Когда повозка вдруг резко встала, он дернулся и завертел головой. Снаружи послышался шум, потом вскрик, какой-то лязг – и покров сорвали. Хизаши увидел незнакомые лица, и вид их ему очень не понравился.
– Кто у нас тут прячется? – усмехнулся один из головорезов. Уж в этом Хизаши не сомневался, чувствовал запах крови и догадывался, что человек, подобравший его, уже мертв.
– Похож на богатенького, – заметил второй. – Такой гладенький, хорошенький. Иди сюда, малыш, не бойся.
Хизаши передернуло. Он еще не знал, что эти люди задумали, но уже не хотел к ним приближаться. Вот бы сбить их ударом мощного хвоста!
К нему потянулись грязные руки, пахнущие смертью, и Хизаши вжался в борт повозки, но его все равно схватили и за волосы выволокли наружу. Было до слез больно, а еще сильнее – ненавистно ощущать свою слабость перед этими несчастными смертными. Его бросили прямо на землю, не успевшую подсохнуть, под ноги еще двум злодеям.
– Больше ничего ценного нет, только редька да капуста, – сплюнул первый здоровяк. – А этот сойдет за товар. Вряд ли за него дадут выкуп.
Хизаши попробовал встать, но руки подломились, и он снова упал в грязь. Его затрясло то ли от ярости, то ли от холода, однако это гадкое тело не желало сопротивляться, как бы он ни приказывал ему. Солнечный свет почти погас, запутавшись в древесных макушках на западе, дорога была пустынна, помощи ждать неоткуда.
– Эй, ты! Разговаривать хоть обучен? Или немой? – его легко толкнули ногой в бок, переворачивая на спину. Хизаши тут же сел, напряженный, как струна бивы. – Гляньте-ка, братцы, как зыркает! Аж не по себе.
– Хорош любоваться, вяжи его да рот ему заткни. Ехать недалеко, не задохнется.
Так Хизаши оказался уже в повозке четверых похитителей, связанный по рукам и ногам и с какой-то вонючей тряпкой во рту, кажется, чьим-то поясом. Его бросили, точно мусор, на тряское жесткое дно телеги, и под конец поездки ныла каждая мышца, не привыкшая к усилиям. Хизаши старался дышать ровно, чтобы и впрямь не задохнуться по пути, и когда его вышвырнули наружу, еще был в сознании. Однако тьма стояла такая, что с непривычки Хизаши точно ослеп.
Привыкнуть ему не дали, уволокли под крышу, протащили по узкому коридору, вниз по лестнице и бросили в сырой подвал. Кляп вынули, и на том спасибо. Дверь еще не захлопнулась, и Хизаши услышал тихий разговор похитителей с каким-то мужчиной. Понял не все, но догадался, что его продали, и теперь этот невидимый отсюда человек – его хозяин. После дверь заперли, и Хизаши снова оказался в сыром холодном мраке. Никогда прежде темнота не пугала его, для ёкая ее вообще не существовало, но человеческие глаза видели лишь ее, кромешную и пугающую. Как люди живут в ней? Как встречают новые ночи, в которых скрывается одна только слепая неизвестность? Хизаши подтянул колени к груди, свернувшись неловко и совсем не так удобно, как хотелось бы. Под ним был тонкий слой соломы, но от нее становилось будто бы еще неуютнее и холоднее.
Он хотел спать, хотел проснуться в другом месте и в другое время. Хотел…
Вот куда завели его желания.
С закрытыми глазами он продолжал видеть: уродливые рожи похитителей, прекрасные – невозмутимых богов, плотную пелену дождя и свои слабые, посиневшие от холода руки. Он слышал издевательский хохот, раскаты грома, слышал голоса из тех дней, что мог теперь лишь вспоминать. До него доносились веселые песни жен, ждущих своих мужей в затерянной лесной деревеньке, но видел не их улыбки, а пустые глаза мертвецов и тела, тела, тела… «Это ты всех убил, – шептали они, едва шевеля бескровными губами, – ты демон, ты нас обманул. Ты убийца!».
Шум нарастал, как нарастает шорох приближающегося ливня. Хизаши дернул головой и, ударившись затылком о стену, проснулся.
– Ш-ш-ш… – кто-то закрыл ему рот ладонью, и он, извернувшись, укусил ее. Вышло не сильно, даже не до крови. – Ах! Не надо, я тебя не обижу!
Незнакомка принесла с собой бумажный фонарь, и когда глаза перестали сонно слезиться, Хизаши разглядел нежданную гостью. Это была девушка, чьи юные годы остались за спиной, еще довольно привлекательная, разве что уставшая. Хизаши поймал ее взгляд, и внутри ёкнуло, ведь она смотрела на него так, как он сам мог бы сейчас смотреть на нее.
Она была сломана.
– Не шуми, прошу, – попросила тихо. – Я принесла тебе поесть.
Она опустилась перед ним на колени, изящно придержала широкий рукав, чтобы поставить фонарь рядом с собой, а после протянула Хизаши что-то маленькое, завернутое в лист бамбука. У Хизаши были связаны за спиной руки, он не мог поесть сам, и девушка, раскрыв сверток, поднесла к его губам простую паровую булочку.
– Ну же, поешь. Тебе понадобятся силы, – уговаривала она ласково, и он открыл рот. На вкус тесто было пресным и сухим, еще немного и превратится в камень, но насыщало лучше овощей. Хизаши съел его быстро, и девушка слабо улыбнулась.
– Вот и хорошо. Я бы принесла больше, но у меня нет.
Тогда он обратил внимание не только на ее лицо, но и на одежду – дешевые обноски. Под верхним платьем не было ничего, и когда она наклонялась, оголялись острые ключицы и часть груди. А еще синяки, покрывающие давно не знавшую солнца кожу. В длинных волосах не было блеска, они безжизненно обрамляли худое грустное лицо с большими глазами.
– Что это за место? – спросил Хизаши, прожевав и слизнув с губ все до последней крошки.
– Это… дом для утех, – проронила девушка и опустила взгляд на свои руки. Запястья тоже опоясывали желтые следы, поверх которых подживали новые синяки.
Хизаши не понял.
– Объясни, – потребовал он, но девушка уже спохватилась, взяла фонарь и метнулась к двери.
– Ты теперь тоже вещь, мне так жаль, – сказала она напоследок и ушла.
Больше она не приходила, как и вообще кто бы то ни было. Хизаши лежал на боку и изучал реакции своего тела – как что болит, в чем нуждается, от чего сильнее страдает. Вначале казалось, что болит совершенно все и все причиняет неимоверные мучения. Однако со временем, которое он никак отмерить не мог, стало ясно, что большая часть неприятных ощущений собралась в запястьях, плечах и пояснице, хотелось пошевелиться свободно, но он мог лишь сильнее сжаться. Хизаши боялся снова заснуть, потому что оказалось, спать – значит, видеть жуткие вещи, которые невозможно прогнать, ведь во сне ты ничем не управляешь. А впрочем, чем Хизаши управлял сейчас? Даже собственными конечностям он больше не хозяин.
Он очнулся от того, что его окатили ледяной водой. Тело почти потеряло чувствительность, но это все равно было ужасно! Хизаши ощущал, как его колют множество иголок, а ненавистная жижа пропитывает только-только просохшую одежду.
– Отмыть, причесать, приодеть, – свет приблизился к лицу, заставляя жмуриться, – и можно предлагать особым гостям.
Хизаши зашипел и получил тычок по ребрам.
– Но сначала научить манерам. Братец, оставляю это на тебя.
Лицо говорящего Хизаши так и не увидел, лишь крупный силуэт, нависший над ним. А вот с палкой второго познакомился очень близко. Удары градом обрушивались будто отовсюду одновременно, и не было возможности прикрыться от них. При этом мучитель так и не произнес ни слова. Когда все закончилось, Хизаши сдавленно спросил:
– За что?
– Старший брат не любит строптивый товар, – ответили ему.
– Я не товар.
– Здесь все покупается и продается. Привыкай.
Дверь снова закрылась, и Хизаши провалился в беспамятство.
Хватило трех таких «уроков», чтобы Хизаши присмирел. Боль ему не нравилась, и хоть ему ни разу не пустили кровь, видимо, берегли внешний вид, он предпочел притвориться, что покорился судьбе. Тогда его впервые вывели на свет и даже дали свой угол в доме, который та девушка с фонариком назвала домом утех. Здесь было много женщин, похожих на нее, но еще более тусклых, погасших. Они не разговаривали с Хизаши, да и друг с другом почти не общались. У них не было имен, только странные цветочные прозвища. Так Хизаши узнал, что пирожок ему принесла Химавари.
Она сильно изменилась за несколько дней, стала еще худее и бледнее, а щеки, напротив, напоминали яркие маки. Хизаши принюхался и с удивлением понял, что она больна.
– Ты здесь, – Химавари улыбнулась ему и протянула руку, но сама же ее стыдливо отдернула.
– Куда же мне отсюда деться? – ответил он и сел рядом на татами. У редких девушек здесь были свои комнаты, только у тех, кто «хорошо работал». Хизаши так и не понял, что имелось в виду, но Химавари явно работала плохо, потому что ей даже почти перестали давать то, что здесь считали едой – варево, намешанное из каких-то отходов, да черствая булочка или лепешка вызывали только резь в животе. Девушка гасла на глазах, и однажды она поманила Хизаши из своего угла в общей тесной каморке, где ютилось несколько таких же тусклых уставших женщин, и протянула ему сверток.
– Это хаори моей подруги, – сказала она и закашлялась, прикрываясь рукой. Кровь запятнала сухую тонкую кожу. – Возьми, пожалуйста.
Хизаши развернул подарок – красивую дорогую накидку цвета спелой сливы с рисунком из рыжих листьев клена – и кивнул.
– Она была бы рада, что хаори досталось не им… – Химавари снова закашлялась. – Спрячь. Спрячь его и надень, когда выберешься из этого ада.
Больше она ничего сказать не смогла, кровавый кашель вывернул ее наизнанку, другие девушки постарались пересесть подальше, рядом остался лишь Хизаши. И сидел, пока Химавари не заснула в последний раз.
Он и сам не знал, что испытывает. Эта девушка ему чужая, случайный человек, не заслуживающий внимания. Гораздо важнее стать свободным, но почему-то было противно от того, как просто унесли тело Химавари и как быстро все забыли о ее существовании.
И вот, наконец, в «Цветочный дом» пришли те самые гости, которых так ждал его хозяин. Хизаши к тому времени понял, чем заставляют заниматься украденных или проданных своими семьями девушек. Он был среди них единственным мужчиной, и планы хозяина стали, наконец, очевидными и совершенно отвратительными. Хизаши решил, что изрядно засиделся и пора уходить. Он достал подаренное хаори, надел поверх юкаты, провел с удовольствием по качественной ткани, непонятно каким образом оказавшейся у дешевой юдзё