яжна Зубова. Девятый ранг. Закрывающий маг, разве что не магистр. Одна из сильнейших. Чертовы аристократы.
— Ты так говоришь, будто сам не аристократ. — упрекает его Вероника: — чертовы аристократы, говоришь ты.
— Оставь его в покое, швабра. — вступается Настя, которая поднимается на сиденье и вглядывается в окно автомобиля: — он только по крови аристократ. А сердцем он с нами, с народом. Наш товарищ.
— Да я чего, я ничего. Просто… страшновато стало. Вы видели, как этот меня? Я даже понять ничего не успела. Просто — грохот и темнота… кабы не целители. — Вероника повела плечами, поежилась, так, словно замерзла.
— Кабы не целители, так я бы и померла. — добавляет она: — страшно. Кто он такой? Мой «Водяной Серп» его даже не поцарапал, а ведь я и камень, и даже сталь могу резать. Думала его на половинки, а он даже не моргнул.
— Уваров. Владимир Уваров. Двоюродный брат Ледяной Княжны и ее любовник. — отвечает Никанор, на секунду отвлекшись от управления автомобилем: — давеча скандал в светском обществе был. Они там все лицемеры и пуритане, живут устаревшими буржуазными нормами и понятиями. Разлагаются в своих оргиях и заводят любовниц и любовников, но снаружи делают вид, что все прилично и не дай бог.
— Погоди-ка… Уваров. Тот самый, который столичный многоженец? — поднимает бровь Вероника: — про которого газеты пишут, что он дескать архидемона изнасиловал?
— Он же представился, — говорит Настя и закатывает глаза: — ах, да, ты не слышала. Потому что переоценила свои силы и валялась на грязной земле как тряпичная кукла. Кроме того, слухи всегда преувеличивают.
— Сама швабра. — говорит Вероника: — что? Думаешь я забыла? Я — тормозная? Вовсе нет. Сама швабра.
— У тебя сложности с адекватным восприятием мира. — замечает Настя: — вот если у нас все получится, если мы на самом деле установим мир справедливости и общего счастья, после революции — я садовником хочу стать. А ты? Ты только и умеешь что убивать.
— Убивать тоже полезное умение. Всегда найдется кого убивать, — рассудительно замечает Вероника: — и потом, не доживем мы с тобой до светлого общества. Меня вот больше интересует этот Уваров, неужели у него и правда сорок жен, как у Али Бабы?
— У Али Бабы было сорок разбойников. И нет, у него их не сорок… вроде бы. Насколько я знаю, у Лопухиных говорили о том, что у него есть главная жена, некая Мещерская, вроде бы она с Денисьевыми в ссоре. Потом несколько девиц-рабынь из какой-то дальневосточной тирании, там, где к женщинам как к имуществу относятся. Он одну даже на вечеринку к Разумовским приводил, смуглая такая девица. — говорит Никанор: — а вообще, светские сплетни к делу не относятся. Давайте по плану, у нас впереди еще две остановки.
— А что по плану, — машет рукой Вероника: — останавливаемся у монастыря, черные валькирии убирают охрану и ломают ворота, входим внутрь, пускаем тебе кровь над… над чем? Что тут? Сердце?
— Сердце. В Сневеже — правая рука. — кивает Никанор.
— Так вот, режем тебя, пользуясь твоей благородной кровью рода Лопухиных, славные предки которых…
— Прекрати ему на больную мозоль давить, — снова вступается Настя: — заладила тут.
— Сама Праматерь Евдокия встает на помощь своим потомкам. — не обращая внимания на Настю, заканчивает Вероника: — и разносит к чертям половину Империи. Так же? Крики, вопли, хаос, революция. Из руин Империи возрождается республика, общество справедливости и добра. Где нет места предрассудкам и у одного мужчины или женщины — могут быть много жен или мужей.
— Кто о чем, а вшивый о бане. — фыркает Настя: — до чего же тебя этот брак волнует. Само по себе супружество или институт брака — это буржуазные предрассудки. Люди, которые любят друг друга — могут быть вместе невзирая на такие устаревшие моральные парадигмы. Мы революцию делаем не для того, чтобы Вероника Ломова могла замуж выйти, а для того, чтобы угнетаемые народные массы могли наконец зажить нормальной жизнью. Чтобы искоренить несправедливость и привести всех к равенству. Мир, где все равны перед законом, где нет разделения на бедных и богатых, где нет угнетения и эксплуатации, где люди любят друг друга, а голод, войны и болезни останутся в прошлом!
— Нет, ну ладно голод. Если не продавать зерно за границу, то всем хватить должно. Ладно войны, если нет неравенства, то и воевать люди не станут. Но болезни? — говорит Вероника и чешет затылок: — с болезнями ничего не поделаешь. Ты, Насть, Томазо Кампанеллу перечитала. Весь этот «животный магнетизм» и естественная энергия. Ты вообще в курсе что Кампанелла тоже менталист был? У вас у всех крыша едет потихоньку.
— Знаешь, что, товарищ Ломова? — перебивает ее Настя: — я вот не забыла, что ты к нам из СИБ попала. Замашки у тебя прежние, разделяй и властвуй. Ты в своей непотребности и желанию вина попить да на бок завалиться — сомневаться можешь. А в революции и светлом мире будущего — не моги! Миру будущего — быть! Иначе зачем мы сейчас в холодной машине трясемся? Зачем столько боли и страданий? Думаешь мне приятно глазки у валек выковыривать? Они же живые, тоже боль чувствуют. Это ты, бывшая следачка из СИБ, тебе пытки в радость, а я и Никанор — мы люди.
— Неправда, мне пытки не в радость. Кроме того, мы же не пытали их. Это им нужно было. Какой от них толк, если они человека атаковать не могут? — пожимает плечами Вероника: — это нужно было сделать, а революции в белых перчатках не делаются. Вот ты сама за светлый мир справедливости тут топишь, а ручки свои в грязи вымарать боишься. Почему-то твой светлый мир должны делать люди с грязными руками. Ну нет, так не выйдет. Лес рубят — щепки летят. Чтобы новый мир восторжествовал — сперва старый нужно уничтожить. И всех, кто с ним связан. Иначе смысла нет, иначе все вернется. Ты этих своих бедняков видела? Да они не хотят свободы, они хотят сами рабов завести. Их нужно как Моисей — по пустыне сорок лет водить, чтобы старое поколение рабов умерло. Свободное общество могут построить только свободные люди. Вот как я.
— Пока все, от чего ты свободна — так это от морали и пристойности. — фыркает Настя: — а вот мещанская твоя натура из всех щелей так и лезет. Не будет в будущем никакой собственности, понимаешь? Ни денег не будет, ни особняков, ни бриллиантов, все будет общее. И мужья тоже, с женами. Вообще само понятие брака исчезнет, если возжелает свободный мужчина со свободной женщиной возлечь — так и возляжет, но по согласию и для продолжения рода, а не как ты.
— Если все мужья будут общие, значит будут ничьи. — делает вывод Вероника: — а когда ничьи, то никто за ними не смотрит. Уведут. Али сами от тоски загнутся.
— Девочки, не ссорьтесь. Совсем немного осталось. — говорит Никанор: — за поворотом уже вид на монастырь откроется. Настя, отстань ты от Вероники, камрад Ломова наших взглядов может и не разделяет, но она надежный союзник, пусть и мыслит по-мещански. Готовимся к штурму.
— Могли бы просто взять валькирий и банк ограбить. Большой. — вздыхает Вероника: — им бы силы хватило все золото и ассигнации унести. Бац и мы уже в Европе, жизнью наслаждаемся. А я бы замуж вышла, за испанца богатого и красивого, который на гитаре играет и веселый такой.
— И вы бы с ним на пару бедных испанских крестьян эксплуатировали. — неодобрительно качает головой Настя: — как есть ты мещанка, товарищ Ломова, только о себе и думаешь. Лучше готовься заклинание принять. Будет больно.
— Терпеть не могу твои благословения. — ворчит Вероника и расстегивает пуговицы на шинели: — кстати, а вы заметили, что шинели эти у валькирий — ни черта не греют? И как бедняжки в них всю зиму…
— Ты-то, конечно, валек жалеешь, ага. Видела я… — Настя складывает руки, дожидается, пока Вероника расстегнет шинель и китель и произносит: — Книга Разума! Том Пятый! Усиление! — и прикладывает ладонь к груди Вероники. Та прикусывает губу и выгибается, стискивая кулаки.
— Каждый раз это как-то… нездорово сексуально выглядит. — признается Никанор, глядя на них в зеркальце заднего вила: — понимаю, что на самом деле очень больно, но выглядит как будто вы только что с острова Лесбос приплыли и всю ночь стихи Сапфо декларировали.
— Сейчас с ней закончу и за тебя примусь. — обещает Настя: — благословение раз в четыре часа обновлять надо. В прошлый раз у тебя чуть глаза из орбит не вылезли.
— Что поделать. Без тебя Вероника едва может человека водой удушить и то, если его привязать к креслу. А с твоим благословением ее водяные жгуты камень режут. — отвечает Никанор и съезжает на обочину: — приехали. Отсюда монастырь как на ладони. Давай свое благословение, я валькирий кликну и вперед. Времени мало, Ледяная Княжна умеет быстро передвигаться.
— Она и правда со своим братом этим занимается? Интересно, а какой он в постели? — бормочет Вероника, спешно застегивая шинель: — архидемона изнасиловал…
— Да не насиловал он никакого демона! — взрывается Настя: — ты какому бреду веришь вообще! Как демона можно изнасиловать⁈ Мало ли какие сплетни в светских клоаках гуляют! А ты всему верить будешь?
— Вот! — говорит Никанор и расстегивает рубаху на груди: — вот он голос разума. Слушай ее, товарищ Ломова.
— Не насиловал. — продолжает Настя: — все у них по доброй воле произошло. Полюбился он дьяволице, госпоже Лилит, вот и…
— Ну вот и все. — говорит Ай Гуль. Мы стоим в разгромленном центральном зале монастыря Святой Елены, из разбитого витражного окна я вижу, как на территорию монастыря въезжают два черных автомобиля. Служба Имперской Безопасности прибыла. Навстречу автомобилям валькирии ведут Прасковью Петровну.
— В каком смысле все? — спрашиваю я ее. Понятно, что Прасковью Петровну Лопухину, фрейлину императорского двора, кавалерственную даму ордена Святой Екатерины, а также главу попечительского Совета Ордена Святой Елены надлежит с рук на руки передать и объяснить, что тут произошло. Но потом — надо продолжать погоню за Никанором и его союзниками. Самодеятельность в таких делах не особо поощряется Императором и его многочисленными компетентными органами, и организациями, однако и оставить все как есть тоже не дело. До определенного момента я действовал в пределах своей юрисдикции, я все-таки командир подразделения и сразу же панику поднимать мне не следует. Однако же сейчас…