ди. Его лоб поблескивал бисеринками пота, но вряд ли от кошмаров. Хизаши не так давно понял, что кошмары снятся только не очень хорошим людям.
Он лежал с закрытыми глазами, а видел невысокие покосившиеся дома бедной деревни, не имеющей своего ками-хранителя. Но тогда Хизаши они мнились настоящими дворцами, ведь смотрел он на них снизу, от самой земли. У сильных ёкаев, разменявших, как он, не одну сотню лет, было три формы: первая – истинная, вторая – та, в которой они являлись людям, что-то вроде парадного одеяния, а последняя – форма человека. Хизаши больше всего любил быть серебряным змеем и наблюдать из травы за тем, как в той безвестной деревне рождаются и умирают, влюбляются и ссорятся. Живут. Он не хотел быть ими – этими недолговечными созданиями, обреченными на век, полный горестей и печалей, – но он почему-то очень хотел быть с ними.
И он нашел способ удовлетворить это странное желание.
Но почему же? Как вышло, что все закончилось… так?
Он крепко зажмурился и постарался убедить себя, что не ощущает вдруг пристального взгляда в спину, который, не понимая ничего, видел столь много.
Утром за скупым завтраком с неизменной тарелкой битых груш, оставшихся нетронутыми, обсудили минувший день. Учида выглядел подавленным, насколько ему вообще позволяла гордость, ведь он свое задание с треском провалил.
– Мне нечего сказать в оправдание, – честно признал он. – Я не собирался спать и даже не хотел, но, просидев какое-то время, совершенно ничего не заметил. А уже когда Куматани вернулся, понял, что, похоже, заснул.
Хизаши воздержался от колкостей, понимал – на Юдае нет вины за то, что его околдовали. Он взял в руку грушу, пальцы легко надавили на кожицу, и по ним тут же потек мутноватый сок, распространяющий невероятно сладкий аромат.
– Ты любишь фрукты?
Юдай растерянно кивнул. Он был единственным, кто накануне вечером не отказал себе в сладком. Хизаши надавил сильнее, и сок брызнул во все стороны, а груша в его кулаке превратилась в омерзительный комок.
– Я принесу воды, чтобы ты вымыл руки, – Куматани поднялся, но Хизаши кивком велел ему сесть обратно.
– Мацумото хочет сказать, что меня отравили, – мрачно сообщил Учида. – Ослабили внутреннюю ки, если быть точным. Но не думаю, что рассчитывали именно на такой эффект.
– Но подействовало не хуже.
– Ханабэ-сан? – удивился Кента, и тут же уголки его губ уныло опустились. – Больше некому.
– Ну только если она искренне не в курсе, на что способны плоды из ее сада, – успокоил Хизаши и сразу разбил все надежды: – Совмести это с барьером у входа в господский дом, странное поведение, людей, которых она принимает почему-то по ночам, и получишь ответ.
Учида не мог в полной мере оценить насмешку судьбы, но в любом деле, за какое бы Кента ни брался, виноваты оказывались женщины, вольно или же невольно, и всякий раз бедный юноша пытался найти им оправдание. Но, возможно, все-таки смирился.
– Тогда мне стоит поговорить с ней, – решил Учида и покосился в сторону замотанной в тряпье нагинаты. – Узнать причины и отвести ее в ближайшее управление Фусин для дальнейшего разбирательства.
– Это подождет, – остановил его Кента. – Сначала надо выяснить, есть ли эта загадочная болезнь вообще, и, если есть, найти и обезвредить источник. Вот тогда-то и понадобится твой опыт, Юдай-сан.
– Сегодня нам придется разделиться, – Хизаши брезгливо стряхнул сок с руки, – и перед этим дать женщине понять, что мы надумали попариться в их онсэне. Может, это заставит ее себя выдать.
– Я отправлюсь в деревню и найду зараженного или его родственника, чего бы мне это ни стоило, – решительно заявил Учида.
– Советую начать с семьи Тору, – предложил Кента.
– Думаешь, у них в доме зараженный?
– Коль уж он пошел искать управление школы оммёдо, у него точно есть личный интерес.
Хизаши поддержал:
– Согласен. Слишком много усилий для мальчишки из деревни, который просто решил помочь односельчанам.
– А нам бы еще раз посмотреть пещеру с источником. – Кента повернулся к нему. – И как только выдастся возможность сделать хоть какой-то вывод, немедля отправим весточку в Дзисин.
На том и порешили.
После завтрака, когда Ханабэ-сан пришла за посудой, Кента встретил ее радушной улыбкой и сказал, чтобы она не ждала их к обеду. «Мы с братьями все же решили опробовать чудодейственную силу вашего онсэна. Глядишь, она поможет, и Хизаши-нии-сан[125] укрепит свое тело».
Хизаши скрипнул зубами, но стерпел. Вот от кого, а от Кенты он такого удара по самолюбию не ожидал.
Ханабэ-сан не показала, огорчило ее известие или обрадовало, молча собрала посуду и ушла, двигаясь как в полусне, медленно, глядя перед собой ничего не выражающим взглядом. На столике остались потеки грушевого сока.
Учида был настроен по-боевому, похоже, неудача в ночном дежурстве его очень расстроила, и он собрался отомстить за провал. Главное, чтобы не перестарался. Хотя Хизаши был рад, что общение с людьми упало на фусинца, ему же гораздо больше хотелось разгадать тайну Акиямы.
Кента долго хранил молчание, но как только дома остались позади и началась пустынная дорога в сторону Иваанабуру, произнес:
– Ты сам не свой. Что эта гора с тобой сделала?
Хизаши не сразу понял, слишком был погружен в себя. Тогда Кента остановился и вынудил остановиться его. Пушистый зеленый бок горы утром не защищал от солнца, и Куматани приходилось прикрывать глаза козырьком ладони, чтобы продолжать смотреть Хизаши в лицо.
– Идем туда сейчас, – сказал Кента просто.
– Что? – не понял Хизаши. – Зачем? Разве мы не собирались еще раз изучить онсэн?
– Собирались. Но если тебе, чтобы успокоиться, надо снова подняться на гору, сделаем это вместе. Сейчас.
Он взял Хизаши за запястье и повел обратно, тому только и оставалось что перебирать ногами, поднимая желтовато-серую пыль.
– Подожди. Стой! – Хизаши дернул Кенту на себя, и тот нетерпеливо оглянулся. – Я не понимаю …
– Все просто. – Кента отпустил его, но тут же повернулся полностью и взял за плечи. – Тебе неспокойно. Если не хочешь объяснять причин, не надо. Я просто вижу, что ты не здесь.
Хизаши оторопело смотрел ему в глаза, но проклятое солнце слепило, мешало увидеть их истинное выражение. Все вдруг как-то наслоилось одно на другое: рассказ Увабами, собственные воспоминания, гнетущая атмосфера деревни Янаги, усталость после пережитого в рёкане. Странная, глупая, бестолковая забота Кенты, проникающая сквозь кожу сладким ядом, гораздо более действенным, чем грушевый сок из усадьбы.
Хизаши выдохнул, опуская плечи.
– Понимаешь, я чувствую, что на горе все и началось.
– Тогда надо просто убедиться, что это так. Или не так.
– Да, – согласился Хизаши. – Да.
Он и сам удивился, с каких это пор начал все так для себя усложнять? Есть сомнения – сходи и посмотри. Есть страх – развей его своей силой. Почему же Хизаши трусливо пытается заползти поглубже в нору вместо того, чтобы выпрямиться в полный рост?
Кента улыбнулся – ободряюще и тепло, – развернулся и зашагал по дороге все дальше и дальше в поисках удобного подъема. Возвращаться к домам и у всех на виду идти вверх по улице неразумно, они же пытались создать видимость, будто собираются окунуться в воду проклятого горячего источника. Хизаши был на горе ночью, мало что запомнил, но как бывший змей умел находить тропы там, где никто больше их не замечал.
– Поднимемся здесь, – он указал на крутой склон.
Куматани недоверчиво окинул его взглядом.
– Почему здесь?
– Преодолеем сложный участок, а дальше будет более полого, и можно свернуть и выйти к тропе так, чтобы этого не заметили из деревни.
– Хорошо, я доверюсь тебе.
Кента оценил, как бы подступиться к склону. Сила оммёдзи распространялась не только на заклятия и изгнания ёкаев, она и физически делала их сильнее и ловчее. Хизаши взмахнул веером и заставил себя сделать длинный и высокий прыжок. Оттолкнулся от камня раз, другой, пока не оказался на уступе. Кента снизу хмыкнул и повторил за ним лишь самую малость менее изящно, а приземлившись, не рассчитал сил и едва не врезался головой в старый клен. Хизаши приложил палец к губам – было ощущение, что Акияма не терпит шума.
Должно быть, по осени здесь действительно невероятно красиво: резные широкие листья уже начали терять свежесть летней зелени, какие-то пожелтели и едва держались, какие-то опали, но месяц-полтора спустя все это лиственное море окрасится алым, и тогда будет казаться, что гора полыхает огнем, особенно в свете закатного и восходящего солнца. «Клены уже кровью наливаются», – так сказал полоумный дед из деревни, и Хизаши тут же заметил одинокий красный лист, затесавшийся среди зеленых собратьев. Он был как сам Хизаши, прячущийся среди людей, но иной по природе.
Чем выше они с Куматани забирались, тем больше желтого, рыжего и красного мелькало в пышных кронах.
– Где же тропа? – спросил Кента наконец. – Я уверен, мы свернули в нужную сторону.
Тропа и правда так и не появилась, но ощущения потерянности, как в гуще леса, где они весной ловили ёкаев для церемонии обретения меча, не было. Наверное, потому что клены хоть и росли густо, не загораживали свет, лучи проскальзывали сквозь растопыренные листья-пальцы, ложились узором на землю, и дышалось тут легче, свободнее. И все же в какой-то момент Хизаши вновь охватила тревога.
– Что-то сбивает нас с пути.
– Дзями[126]? – предположил Кента. Обычно люди, сталкиваясь с необъяснимыми проявлениями чуждых им стихий, грешили именно на них, не вдаваясь в подробности, кто или что под ними подразумевается. Если бы Хизаши вздумал поселиться на горе, а всякие людишки постоянно беспокоили его, блуждая то тут, то там, он бы разозлился и тоже с легкой руки был бы причислен к дзями.