– Помнишь талисманы, которые раздавал Морикава перед тем, как мы угодили в проклятое место? – Кента кивнул. – Тогда ты случайно связал нас, и не сразу, но я заметил, что могу ощущать тебя на расстоянии.
Тут Хизаши все-таки смутился – наверное, так можно было назвать чувство, что у него возникло под внимательным взглядом Кенты. Теплое на щеках и шершавое, щекотное в груди.
– Прекрати так пялиться, – потребовал он.
– Как? – невинно спросил Кента, подперев подбородок кулаком.
– Будто знаешь обо мне то, чего не знают другие.
– Но разве это не так? Кто еще видел, как Мацумото Хизаши краснеет?
– Я… не… – Хизаши прижал ладони к щекам и вспыхнул пуще прежнего. – Не краснею! Ты можешь быть серьезнее, когда я говорю о важном?
– Тссс, – Кента приложил палец к губам. – Я не хотел тебя задеть, прости. Но я слишком взволнован, ведь только ты закончишь говорить, придет пора действовать. Как бы ни был я решительно настроен, я все еще не могу преодолеть страха. И ты единственный, кто будет знать об этом. Значит, талисман, – он перешел к делу так внезапно, что Хизаши едва не растерялся.
– Да, талисман. Он каким-то образом создал между нами канал, и если по нему можно было передавать чувства, то можно ли передать и что-то другое?
– Что-то? – Кента нахмурился.
Хизаши замолчал. Мысли только-только становились законченной картиной, и она казалась одновременно и гениальной, и омерзительной. Хизаши должен был завершить то, что начал, но будто пропал голос.
– Мне кажется, я понимаю, – произнес Кента и расправил плечи в притворной уверенности. – Что ж, это уже похоже на план, ты молодец, Хизаши, я не сомневался в тебе.
– Ты точно уверен, что понял? – горько спросил Хизаши.
– Ты имел в виду, что если Хироюки доберется до желанного тела, то снова овладеет им, и я ему это позволю.
– И ты так спокойно говоришь? Тебе не страшно? Ведь я даже не рассказал, чего мы этим собираемся добиться, а ты уже готов снова пройти через кошмар?
– Если так надо, – твердо ответил Кента.
– Ты снова будешь одержим.
– Я понимаю.
– И если у нас не получится, ты исчезнешь, а Хироюки станет твоими руками вершить злодеяния.
– Но ты же этого не допустишь.
Именно так, без вопроса – только безоговорочная уверенность, которой Хизаши разделить не мог. Он никогда не сомневался в себе, даже перед лицом богов, поставленный на колени, раздавленный их силой и тяжестью обвинений, он верил, что справится и восстанет из пепла, а сейчас смотрел в чистую зелень глаз Кенты и терял самого себя.
– А если нет?
Кента подался вперед и положил ладони ему на плечи.
– Нет никаких «а если» и не будет.
Глаза наполнились едкой влагой, и Хизаши привычно спрятался за челкой. Люди слабы, и тело легко выдает их слабости – долго не заживающими ранами снаружи и слезами внутри.
– Верь мне, – Кента наклонился ниже, заполняя собой все пространство, – а я буду верить тебе. Этого для меня достаточно.
Хизаши стало спокойнее, легче. Он поднял лицо и столкнулся с открытым взглядом Кенты.
– Хорошо, пусть будет так. Если все пройдет как надо, Хироюки попытается захватить твое тело, и я это непременно почувствую. И тогда я потяну его на себя, а мое тело для него не подходит, значит, представляет опасность. Пока он будет в нашем плену, другие оммёдзи изгонят его, на этот раз навсегда. Таков мой план. В нем полно белых пятен, мы понятия не имеем, получится ли задержать Хироюки, разделив между нами поровну, успеем ли даже начать, догадается ли он об уловке, придет ли кто-то на помощь…
– Хизаши.
– …сможем ли мы создать этот талисман сами и сработает ли он снова.
– Хизаши, все будет хорошо.
Кента улыбался мягко, светло, как Хизаши в этой жизни мало кто улыбался, и все они, кроме Кенты, уже были мертвы. Столько всего могло пойти не по плану, и ночи не хватит, чтобы все перечислить и предусмотреть, но главное, что Хизаши должен будет сделать, это не дать Кенте сгинуть.
– К тому же у нас есть фусинец, который наверняка наизусть помнит все существующие заклинания и офуда. – Кента отпустил его плечи, но напоследок вдруг положил ладонь ему на макушку и потрепал. – Когда Юдай проснется, спросим у него.
Стало тихо, и ветер со свистом ударил в стену, по полу заскользил сквозняк, осторожно касаясь ног. Кента вернулся на свое одеяло и лег на спину, его дыхание скоро замедлилось. Он задремал, вымотанный случившимися с ними событиями. Хизаши тоже тянуло в сон, но глаза, как назло, не закрывались. Он перекатился на бок и подложил локоть под голову – так он мог видеть тлеющие в золе очага угольки. Упрямый огонь, который давно погас и все равно цеплялся за жизнь, пытался снова вспыхнуть, даже если шансов нет, зачаровывал его. Веки отяжелели и плавно опустились… Огоньки трепетали. Ветер свистел. Хизаши видел сон.
На столе горит свеча, и ее крошечное пламя трепещет, когда порывы ветра за тонкими стенами усиливаются. Холодно. Старший брат говорил, что зима наступит раньше обычного, а у них нечем будет разжигать очаг, если не добудут побольше хвороста. Но он опять не может встать с футона весь день, чтобы помочь. Такой бесполезный. Может, если бы его не было на свете, брату было бы проще?
– Ясу-чан, ты уже проснулся?
Его голос мягкий и уютный, в него хочется завернуться как в самое теплое в мире одеяло. И он невольно тянется к нему, забыв обо всех своих глупых мыслях. Брат любит его, пока они вместе, все будет хорошо.
– Прости, сегодня на ужин только это.
Он видит перед собой плошку с почти прозрачным бульоном из кореньев и овощей. Даже не помнит, когда в последний раз ел рыбу или рис, но это ничего. Главное, брат вернулся домой. От него веет холодом, наверное, принес с улицы. Ветра стали злыми, каннадзуки подходил к концу. Не зря еще его называют месяцем без богов, кажется, что само солнце отвернулось от земли.
Похлебка безвкусная и совсем не насыщает, и все же он жадно выпивает ее до дна и довольно утирает рот. Брат старался для него, сам не ел, лишь бы он поскорее поправился. Кашель, как назло, клокочет в груди, вырывается наружу, сильный, сухой и болезненный. Овощной отвар, не успевший усвоиться, течет по подбородку, и становится так жутко стыдно.
– Тише, тише, – голос брата приближается, но почему-то не удается разглядеть лица. Наверное, слишком темно в их маленьком домике. – Не торопись. Скоро я принесу новое лекарство. Оно точно поможет.
– Брат…
– Поспи еще. Тебе надо больше отдыхать.
– Ты только не уходи, – звучит жалобно, совсем по-детски. Если брат снова уйдет, не получится сомкнуть глаз. Холодно. Страшно. Одиноко.
А потом на макушку опускается широкая ладонь, треплет волосы – и хочется смеяться от восторга. Брат его никогда не оставит, принесет новое лекарство, и все наладится. Только где же он их берет? Ведь денег нет.
Собирается спросить, и что-то капает на нос. Трет кулаком, но темной жидкости становится все больше, она стекает по лицу. Рука брата медленно отдаляется, он тянется к ней, чтобы удержать, хватает, но пальцы соскальзывают.
Руки брата по локоть в крови.
– Хизаши! Хизаши, проснись!
Его трясли за плечо. Хизаши попытался открыть глаза, но ресницы слиплись, а тело казалось тяжелым и будто чужим. Давно он не ощущал подобного.
– Хизаши, – снова настойчивое потряхивание, – проснись.
– Да просну… проснулся я.
Перед мутным взором медленно обрисовалось лицо Кенты, за его плечом сидел Учида, бледный, но уже, как всегда, серьезный и сосредоточенный. Хизаши привстал, помотал головой, разгоняя сонный туман, потер шею и проворчал:
– Трясти было совсем не обязательно.
– Ты кричал во сне, – сказал Кента. – Приснился кошмар?
Хизаши даже не знал, что ответить.
– Вроде того. Наверное.
Кента отодвинулся и сел, погода еще не наладилась, ветер все так же буйствовал, хотя уже приближалась ночь. Над ирори висел котел с закипающей водой, возле Кенты на подносе стоял простой чайник и три чашки.
– Я заварю нам чаю, – Кента пригладил втрепанные волосы, – а Учида-кун пока скажет то же, что и мне.
– Мне знаком тот тип талисманов, о котором Кента рассказал, – не стал тянуть Юдай. – Мы в Фусин тоже пользовались такими, когда выбирали себе духовное оружие. Привязка ёкая действует, пока оммёдзи сам ее не отменит, но в редких случаях прописывается срок, по истечении которого ёкай получает свободу. Но есть и третий случай. – Он посмотрел на Кенту. – Когда оружие ломается, заключенный в нем ёкай может погибнуть.
– Значит, мне повезло, – кивнул тот.
– Как омерзительно, – не сдержался Хизаши. – Лишать кого-то свободы и искренне считать себя вправе делать это. Даже не на время, а навсегда. Мне говорили, что я ошибаюсь насчет людей, но в такие моменты я ненавижу их по-настоящему.
– Фактически ты тоже человек, – безжалостно напомнил Юдай.
– Жалкий и на коленях ты нравился мне больше.
– Забудь. Тебе никогда этого больше не увидеть, – гордо ответил Юдай.
– Ты не представляешь, какие сюрпризы порой подкидывает жизнь, – хитро прищурившись, протянул Хизаши. Кента нарочито громко загремел посудой.
– У меня хорошая память, – продолжил фусинец, будто и не прерывался. – Думаю, смогу повторить. Но считаю важным сказать, план Мацумото мне не по душе. В нем слишком много основано на шаткой вероятности.
– Как будто я сам не понимаю, что он шаткий! – огрызнулся Хизаши и скрестил руки на груди. – Придумай лучше, раз такой умный.
– Я не говорю, что он не имеет смысла. С идеей я согласен.
Он попросил бумагу для талисманов и покрутил в пальцах кисть. Хизаши, признаться, ждал сопротивления. Сам бы на его месте ни за что не согласился, слишком уж велик риск. Однако чем сильнее противник, тем выше ставки, иначе не бывает.
Наступила ночь, проснулся Мадока, впрочем, ненадолго – проглотив пару ложек остывшего супа, он снова заснул, но вроде бы рана перестала кровоточить и был шанс, что к утру ему станет лучше. Юдай порывался извиниться, но Джун пока не мог вести беседы.