Один листок приклеил на лоб Таэко, и знаки на офуда вспыхнули золотом, второй впечатал в обариёна и, удерживая ладонью, принялся за изгнание.
– … рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн, – зашептал он быстро. – Рин, бёу, тоу, ся, кай, дзин, рэцу, дзай, дзэн[177]…
На третьем повторении он ощутил, как сопротивление начало слабеть. Голос Хизаши стих, и Кента сильнее вдавил талисман в ёкая.
– Мэц!
Офуда вспыхнул, необжигающее пламя объяло обариёна, тот задергался, разжал челюсти и откинулся назад. Тут Хизаши его и схватил. Кента удержал Таэко от падения, она была такой холодной и еле дышала, что стало страшно. Кента бросил обеспокоенный взгляд на Хизаши, в руке которого осталась только сморщенная шкурка, а вскоре и она обратилась вонючей грязью.
– Нужен целитель, – сказал Кента, поднимая женщину на руки. Хизаши брезгливо взмахнул кистью, стряхивая грязь.
– Заходите! – крикнул он, и сёдзи тут же разъехались, пропуская в спальню Хагивару и целую толпу слуг. Сразу стало тесно и душно.
– Таэко! – воскликнул Хагивара, и Кента поспешил его успокоить. Объяснил, что ей требуется целитель, но главная угроза уже устранена. Хизаши собрал талисманы – они больше не годились, но оставлять их оммёдзи запрещалось – и направился к выходу.
– Господа, постойте, – Хагивара нагнал обоих в коридоре. – Позвольте отблагодарить вас праздничным ужином. Вы спасли мою семью, как благородный человек, чтящий заветы Будды, я обязан ответить добром на добро.
Кента почувствовал настроение Хизаши прежде, чем тот что-то успел сказать.
– Просто ужина будет достаточно, – кивнул Кента. Ему и самому не хотелось покидать поместье так скоро. – Мы должны убедиться, что госпожа Таэко пойдет на поправку.
Одобрение Хизаши он тоже чувствовал, или же ему хотелось так думать.
До ужина оставалось время, и слуги отвели оммёдзи в гостевое крыло, имелось тут и такое. Видно, в прежние годы в Оханами бывало много людей. Впрочем, Кента не вращался в кругах тех, кого могли приглашать сюда любоваться луной или цветением сакуры или вместе сочинять поэтические строки в тени беседки. Но отчего-то казалось, что, несмотря на утонченное очарование, в поместье не было той жизни, которую приносят с собой гости. Оно замкнуто само в себе, огорожено от мира не только высоким забором.
Переднюю, открытую для посещения, часть поместья две параллельные галереи делили на три неравные части – центральную побольше и две по краям. Их провели во двор слева от господского дома. Служанка открыла для юношей свободные покои и собиралась уйти, как ее остановил вопрос Кенты:
– Как себя чувствует Каэдэ? Ее не было возле спальни госпожи.
Хотя казалось, там в ожидании собралось все поместье.
– Она… – личико юной служанки чуть скривилось в скрытой неприязни, – хозяин отправил ее отдыхать.
Она все же ушла, и Кента устало провел ладонью по лицу. Долгая дорога, потом стычка с бандитами, сразу за ней – непростое изгнание. Закралась совершенно неуместная и нелепая мысль, что на их месте Нобута со своими подпевалами не справился бы. Промелькнула и исчезла под гнетом физического и духовного утомления.
Мацумото придирчиво оглядел обстановку: отделенная фусума, эта комната подходила для чаепития и бесед, в углах радовали глаз расписные напольные фонари, а в центре обещанием тепла манил котацу. За перегородками угадывалось еще одно помещение, вероятно, спальня, но согреться хотелось больше, чем поспать. И пока Кента думал, Хизаши уже откинул край футона и едва не до груди забрался под котацу. Несмотря на то, что холода в эту часть провинции добирались с опозданием даже для месяца митсуки, вместе с усталостью начал подкрадываться и озноб. Присоединившись к Хизаши, Кента блаженно зажмурился, ощутив жар от очага, скрытого под деревянной конструкцией стола. Футон мягкой тяжестью давил сверху, и не хватало только теплого чая, чтобы отпустить остатки напряжения из тела.
– Не нравится мне этот Хагивара, – вдруг сказал Хизаши, заворочавшись под футоном. – Неприятный тип.
– Отчего же? – удивился Кента. Ему хозяин показался весьма симпатичным человеком, в пользу которого говорили и такие трепетные чувства к жене и будущему ребенку.
– Готовь поспорить, Каэдэ его любовница, а вся эта возня вокруг госпожи Таэко лишь страх потерять покровительство ее знатной семьи.
Кента не хотел в это верить, но в его ответе все равно прозвучала легкая неуверенность:
– Я не думаю, что стоит сразу предполагать худшее.
– Худшее – это если он сам подсадил на нее обариёна, – не согласился Хизаши, – но тогда не было бы смысла звать оммёдзи… Только если он не специально дотянул до последнего. Без ложной скромности, не всякий бы справился с этой уродливой пиявкой, когда она уже так плотно напиталась.
– Все равно. Не ищи злодейства там, где его быть не должно. – Кента расстроился, и даже жар ирори, греющий ноги, уже не так радовал. – Люди не обязательно желают друг другу только дурного.
– Опыт подсказывает мне иное.
– Неужели за эти годы у тебя не появилось другого, хорошего, опыта?
Хизаши ответил не сразу. Это успокаивало, но все же Кента был опечален тем, что не смог показать другу, что люди – не только сплошное зло. Он считал – и до сих пор считает – это невероятно важным.
Показать Хизаши, что на самом деле значит, быть человеком.
– Но ты не можешь поспорить, Каэде вызывает подозрения, – наконец сказал он, и от Кенты не укрылось, что это был вовсе не ответ на вопрос. – Служанка, которую сопровождал охранник и встречала повозка. А уж как обрадовался ее хозяин! Точно чуть не потерял дочь родную, не иначе. Даже отдыхать отправил, а про мертвого охранника ни словечка не сказал.
В его речах была доля правды, Кента не мог поспорить – Каэдэ определенно занимала среди прочих слуг особое положение. Но не верилось, что она и господин Хагивара…
Тут вернулась служанка и принесла поднос с чаем и маленькими пирожными вагаси.
– Хозяин велел передать, что госпоже гораздо лучше, – отчиталась она. – Вы можете прогуливаться по саду или отдыхать, как вам будет угодно, а вечером он ожидает вас на ужин.
– Примем за честь, – ответил Кента за них двоих. Хизаши в это время, покачав девушке головой, сам принялся разливать чай по чашкам. Прозрачные, с легким желтоватым оттенком, капли стекали по тонким фарфоровым стенкам, распространяя дивный аромат. Кента сделал глоток и довольно покивал.
– Вкусно.
– Хотя бы не жадничают, – хмыкнул Хизаши и тоже пригубил. Его пальцы были такими бледными, что почти сливались с фарфором, и он перебирал ими, когда становилось слишком горячо. Должно быть, ему приходилось еще хуже, ведь, кроме истощения, он страдал и от холода. Но все же стоило кое-что сказать.
– Мы подвергли жизнь госпожи Таэко риску. Неужели нельзя было обойтись без этого?
Хизаши пожал плечами.
– Ты сам видел, откладывать было опасно.
– То есть ты совсем не переживал, делая это? – Кента вспомнил, как те же бледные тонкие пальцы впивались в шею женщины, будто и правда собирались придушить. – И когда едва не убил того бандита, Сару?
– Что ты хочешь услышать? – вздохнул Хизаши и поставил чашку перед собой. – Что меня мучает совесть?
– Нет, – качнул головой Кента. Настроение совсем упало. – Наверное, не хочу.
«Я хочу услышать, что ты на самом деле чувствуешь», – подумал Кента, но отчего-то он мог сказать такое кому угодно, кроме своего лучшего друга.
– Тогда ни к чему было начинать разговор.
Хизаши выбрался из-под котацу и сердито – Кента это знал – ушел за перегородку, где зашуршал, укладываясь спать. Стало стыдно, и Кента не решился проследовать за ним, а, наоборот, вышел на террасу под свет заходящего солнца, сел, скрестив ноги, и погрузился в медитацию.
Приближение Мацумото он не услышал, а ощутил всем своим существом, оно разлилось в абсолютной пустоте, распустилось цветками ликориса, и Кента начал медленно пробуждаться от транса. Что-то тяжелое упало на плечи, и он открыл глаза.
– Совсем головой не думаешь, – проворчал Хизаши сверху и убрал руки так, будто не он только что ими накинул на Кенту теплое одеяло.
– Примерно для этого я и потратил время на медитацию, – весело ответил он.
Повернувшись вполоборота, Кента окинул друга взглядом. Если честно, выспавшимся тот не выглядел, отдохнувшим тоже.
– Пора на ужин?
– Я чувствую суету, – признался Хизаши недовольно. – Нам правда обязательно идти?
– Мне казалось, ты хочешь разоблачить господина Хагивару, – напомнил Кента, на что Мацумото гордо вздернул подбородок.
– Еще чего! Не волнуют меня его дела, свою работу мы выполнили хорошо, – но твердости в его тоне не хватало, и Кента заподозрил, что, кроме уже сказанного, беспокоит Хизаши и еще что-то.
– Если не хочешь идти, останься и дождись меня тут, – предложил Кента миролюбиво.
– Ты нас опозоришь, – поморщился Хизаши, – если Хагивара и впрямь затеет рэнга.
Кента улыбнулся.
– Тогда идем вместе. Уверен, для тебя эта игра не сложнее детской забавы.
Подольстившись таким образом, он рассчитывал уговорить Хизаши пойти на ужин вдвоем, потому что и сам, в действительности, не испытывал особого желания. Общество такого одухотворенного и образованного человека, как Хагивара Такума, наверняка было приятным и интересным, но сковывало выросшего в деревне парня. И пусть за годы учебы в Дзисин Кента научился многим вещам, необходимым, чтобы не потерять лицо перед аристократами, он все еще мыслями оставался в родной Цукикаве. Компания Мацумото, умеющего держать себя, будто он принц, не меньше, была бы сегодня как никогда кстати.
А меж тем за разговором где-то в глубине поместья отбили пять ударов, и во дворе слуги успели зажечь садовые фонари. Зимой темнело рано, и пусть небо было ясным и звездным, густой вечерний мрак завладел каждым дзё Оханами, и только вдоль дорожек трепетали в каменном плену языки огня. Кента выдохнул и лишь сейчас заметил, насколько с заходом солнца похолодало. Одеяло пришлось как раз кстати, и Кента завернулся в него полностью. Хизаши опустился на колени рядом и спрятал кисти в рукавах хаори.