Смотрел он на Хизаши, интуитивно чувствуя в нем старшего, просто не представлял себе, насколько.
– Не стану врать, будто для нас такое обычное дело, – ответил он и, ловя пытливый взгляд Наримацу, добавил: – но и не нечто из ряда вон выходящее. На то мы и, как вы заметили, ученики великой школы.
Он тонко улыбнулся и воздал должное еще горячему супу с водорослями.
– Женщины были напуганы, – сказал Куматани. – С ними сейчас все в порядке? Как себя чувствует Юрико-химэ?
– С госпожой все хорошо, хвала светлым ками, – вступил в разговор Янагиба.
Наримацу опустил взгляд на плошку с маринованным тофу в своих руках. Беседа плавно перетекла на философские темы, управляющий много спрашивал об условиях содержания в Дзисин, сетовал, что ни разу не навестил сына старого друга, а когда ветер особо громко взвыл где-то под потолком, втянул голову в плечи.
– Хорошо бы эта ночь прошла спокойно, – пробормотал он. – Дайки обещал отправить послание в Дзисин. Скорее бы все разрешилось.
Наримацу бросил на него хмурый взгляд. Хизаши внимательно следил за постоянными жильцами замка Мори и нутром чувствовал, что-то с ними нечисто – то ли с обоими, то ли только с одним. А меж тем служанка забрала пустые миски и принесла чай. В кружке Хизаши отражалось его лицо, а в кружке Куматани плавала одинокая чаинка – добрая примета.
Остаток ужина прошел за ничего не значащей светской беседой, которую в основном поддерживали Янагиба и Сасаки. Они обсудили роспись ширм и сёдзи в жилых комнатах, вклад лорда Киномото в современное искусство и всерьез подумывали перейти к написанию стихов в честь этого прекрасного вечера, когда Хизаши отставил пустую чашку, извинился и покинул их компанию.
За это время окончательно стемнело, хотя внутри и так было довольно сумрачно, теперь путь от одного фонаря к другому шел сквозь густой мрак, наполненный скрипом половиц. Хизаши поднялся по лестнице на жилой ярус и остановился в нерешительности. Сейчас, когда мужчины были внизу, женщины едва ли в состоянии блуждать по замку после пережитого, а Морикава, скорее всего, отлеживается и восстанавливает внутреннюю ки, самое время изучить все лично. Без свидетелей. Откуда-то пробивался сквозняк, покачивающий бумажный фонарик, подвешенный к короткому шесту в руке Хизаши. Пламя внутри затрепетало и едва не погасло, пригнувшись так низко, что стало почти полностью темно. И именно в этот миг Хизаши увидел замок таким, каким он был с другой стороны, – серый, мертвый, пронизанный десятками следов, оставшихся от ёкаев и мелких акума, источавших особую ауру – осорэ. Их правда было очень много, но не похоже, что они хотели убить всех людей в замке, иначе не стали бы ждать прихода оммёдзи.
«Освободи», – молил плененный недзуми. Тогда Хизаши не усомнился, что тот просит избавить его от пут заклинания Морикавы, сейчас же, стоя с то вспыхивающим, то гаснущим фонариком в обволакивающей тьме длинного коридора, он уже не был так уверен.
Хизаши медленно двинулся по теневой стороне. Один глаз видел этот мир, другой – тот. Огонек заключенной в бумажную клетку свечи вспыхивал то теплым желтым здесь, то безликим серым – там. То и дело проносились мертвые души, обреченные бродить по теневой стороне, пока не смирятся со своей смертью и не уйдут на новый круг жизни. И что-то страшное, что-то сильное пульсировало в самом сердце замка Мори, заставляя холод каплями струиться по спине, царапая затылок острыми коготками.
«Освободи».
Хизаши остановился, не в силах сделать и шага. Пальцы разжались, и фонарик упал к его ногам, потухнув на половине пути. Безжизненная бумажная оболочка покатилась по полу, пока не растворилась во мраке, ставшем густым и клейким, как переваренный рис.
Хизаши схватился за грудь. Миры перед его глазами завертелись, сливаясь и расходясь по разные стороны, как в безумном шаманском танце. Наконец он не выдержал и упал на колени. Холод врывался в него, проникал через кожу и замораживал кости. Хизаши казалось, он парит в пустоте, не в силах справиться с собственным телом. И когда в голове зазвучал голос, он готов был на все, что он ему прикажет, лишь бы пытка прекратилась.
И едва он об этом подумал, как почувствовал тяжесть – забытый за эти несколько минут, похожих на годы, вес собственной смертной плоти. А когда открыл глаза, увидел перед собой обеспокоенное хорошенькое личико совсем еще молодой девушки, почти девочки. Заметив, что он очнулся, незнакомка отпрянула и смущенно прикрыла нижнюю половину лица рукавом верхнего одеяния насыщенного сливового цвета, такого, какой полюбился самому Хизаши.
– Простите, господин, с вами все хорошо? – спросила она чистым нежным голосом, и только тогда Хизаши заметил, что лежит на полу, но не в коридоре, где был до этого, а в той части, где обитали женщины, и где совсем недавно они ловили крысу-оборотня. Возле девушки стоял ее фонарь, от которого расходился круг теплого рыжего света. – Господин? Мне позвать на помощь?
Хизаши сел, и его спасительница невольно отодвинулась подальше, но раскосые темные глаза смотрели с любопытством и легким беспокойством. Должно быть, одна из наложниц лорда Киномото, привлеченная шумом в коридоре. Смелая, раз рискнула выглянуть.
– Не надо никого звать, – проскрипел он и потряс головой. Наконец-то в ней прояснилось, и он добавил вежливо: – Спасибо…
– Хироко, – подсказала девушка. – Я младшая наложница лорда Киномото.
– Спасибо, Хироко-сама, – Хизаши поднялся и поклонился. – А теперь вам лучше вернуться и не покидать покоев до утра.
– Потому что в замке завелись монстры? – простодушно спросила она. – Жена господина чувствует себя плохо, другие говорят, это из-за проклятия.
– Какого проклятия?
– Смертельного, – серьезно ответила Хироко и подняла фонарик, чтобы видеть лицо Хизаши, ведь он был выше нее почти на две головы. – Наримацу-сан как-то обмолвился при служанке, что лорд оскорбил богов. Может, они нас всех прокляли?
Она говорила, а ее волосы шевелились, пряди извивались черными лентами, живя своей жизнью. Хизаши смотрел на их нервное движение, пока не заприметил сидящее на спине девушки маленькое существо, с ног до головы покрытое женскими волосами. Близость хэби заставила его нервничать, вот он и выдал свое присутствие.
– Хироко-сама, вас тоже беспокоят недомогания?
– Да, – ответила она. – Будто тяжесть на плечах, все время хочется прилечь, отдохнуть. И кошмары снятся…
Хизаши пристально посмотрел на комок волос, и тот сильно задрожал. Потом протянул руку и щелкнул пальцами – и этого хватило, чтобы ёкай отвалился и с писком бросился наутек. Хироко с удивлением расправила плечи и вздохнула.
– Что это такое? Это и есть искусство оммёдо?
Хизаши улыбнулся, занятый уже совсем другими мыслями.
– Возвращайтесь к себе, Хироко-сама, и набирайтесь сил.
Девушка что-то такое уловила в его голосе, отчего не рискнула больше произнести ни единого слова, лишь поклонилась и, шурша тканью, поспешила прочь. Круг света от ее фонарика отдалился, с шорохом открылась и закрылась сёдзи, и Хизаши остался один в темноте.
И вскоре без жалости наматывал на кулак прядь черных волос. Ёкай пищал и вырывался, но стоило поймать и удержать взгляд его круглых маленьких глазок, как тот затих и обвис в руке неопрятным слабо шевелящимся комком.
– Если ответишь честно, уйдешь живым.
Ёкай согласно пискнул, а потом торопливо заверещал, спеша вывалить все до того, как страшный экзорцист передумает. Уложился быстро, и Хизаши разомкнул хватку. Из переплетения волос показались маленькие по-обезьяньи кривые ножки с длинными сильными пальцами и стукнули об пол когтями. Блеснули круглые глаза, и ёкай исчез.
Хизаши поднял свой потухший фонарь и пошел обратно. Возле комнаты Морикавы остановился и прислушался. За тонкой стенкой горели свечи – учитель не спал, и, кажется, у него был гость. Хизаши не стал задерживаться тут, а вот возле двери Куматани невольно замедлил шаг. За ней тоже горел свет, и Хизаши приложил ладонь к тонкой перегородке.
Тепло.
Он и сам не понимал, почему не идет дальше, а потом створка сдвинулась, и Кента спросил:
– Хизаши-кун? Ты что-то хотел?
Из комнаты тянуло теплом от разогретых жаровень, а еще, быть может, от человеческого тела, внутри которого текла настоящая горячая кровь, не то, что у проклятого ёкая. И Хизаши вдруг понял, что потерял путь назад.
– Я… замерз.
На лице Кенты сначала отразилось недоумение, а потом – понимание. Он посторонился.
– Проходи. Стоило догадаться, что для тебя в замке слишком холодно.
Хизаши прошел мимо и вдохнул нагретый воздух с запахом бумаги. На низком столике горела свеча в подсвечнике и лежали заготовки для талисманов. Кента откинул волосы с лица, и на его ладони Хизаши заметил следы неаккуратности – свежие разводы туши. Темный росчерк остался на щеке.
– Располагайся, – Куматани неопределенно махнул рукой. – Арата предлагал помощь, но мне хотелось справиться самому.
Он смутился, когда Хизаши посмотрел на плоды его каллиграфических трудов. Среди белых полосок бумаги попадались и готовые талисманы, но писал их точно не Кента.
– Откуда это у тебя?
Хизаши опустился на татами возле столика и взял в руки офуда. По отдельности начертанные на нем иероглифы имели смысл, но вместе не собирались ни во что определенное. Кента тоже сел рядом и с интересом следил за реакцией Хизаши.
– Этот талисман не имеет смысла, – сказал он и бросил бесполезную бумажку на стол. – Кто тебе его дал?
– Я купил его у бродячего торговца.
– Зачем?! – ужаснулся Хизаши. – Он и одного медного мона[55] не стоит.
– Но написано красиво, – признался Кента, – я хотел повторить.
И тут до Хизаши дошло.
– Ты тренируешься писать талисманы, копируя чужие, даже если они бесполезны?
– Если честно, – скулы Кенты заалели, – я этого не знал.
Хизаши никогда особо не задавался вопросом, почему у него самого все получается настолько легко. Если кто-то из соучеников не мог чего-то сделать, то записывался им в идиоты и слабаки. Он и не думал, что Куматани приходится прикладывать столько усилий, чтобы овладеть умениями, в которых Хизаши не видел ничего сложного.