то, во что искренне верит обманывающий.
— То есть, в чьих руках информация, тот и выигрывает? — задумчиво уточнил Амадеус.
— … у того выше шансы победить, — осторожно поправила его Марина. — Информацией еще надо уметь пользоваться. Порой ведь даже образованные люди попадают в информационную ловушку. Я могу сказать: Амадеус — благородный молодой человек с горячим сердцем. А могу сказать: Амадеус — магик с уголовным прошлым, склонный к дерзости и нарушению правил. И то, и другое правда, и во все времена находились люди, которым удавалось на этом играть.
— Но ведь всегда можно раскрыть полную правду, — возразил Шерман, вступаясь за друга.
— Можно, — кивнула Марина. — Если владеешь искусством распространения информации. А если нет, то лишь обнаружишь себя, и также будешь выставлен не в лучшем свете. А ты ведь тоже магик-уголовник, который участвовал в нападении на государственное учреждение и пользовался волшебными силами, чтобы дурить головы городской охране Крамарина.
Шерман нахмурился, переглянувшись с друзьями. В аудитории, найденной для них Ксавьером, установилась тишина.
— Но это еще ничего. Вы-то хотя бы ответить можете, постоять за себя, — сказала Марина. — А что делать тем, кто вообще не имеет прав?
— Да кто в этом чертовом городе имеет меньше прав, чем мы? — возмущенно спросил Амадеус.
— Ну… я, например, — смущенно пожала плечами Марина.
Ребята недоуменно переглянулись.
— Вы — жена старшего лорда, — напомнил Амадеус, покосившись на Ксавьера, сидевшего неподалеку и молча слушавшего их беседу. — Перед Вами обязан гнуть спину всякий, кто ниже рангом.
— А что со мной будет, если Ксавьера вдруг не станет? — спросила Марина. — К благородным я отношусь лишь формально, земель за мной нет, да и дом принадлежит мне лишь до тех пор, пока я замужем. Вот скажи, куда я пойду, лишившись мужа?
— Ну… — Амадеус задумался. — Снова замуж.
— Очаровательная перспектива, — хмыкнула Марина. — Но даже если закрыть глаза на тот факт, что я могу и не хотеть продавать таким образом свое тело, ты забываешь, что я не молоденькая девица. Не так-то это легко для возрастной женщины — выйти замуж за хорошего человека. А иного пути в этом обществе нет. Когда женщина зависима от мужа, она — лишь говорящее животное. Захотел — избил, захотел — голодом заморил. И никак этому не противостоять.
— От дурного мужа можно уйти, — возразил Амадеус. — Церковь такое допускает, если муж бьет.
— А как это доказать? — спросила Марина. — Раздеться? А если он бьет в таком месте, которое людям не покажешь?
Все, как по команде, развернулись к Ксавьеру. Тот крякнул.
— Я гипотетически говорю, не надо косых взглядов, — осадила их Марина, смутившись. — Но факт остается фактом: женщина никак не может защититься от произвола, ей некуда пойти. Особенно, если правительству выгодно такое положение дел — когда недовольным жизнью есть, на ком сорвать злость. Что уж говорить о детях или стариках. Когда какого-нибудь работягу унизили на работе, как вы думаете, на ком он срывается, возвращаясь домой?
— Но семейные дела сложно регулировать «сверху», — возразил Амадеус. — Даже если придумать закон, наказывающий нерадивого кормильца за произвол, он лишь талантливее начнет скрывать побои и сильнее запугивать свою семью.
— Верно, — кивнула Марина. — Однако если смиряться и отпускать подобное на произвол судьбы, чтобы «не стало хуже», общество просто привыкает к мысли, что это нормально. Как, например, у вас считается нормальным факт существования фавориток.
— А что в этом такого? — не понял Амадеус.
— В том-то и дело, что для тебя — ничего такого, — мрачно хмыкнула Марина. — А для меня — почти узаконенная проституция.
По классу пролетела волна неловкости.
— Вижу, как вас коробит от этого слова, — покивала Марина. — Хочется сделать вид, что его не существует, отделиться от этой пакости и никогда не связываться. Вы ведь чистые и добрые все, так? А они — падшие женщины, потаскухи.
Она обвела взглядом класс. Все отвели глаза, невольно подтверждая слова учителя.
— А давайте представим жизнь такой женщины не с момента, когда она уже на «клиентов» ловит, а чуть раньше, — предложила она. — Ну, скажем, жила была одна девчушка. Приживалка без отца и матери, на попечении у добрых родственников. Бывают у вас такие?
Класс покивал, подтверждая распространенность явления.
— Жила она неплохо: работала день и ночь, чтобы корку хлеба, на нее потраченную, отработать, слова поперек своим хозяевам не говорила, — продолжила Марина. — Но вот время прошло, девочка превратилась в красивую девушку. Все такую же послушную и безропотную. И послушно легла под похотливого хозяина, глотая слезы и не смея жаловаться хозяйке, когда стала слишком красивой.
— Ну, это возмутительно! — возразил Амадеус. — О таких случаях надо жаловаться церковникам или даже страже!
— И что будет, если пожалуется? — уточнила Марина.
— Он заплатит штраф, — уверенно сказал демон.
— Большой? — уточнила Марина. — Его хватит, чтобы девушка купила себе дом в дальней деревне и не умерла с голода хотя бы первый год, скрываясь там от позора?
Амадеус красноречиво промолчал.
— Вижу, что не хватит, — кивнула Марина. — А значит, она останется безмолвной игрушкой для утех, пока не понесет. А затем хозяин обвинит ее в том, что она потаскуха, и выставит из дому — чтоб жена не увидела, что ребеночек на него похож. И куда пойдет такая девица?
Класс мрачно переглянулся.
— Ну, предположим, ее примут в приюте, — продолжила моделировать пример Марина. — Но надолго ли? Насколько я знаю, приюты у вас тут — только для детей, да и на них средств не хватает. Родит она, бросит ребенка, и куда ей идти дальше?
— Но можно же устроиться на работу, — все-таки попытался поспорить Модька. — Той же служанкой.
— С вашим-то уровнем слухов? — хмыкнула Марина. — Ей в любом доме дадут от ворот поворот. Скорее всего, все будет иначе. Не подскажешь, как?
Амадеус не стал отвечать, хотя, судя по выражению лица, знал ответ.
— Будет, как и в моей стране когда-то было, — кивнула Марина. — Пока она скитается, разбитая и больная после родов, к ней, скорее всего, привяжется «добрый» малый. Который обогреет, приютит, одарит лаской, вина нальет, чтобы она забылась. А потом попросит все это оплатить. Натурой. А если она не согласна, побьет и силой отправит работать с клиентами. И даже пожаловаться она не сможет, ведь он ей не муж, а сожитель, и идти ей по-прежнему некуда. Кончится же все это довольно скоро и печально, потому что дурные болезни и тяжелая жизнь убьют ее лет за пять, максимум — десять.