Они одновременно вспомнили, как Джун получал затрещины не таких уж и слабых женских рук, и рассмеялись, и в предрассветной тишине звук их смеха разнёсся над океаном.
– Прости, я не хотел нагружать тебя еще и этими своими сложностями, – извинился Кента и навалился на борт грудью. – Просто… Она хорошая, но я… Не думаю, что я готов к чему-то такому.
Хизаши ничего не сказал. Ему терзания юного сердца были чужды, он не понимал страданий и радостей влюбленности, не стремился к ней и надеялся, что до такой степени человечности дойти не успеет. По любой из причин. Но…
– Мне кажется, я понимаю, что такое – стремиться быть с кем-то, пока хватает сил, – сказал он тихо, кладя свои ладони рядом с руками Кенты и изучая разницу. – Если ты почувствуешь, что Чиёко та, с кем ты захочешь быть, просто сделай это. Не пытайся стать хорошим для всех вокруг. Ты и так всем нравишься.
Пальцы Хизаши длинные, тонкие и очень светлые, ногти у него вытянутые и отливают нездоровой синевой. Если он родился человеком, то был ли он всегда таким непохожим на других, или это еще одна насмешка богов?
– Я так и поступлю, – сказал Кента решительно. – Я послушаю свое сердце в тот миг, когда придется давать ответ, и оно подскажет мне честный путь.
Он выпрямился, подался вперед, будто хотел упасть в море, но не успел Хизаши напрячься, громко продекламировал:
– Стелется гладко
Путь мой с хорошим другом,
Как море весной.
– Пф, – не сдержался Хизаши и поймал смеющийся, ничуть не оскорбленный зеленоглазый взгляд. – Твои стихи становятся лучше, но все же проза тебе идёт больше.
– Я лишь хотел посвятить тебе прекрасные строки, но прими хотя бы то, что получилось.
Хизаши кивнул. Над лодкой стремительно пронесся серокрылый буревестник, извещая о скором завершении морского путешествия. Управляющий Тояма лично вез их, выбрал скромную бухту, скрытую от любопытных глаз, и от души обнял обоих и пожелал удачи. На этом их дороги расходились. Провожая взглядом темный силуэт на водной глади, Хизаши в очередной подивился тому, как странно складывается нынче жизнь, и как много будто бы совершенно случайного, неважного или откровенно, по его мнению, раздражающего теперь обретало свой смысл. То наказание от Ниихары, обернувшееся кораблекрушением, познакомило их с местом, где они смогли прийти в себя, и с людьми, готовыми подставить плечо.
«Ты был прав, Кендзи, – со щемящей, но все же светлой грустью подумал Хизаши. – Это я запретил себе замечать добро, потому что раз не смог пережить зло».
– Куда мы теперь? – спросил он, поворачиваясь к Кенте.
Они снова выглядели так, как раньше. Госпожа Юэ достала из закромов форму Дзисин, Кента завязал волосы белой тканевой лентой, но хвост стал длиннее и сильнее лохматился от соленого воздуха и ветра. А вот Хизаши досталась в довесок соломенная сугэгаса[212], чтобы убрать под нее узел побелевших волос, уж слишком эта особенность бросалась в глаза. Признаться, Хизаши терпеть не мог прятать себя, ещё на горе Акияма он страдал от необходимости маскироваться под невзрачного путешественника, и со временем легче не стало. Он зло потянул за плетёный край, натягивая шляпу ниже на лицо.
– Туда, – Кента, подумав немного, махнул рукой прочь от побережья.
– Пешком?
– Помнится, ты не очень жаловал лошадей.
– В них есть свои преимущества, – проворчал Хизаши, прикидывая, сколько дней займёт путь. Старик Ниихара отправил их узнать нечто, что поможет им в борьбе с Хироюки, но что именно это за сведения, писать не стал. Точно снова решил погонять их.
Меж тем наступал новый день. Едва они покинули бухту, как море заискрилось под первыми солнечными лучами. Их тепло согревало спину, будто ласковыми руками провожая в дальний путь. Отдых на Камо-дзиме затянулся, но он дал им обоим время привести в порядок не только тела, но мысли. Хизаши всё ещё не принимал себя Ясухиро, всё ещё не готов был смириться с тем, что источник зла – его старший брат, чье имя всплыло из тьмы памяти столетия спустя. Но во тьме ему и самое место. Однако же отрицание ничего не изменит, сопротивление истине не сделает его счастливее, как не спасет Кенту, Мадоку, Сасаки, Учиду – вообще никого, даже его самого. И, несмотря на страх посмотреть себе в глаза и увидеть там незнакомца, Хизаши наконец вернул свою силу – не ту, что дремала, свернувшись змеиными кольцами в клетке смертного тела, а силу духа, силу нести себя вперед назло всему миру. О, Хизаши ведь всегда умел извлекать из ненависти желание действовать.
Пожалуй, это единственное, что он мог разделить с Хироюки.
Эти края были довольно далеки от окрестностей горы Тэнсэй, и сюда судьба их прежде не закидывала. Здесь по южному сильнее ощущалось приближение самого жаркого сезона, так что сугэгаса пришлась неожиданно к месту. В ближайшей же рыбацкой деревушке узнали направление к цели – старым серебряным штольням. Народ тут был благодушно настроен к чужакам, но охотно рассказал и о напастях, распространяющихся от столицы в разные стороны. Якобы император заперся во дворце, самураи охраняют богачей, а оммёдзи до сих пор не нашли способа побороть злокозненного демона. И все же здесь, неподалеку от моря, будто был совсем другой мир, защищённый от темных ветров империи.
Задерживаться не стали. Чем дальше отходили от побережья, тем осторожнее старались быть. Кто знает точно, насколько опасна ситуация и насколько заняты ею Дзисин и Фусин, чтобы оставить в покое пару бывших учеников. Хотя стоило отметить, что на дорогах на них не обращали внимания – люди семьями бежали подальше от источника демонической заразы и сами не догадывались, что могли таким образом ее распространять.
Демоническая зараза. Так в одном из отчётов называлось то, что творилось с людьми, которые вслед за одичавшими ёкаями подвергались необратимым изменениям. Проще говоря, переставали быть людьми, но и ни демонами, ни акумами тоже не становились. Так и застывали в искаженном, противоестественном состоянии, теряли разум и убивали всех без разбора. Ямато и впрямь погружалась в первобытную тьму…
Чтобы не вызывать вопросов – почему же они двое идут не от зла, а к нему – и заодно скрыть свою принадлежность к оммёдзи, в один из дней свернули на проселочную дорогу через лес, в противовес всему ужасному, что творилось с миром, весело шелестящему зелёной листвой. Сквозь густые кроны на землю падала ажурная солнечная сеть. Оба немного приободрились, и практически впервые с этого утра Кента заговорил:
– Сейчас бы засахаренных фруктов тётушки. Интересно, все ли с ней хорошо?
Он посмотрел на голубую прогалину неба между тянущихся друг к другу ветвей. В теплом воздухе порхали бабочки, соревнуясь в яркости рисунка на хрупких крылышках. Стрекотали в высокой траве невидимые насекомые, наполняя голову приятным, расслабляющим гулом.
– Возле Дзисин должно быть безопасно, – сказал Хизаши, чтобы успокоить друга.
– А что, если наоборот?
В глазах у Кенты не было привычного желания верить в лучшее, только тревожный блеск, который легко можно списать на блики от солнечных лучей. И такие эти глаза сейчас были зелёные, будто впитали в себя всю сочность леса, что солгать снова не вышло.
– Тогда ты можешь помолиться. Боюсь, это все, что от тебя сейчас зависит.
– Кому молиться? – хмыкнул Кента и покачал головой. – Ты был прав, небеса не такие чистые, как мне думалось, а боги слишком похожи на нас. И точно так же, как мы, они ошибаются, а потом не желают ничего исправлять.
Хизаши не знал, что стоит ответить на это откровение, ведь сказанное напоминало ему собственные дерзкие речи. Но когда слышишь их из чужих уст – уст Кенты, – они вызывают одну горечь.
– Твой Исао нас всё-таки спас, – напомнил он, теряя настроение.
Они не поднимали эту тему с первых дней на острове Камо. Кента был обескуражен, не сразу смог принять, что ками их крохотной деревеньки – бог из Такамагахары, и он уже не единожды являлся ему в облике человека. Наверное, с этой мыслью непросто смириться.
– Твой Адзи-сики тоже.
– Вовсе он не мой, – взвился Хизаши и, выхватив веер из-за пояса, быстро пошел вперед, хаотично обмахиваясь.
– Он покровитель змей, ты – хэби, – донеслось ему вслед. – Все сходится. Когда вернёмся домой, построим ему тоже алтарь, чтобы ты мог молиться.
Кента потешался над ним, но сам не знал, как сильно задело Хизаши это его «домой».
Не было у Мацумото Хизаши дома. А если и был когда-то, кто теперь знает, где его искать? И надо ли?
На четвертый день стало казаться, что места не такие уж незнакомые. Конечно, леса везде одинаковы, но чутье подсказывало – присмотрись, ты был здесь. И Хизаши присматривался. Путь их лежал через угрюмую чащу, куда не проникали солнечные лучи. Да, впрочем, серые облака затянули небо непроницаемым одеялом, было душно и неспокойно. Хизаши с досадой ожидал дождя, гадая, как сильно его извечный недруг осложнит им жизнь. Под сенью мощных крон можно было не опасаться вымокнуть насквозь, но лес уже начинал редеть, вот-вот покажется дорога, к которой они стремились выйти к вечеру. Еда закончилась, воды тоже оставалось на дне фляги. Скудные припасы им дали в последнем селении двое суток назад, с тех пор пришлось затянуть пояса. Хизаши некстати вспомнил времена, когда он только познакомился с чувством голода, и его передернуло.
– Смотри, там просвет, – указал Кента вперёд. – Поспешим. Было бы чу́дно к ночи найти крышу над головой или хорошее место для отдыха.
Спать снова на холодной земле не хотелось, и Хизаши с неохотой ускорил шаг. Не зря, ой не зря ему начали вспоминаться былые деньки!
Как только они преодолели крайний ряд деревьев, Хизаши застыл столбом.
– Что такое? – Кента тронул его за плечо. – Ты побледнел. Тебе дурно?
Хизаши медленно покачал головой.
– Нет, со мной всё хорошо. Но эта дорога… Я бывал здесь прежде.