Тут Хизаши, конечно, лукавил, он, еще будучи змеем, испытывал к людям интерес, а став человеком, освоился быстрее, чем думал. Но противопоставлять себя им не переставал.
– Не притворяйся холодным, – легко прозрел сквозь все маски и ширмы Куматани, – я же вижу, ты волнуешься за ребят.
– Я волнуюсь за себя, – поправил Хизаши невозмутимо и ткнул в Кенту пальцем, – и чуть-чуть за тебя.
– Что ж, я рад и малому, – улыбнулся Кента, но улыбка быстро угасла. – Если честно, я понятия не имею, что нам теперь делать. Морикава-сэнсэй доверил мне быть главным, но, похоже, я могу лишь просить твоего совета.
Хизаши слушал рассеянно, водя взглядом по стенам. Набежали легкие пушистые облачка, и лунный свет померк, а вместе с ними стерлась четкая граница между серебристыми отблесками и чернильными тенями. Хизаши обратился к теневой стороне, на сей раз не опасаясь внимания Кенты – все можно списать на магию рёкана, – и не увидел ничего, только клубился туман, размывая очертания пейзажа, и в нем, где-то вдалеке, медленно бродили тени заблудших душ.
А потом кто-то отпустил поддетую пальцем струну, и мелодичный звон расколол вечную тишину теневой стороны. Хизаши открыл глаза и не сразу понял, в какой момент очнулся. Эхо еще звенело в ушах. И вот – снова.
– …вернуться и проверить. Он же не мог испариться?
– Тихо. Слышишь? – оборвал Кенту Хизаши.
– Что именно?
– Кто-то дергает струну кото.
– У тебя очень чуткий слух, – заметил Кента, хмурясь. – Я ничего не слышу. И почему кото? Разве это не могла быть, скажем, бива?
Хизаши отвечать не стал: просто знал и все. Струна кото издавала особый гулкий звук, и эхо от него еще долго не замолкало. К тому же он видел этот инструмент за ужином, но на нем никто не играл.
Он собрался показать Кенте портрет Юдая, сунул руку за ворот юкаты, и тут звук одинокой струны стал громче и будто бы ближе. Реальнее.
Услышал его и Кента.
– Кто-то настраивает инструмент? – предположил он.
– Что-то не тянет проверять. – Хизаши потянул Кенту прочь. Инстинкты подсказывали держаться от источника звука подальше, он искал такую комнату, где их бы не сразу нашли. А меж тем невидимый музыкант перестал терзать одну единственную струну и взялся за игру всерьез. Перебор был быстрым, резким, по-своему красивым, то нарастающим, как камнепад в горах, то обрывающимся на высокой ноте и спускающимся медленной морской волной. Сердце Хизаши поймало ритм и билось с ним в унисон – теперь он ощущал силу другого ёкая ясно и четко. Выходит, минувший ужин показался таким странным, потому что на нем еще не было главного блюда – их.
– Сюда, живо.
Хизаши втолкнул Кенту вперед себя, обернулся и никого не увидел – в свете выглянувшей луны галерея была как на ладони, залитая серебром и вязью танцующих теней. И все же Хизаши показалось, что движутся они как-то неправильно. Он тихо задвинул створки за собой и в полной темноте обратился к Кенте:
– У тебя есть защитные талисманы?
– С собой? Разумеется, нет.
– Так и знал.
– Но я хорошо помню, как их писать. Если зажечь свечу, я…
– Нет, никаких свечей, – отрезал Хизаши. – Я сам все сделаю.
За неимением туши или киновари, он чиркнул кромкой веера по пальцу и своей кровью расписал сёдзи по бокам и над верхней перекладиной. Решетку доуман нанес на веер – кровь быстро впитается в белоснежную бумагу, но пока этого не случится, у них будет дополнительная защита. Что еще можно сделать?
– Музыка стихла.
Хизаши заметил это только после слов Кенты. Перерыв или конец? Или он зря так старается?
Кента прошелся по комнате, неожиданно ловко двигаясь во мраке, лишь чуть расставляя руки в стороны, впрочем, кроме низкого столика и ширмы в углу, врезаться тут было не во что. Именно на ширму Кента и набрел.
– Осторожнее, не шуми ты, как медведь, – зашипел на него Хизаши.
– Почему так пахнет свежей краской?
– Нашел время краску нюхать!
– Но…
– Ни звука!
Хизаши приник к сёдзи, чтобы услышать шаги, если кто-то будет их искать, но вместо этого ощутил ауру старого ёкая. Нет, их точно больше двух. Например… пятеро.
– Поздравляю, с нами заигрывали ёкаи, – тихо, но очень ехидно сообщил он. Кента молча чем-то шуршал, и Хизаши, не выдержав, обернулся. – Ну просил же не шуметь.
Кента развернул ширму так, чтобы Хизаши увидел внутреннюю сторону.
– Что тут нарисовано? – спросил Кента.
Хизаши сквозь зубы помянул они.
– Что, Хизаши? Что тут нарисовано?
Каким-то шестым чувством Кента обращал внимание именно на нужные детали, не ошибся и на этот раз. Внешне на ширме были изображены павлины в саду, на внутренней недавно наносили совсем другой рисунок.
– Полагаю, это мы.
– В смысле? – не понял Кента. – Зачем кому-то рисовать нас? Да еще и на обратной стороне чужой ширмы?
А вот Хизаши начало казаться, что он понимает уже почти все, но это «почти» могло дурно обернуться. Хизаши предпочитал знать все.
– Ты слишком много спрашиваешь. Не я же это рисовал.
Кента напряженно засопел, видимо, подавлял в себе поток новых вопросов А Хизаши в это время уловил пока едва ощутимое, но уже вполне реальное давление осорэ[110] старого ёкая. Да, их было больше, но опасность представлял именно этот, и Хизаши вдруг с неприятной ясностью понял: наспех начертанные обереги не помогут. Он инстинктивно встал так, чтобы закрыть собой беспомощного в темноте Кенту, но тут осорэ стала почти осязаемой, обычный человек бы вдруг почувствовал необъяснимый страх.
Впрочем, оммёдзи тоже были людьми.
Створки разъехались, и взору предстала сидящая на коленях прекрасная женщина в черном косодэ, расписанном золотыми и красными карпами. Лунный свет чуть серебрил ее гладкие, зачесанные вверх волосы и делал напудренное лицо еще белее, будто фарфоровая маска с темными провалами раскосых глаз с поволокой.
– Эта комната принадлежит другому, – сказала госпожа Асами, – гостю.
– Верно, мы, похоже, ошиблись, – прохладно отозвался Хизаши, раскрывая веер и обманчиво безобидно обмахиваясь им. – Во многом.
Глаза женщины-ёкая вспыхнули гневом, но она молодец, хорошо держалась, ничем не выдала своей сущности. Как и Хизаши в прошлом, она была хэнгэёкаем, животным-оборотнем. Но каким?
На ум приходило только одно.
– Эта пустячная ошибка ведь не стоит того, чтобы заострять на ней внимание? – сделал он попытку пойти на компромисс. – Мы с друзьями просто отправимся дальше, куда ехали изначально.
Он обернулся на Кенту, но тот смотрел на ширму, которую уже ясно видел. В этот момент выражение его лица поставило точку в толком не начавшихся переговорах.
– Это невозможно, – нежно, но твердо возразила госпожа Асами. – Вы еще не послушали мою игру на кото. Все находят ее совершенно исключительной, просто незабываемой.
Хизаши снова обернулся через плечо, на лесной пейзаж, на фоне которого руки юноши в хаори цвета спелой сливы обвивает белая змея, а за ним сжимает длинный меч-тати юноша, похожий на Кенту. Да нет, это он и есть. Краска еще не совсем просохла, цвета были яркими, сочными, с позолотой и серебром. Очень дорогая и изящная вещь эта ширма…
– Вижу, мастерство моих дочерей вы уже оценили, – заметила его интерес хозяйка рёкана. – Так к чему уезжать сейчас? До утра еще полно времени.
Тени за ее спиной сгустились, несмотря на лунный свет, озарявший галерею, сложились в гибкие кошачьи хвосты. Они окружили фигуру сидящей госпожи Асами непрерывно движущимся ореолом, делая ее похожей на многорукое чудовище с прекрасным ликом. Впрочем, в этом заключается суть всех оборотней.
– А где ваши чудесные дочки, госпожа? – спросил Хизаши, концентрируя ки в веере, чтобы быстро активировать защитную решетку доуман. При Кенте был меч, надо обеспечить ему шанс обнажить его вовремя.
– Они готовятся к предстоящему ужину.
– А разве ужин не закончился?
– Ах, это! – женщина рассмеялась. – Это был не ужин, Мацумото-сан, это была готовка.
Хизаши едва не упустил момент, когда подействовали чары. За густой и плотной осорэ он не заметил, как Кента за его спиной расслабился и убрал ладонь с рукояти меча. Шаг – и он задевает Хизаши плечом. Еще шаг – и он выходит вперед, навстречу смерти.
– Куда пошел? – рыкнул Хизаши и за локоть дернул на себя. – Дурак!
Он ударил его по затылку, разрушая наваждение. В тот же миг раздался пронзительный кошачий взвизг, и хвостатые тени попытались ворваться в комнату, но охранные знаки над дверью не дали им войти. Их хозяйка не тронулась с места, лишь загадочно улыбнулась. Разом зазвонили все ловцы ветра на улице, их перезвон проникал в голову, перемешивал мысли, добирался до источника ки в теле, чтобы заглушить его. Хизаши взмахнул веером, кошачьи тени сдуло одним порывом, вторым пошевелило бубенчики в прическе госпожи Асами…
Третьего не случилось.
На коленях госпожи Асами из ниоткуда возникло кото, и острые коготки – не металлические накладки, но настоящие когти хищницы – пробежались по струнам. Звякнул об пол меч Има. Хизаши наплевал на скрытность, ринулся в атаку, но сделал всего два шага, прежде чем тело будто скрутило по рукам и ногам прочными путами. Беспокойный перебор ускорял темп, тревожил сердце и лишал воли. Хизаши был сильнее, он не терял сознания даже тогда, когда мелодия взвилась ввысь и оборвалась лопнувшей струной.
Глаза госпожи Асами вспыхнули зеленым, зрачки вытянулись в кошачьи, и Хизаши убедился, что впервые за двести лет так глупо угодил в мягкие лапы бакэнэко[111]…
Стыд выветрился за то время, какое Хизаши находился в беспамятстве. Долго корить себя за неосторожность он не привык, и потому, едва открыл глаза, принялся размышлять, как выпутаться из сложившейся ситуации. Ну или хотя бы из веревок, плотно удерживающих запястья и самого Хизаши в подвешенном состоянии. Ноги ни во что не упирались, но и свободно ими он не владел – от щиколоток куда-то вели туго натянутые веревки. Проще говоря, Хизаши ощущал себя распятым в воздухе. К тому же веревки эти явно были не простыми, а заговоренными, созданными из льна и нитей цутигумо или кого-то еще из паучьего племени, да не абы какого, а старого ёкая, чья паут