Рианон замерла. Вот он, мотив поступка Кведжина… И опять всё слишком просто и понятно. Допустим, он боится разоблачения. Скажем, он встретил человека, который знал про какой-то грех из его жизни до встречи с мастером. Но кого? Новых людей здесь нет уже давно. Свежий проступок? Кто-нибудь из охранников застал его за каким-нибудь непотребным занятием, потому Кведжин бежал? Но почему тогда охранник не сообщил начальству? Или просто передал предупреждение, шантаж, а потом… Опять кража тетрадки не укладывалась в цепочку событий. Кведжину проще записи скопировать или подменить. Разве что… Не одно, а два события. И пропажа ученика – лишь совпадение, которым кто-то надумал замаскировать кражу.
Следом пришла другая мысль. Катакана вроде бы имело смысл писать лишь в том случае, если никто, кроме мэтра, не знает языка нихонцев.
– Где остальные?
– В кабинете.
– Пойдёмте, Арбур.
Сразу, как вошла, Рианон спросила:
– Где нашли записку?
– В трактате «Механика» Каллисфена Новоантиохийского, – ответил Фейбер. – Это настольный труд любого механика. И да, я читаю её и тогда, когда мне надо поразмышлять или восстановить душевное равновесие.
– А где была книга? Кто-нибудь мог её взять?
– У меня в кабинете, конечно, – удивился мастер. – Где ещё?
– Все время?
– Я… Я не помню… – растерянно сказал Фейбер.
– Кведжин позавчера заходил в кабинет, забыл табакерку, – вспомнил Гарман. – И никого здесь не было.
– А в последние дни вы читали трактат? – уточнила Рианон.
– Куда там! — махнул рукой старый мастер. – Разве мне до чтения было? Сначала сборы, потом кража.
– Хорошо, – покладисто согласилась Рианон. – Мы и раньше знали, что украл Кведжин, – девушка зевнула: – Давайте спать. Утро вечера мудренее. Барон, не покажете мне комнату?
Едва оба оказались наедине, Кокран не выдержал.
– Теперь вы твёрдо уверены, что это Кведжин? – спросил он, нервно дёрнув щекой.
Рианон демонстративно пожала плечами:
– Скорее, наоборот. Самое большее – слепое орудие, не по своей вине. Судя по записке, какие-то люди руководили им, угрожали ему. Кто это мог быть?
Барон растерянно заморгал:
– Вы думаете, кто-нибудь из охраны?
– Может быть. Иначе на ваших болотах спокойно разгуливают чужие люди.
Барон поморщился.
– Нет. У меня посты на всех проходах, мы тут каждый кустик знаем, никак нигде невозможно.
– Значит, в страже есть предатель.
– Они тоже проверены многократно, в том числе и делом.
– Тогда или сыновья, или эконом. Кведжин писал по-нихонски?
– И читал, и писал. Как и мэтр Фейбер, – криво улыбнулся Кокран. – Никто, кроме них, этого языка не знает.
Рианон негромко рассмеялась.
– Тогда я уже сейчас скажу, что виноваты или сыновья мастера, или кто-то из семьи эконома. Они ведь тоже грамотные?
Барон отсутствующим взглядом посмотрел сквозь ищейку.
– Кроме самого эконома. Вы так уверенно говорите. Почему?
Рианон села на кровать, прислонилась к стене, закинув руки за голову.
– Ещё когда Арбур прибежал и сказал, что нашли письмо, я подумала, что слишком уж вовремя. Поступку Кведжина никак не хватало обоснования, причины – и вот она. Шантаж. Однако кое-что другое в этом письме подозрительно. Точнее, вообще всё. Зачем писать по-нихонски, да ещё прятать в книгу?
– Он не хотел, чтобы остальные прочли признание? – осторожно предположил барон. – Положил его в такое место, где его найдёт лишь мэтр. В книгу, которую наставник читает постоянно.
– А почему не сложить и не запечатать письмо сургучом, с пометкой «мастеру Фейберу»? Посторонние письмо вскрывать остерегутся. Можно вложить в потайной ящик вместо тетради, это надёжнее. Мэтр свою книгу может не взять в руки долго. И почему катакана? К слову, с ошибками.
Барон попробовал возразить.
– Кведжин предавал близкого человека, возможно, из-за шантажа. Следует ждать поступков странных, нелогичных. Он волнуется, ему кажется, что остальные про его грех знают, что сейчас его разоблачат. Под руками нет сургуча или воска, запечатать письмо. Ему приходит в голову дурацкая идея написать письмо по-нихонски, чтобы скрыть его содержание от посторонних. На мой взгляд, к слову, удачная мысль. Этот язык знает только мастер.
Рианон хмыкнула.
– Ну-ну. Ваше рассуждение звучит убедительно, вот только если мэтр захочет довести его содержание до всеобщего сведения, то он его переведёт. Так он, кстати, и сделал. А если не захочет, так никому не расскажет, будь оно написано на самом что ни на есть понятном языке. Удивительно нелепая идея – писать письмо катакана. Это само по себе уже подозрительно. К тому же содержание. Это письмо человека слабого, нерешительного, письмо труса, ханжи и фарисея, который лжёт даже самому себе. Пытается оправдаться. Похоже на Кведжина?
Барон помотал головой: действительно, не такой это был человек.
– Теперь насчёт того, что письмо написано по-нихонски. Иероглифы катакана не могли возникнуть невольно, Кведжин родился и жил в Шенноне. Сначала учил нормальную азбуку и лишь потом выучил нихонский. Отсюда делаю вывод: так написано сознательно, это не могло быть случайностью. Зачем же так делать в торопливо набросанной записке, да ещё в полутьме сумерек?
Барон кивнул: написанная свинцом надпись в полутьме сливается с бумагой.
– А её специально писали именно карандашом, чтобы не просушивать чернила. Каждая минута была на счету. Все утверждают: Кведжин не настолько хорошо владел собой, чтобы скрыть возможное волнение. За день до кражи он был абсолютно спокоен и весел, днём – тоже. Значит, что-то случилось незадолго до вечера.
Рианон взяла лежавшую на столике вощёную табличку и стило. Положила рядом записку. Написала: «Учитель, простите меня. Я не мог поступить иначе». Под ней пару других, посторонних фраз, стараясь сменить почерк. Достаточно было одного взгляда, чтобы все стало понятно. Во всех фразах одни и те же буквы были написаны похоже. Сразу становилось заметно, что это писал один человек.
– Тут могли быть два варианта. Первый: Кведжин не хотел, чтобы узнали его почерк. Это глупо. По тексту понятно, кто писал. Следовательно, остаётся второй вариант: кто-то другой написал письмо именно катакана. Для того чтобы мы не сообразили, что это почерк не Кведжина.
– Логичное подозрение, – осторожно согласился барон, нервно закусив щёку.
– Не только подозрение, вызванное слишком уж своевременной находкой. Стоило в разговоре с Гарманом засомневаться в уликах, и уже через полчаса-час находят письмо. Уверенность. Стоит присмотреться, и видно, что иероглифы копировали из книги.
Рианон написала ту же строчку из письма, но уже катакана.
– Видите? Когда пишешь, особенно второпях, неизбежно некоторые линии деформируются. Здесь же всё идеально точно, как в словарях, а Кведжин бы написал примерно как я. Именно отсутствие навыка автора и подвело. Нет. Записку подготовили заранее. Видимо, её должны были подкинуть позже, а тут пришлось импровизировать. Писали или переписывали второпях, но писали днём. Потому – карандаш, а не чернила.
Барон уважительно поклонился.
– Значит, ученик мастера, скорее всего, жертва навета и мёртв, а змея ещё среди нас.
– Да. Человек, который всё так тщательно подготовил, не может быть случайным преступником. Ключ был у Кведжина. Для того чтобы украсть тетрадь, нужно было сначала украсть ключи.
– Ломать шкаф бесполезно, – подтвердил барон. – А в дороге рядом с мэтром постоянно двое моих парней. И да, вы правы. Я мог и сам догадаться. Кведжин мог попросту переписать дневник, а наш вор не мог.
– Утром я пройдусь по окрестностям. Ваши люди наверняка хорошие следопыты… Но иногда надо знать, что искать. И заодно пообщаюсь с этим вашим лесничим. Опять же, он мог что-то заметить и сам не понять, что видел.
– Надо знать, что спрашивать, – понимающе согласился барон. – Доброй ночи.
– Доброй ночи.
На следующий день Рианон встала раньше всех. Заглянула на кухню, на ходу перекусила куском вчерашнего холодного мяса и хлеба, чем вызвала недовольство поварихи. Но перечить госпоже тётка не осмелилась, лишь поворчала себе под нос. Ищейка, не слушая, уже бежала по тропинке прочь от дома. Надо продолжать охотиться за Кведжином, как бы веря в то, что записка подлинная. И что единственная трудность только в том, что нет людей прочесать болото. А самой тем временем – сузить число подозреваемых. И приготовить ловушку. Поставить виновного в такие условия, чтобы он растерялся и указал на себя. Желательно, чтобы заодно выдал место, где спрятал тетрадь.
Первые минут десять тропинка плутала через ельник, дальше сворачивала и шла напрямую. Здесь заканчивались большие деревья и плескалось, пузырилось болото. Тишина и покой царили над ним. Жаркое солнце палило над стоячими озерками, медленно-медленно текущими ручейками, однообразной болотной зеленью, лозняком, зарослями камыша. Ветерок чуть-чуть шевелил траву и ветви. Стоило только наступить на край берега, под ногами тоже показалась вода, прямо сквозь траву. Противно звенели комары. Стайки маленьких мошек вились над землёй и болотом, норовили окутать незваную гостью. Ветерок донёс еле уловимый запах тления.
Рассудив, что жилые дома будут на высоком месте, Рианон вернулась обратно до места, где вбок отходила другая тропинка. И двинулась уже по ней. Вскоре дорога начала подниматься, хотя и здесь почва тоже оставалась сыроватой. Между деревьями густо рос папоротник. А тропинка петляла всё выше и выше. Вот закончился папоротник, завеселела зелёная трава. Вскоре Рианон вышла на освещённую солнцем полянку. Уже ничто не напоминало о болоте. Густо рассыпались повсюду жёлтые одуванчики и белые ромашки, пышным розовым и лиловым хвастались заросли мелких цветков ибериса. Со всех сторон окружали полянку высокие ели, но сейчас они совсем не казались мрачными, а наоборот, светло-зелёными, праздничными. На краю поляны стоял маленький дом. Ветви нависали над его крышей, и казалось, что дом прячется от солнца в прохладной, свежей тени деревьев. Сбоку – крыльцо, в нескольких шагах от него – колодец. А перед домом – врытая в землю скамейка.