Если бы знать, насколько окажусь права…
Я действительно пристроила к Вятичу толкового мужика, правда, без одной ноги, но зато с руками, головой и, главное, глазами. Твердо наказала не спускать с моего мужа этих самых глаз ни днем ни ночью, чтобы не вздумал удрать, и уехала.
Перед отъездом еще раз поговорила с мужем:
– Вятич, я тебя очень прошу, не наделай глупостей, пока я буду ездить, я вернусь, слышишь, обязательно вернусь, и если тебя не будет здесь, отправлюсь искать с Федькой на руках.
Он молчал, и по тому, как молчал Вятич, я поняла, что глупостей наделает. Ладно, справлюсь и с этим, но Федька должен быть с нами. Может, присутствие сына заставит Вятича взять себя в руки?
Все же за последние недели я явно отвыкла от городской жизни… При этой мысли стало смешно: что я называла городской жизнью? А какая тогда моя московская на двенадцатом этаже на шумном проспекте? Сумасшедшая, в этом я была уверена совершенно точно.
В Новгород я мчалась как угорелая, словно за мной гнались все оставшиеся в живых рыцари сразу. Завидев спешащую всадницу, воротные в Новгороде даже перепугались:
– Чего это?
Я махнула рукой:
– Все в порядке, я по своим делам спешу.
На дворе у владыки Спиридона мне очень обрадовались, с визгом выскочили девки, принялись разглядывать, как какую‑то невидаль, ахать…
– Федя где?
– Да вон он.
Сын тоже появился на крыльце, одной рукой крепко держась за подол своей любимицы Анюты, а другой так же крепко прижимая кота. Большой рыжий кот, как и сам Федя, никогда не позволявший насилия над собой и плативший за малейшее неудобство страшными ранами от когтей, почему‑то обреченно-спокойно висел в руке у малыша. Стало страшно, вдруг кот опомнится и располосует Федю? Но я тут же поняла, что если такое и было, то сынуля справился со строптивцем своими силами, котяра явно смирился с нелегкой участью Федькиной игрушки.
Вообще, мое дитя все больше начинало походить даже не на меня или Вятича, а на вождя краснокожих из одноименного фильма. Хорошо, что в Новгороде не водятся львы и тигры…
– Федя…
Сын выпустил полуживого кота из рук, бедолага тут же пустился наутек, причем ползком, чтобы не быть замеченным в побеге, и направился ко мне. Конечно, я подскочила к ступенькам раньше, чем он оказался внизу сам, но помощи не потребовалось. Федя ходил, но только там, где ровно, а доковыляв до ступенек, чадо ловко «перетекло» в положение древнейших предков, то есть на четвереньки, и так же ловко сползло по ним ко мне в руки.
– Федечка… – я целовала румяные щеки сына, обливаясь слезами.
Домашние расценили мои рыдания по‑своему, они топтались вокруг, не решаясь спросить. И все же Дмитро, немного покряхтев для изображения своих сомнений, решился:
– Настя… говорят, Вятич погиб?
Я вскинула глаза, обвела всех внимательным взглядом, нет, их сочувствие не было формальным, они действительно переживали вместе со мной гибель мужа и отца моего ребенка.
– Нет, он жив.
– А чего же не приехал?
– Он в веси под Псковом, я туда же поеду. Я за Федей, чтоб всем вместе быть.
– А…
Похоже, то, что Вятич жив, дворню обрадовало, а вот предстоящий отъезд озадачил. Кому из них собираться со мной? Мамка Феди, сенные девки – это понятно, а из холопов кто? Дмитро так и спросил. Я покачала головой:
– Никто, вы все останетесь здесь ждать возвращения Анеи и Луши.
– Да как же это?! – всплеснула руками Анюта. Я ее прекрасно понимала, потому что свою жизнь без вот этой ракеты на двух ножках она не представляла, хотя та и была беспокойной.
Но вспомнила нашу покосившуюся избушку, а главное, то, что Вятич обязательно удерет, и его придется искать по белу свету, повторила:
– Только мы с Федей, и завтра утром.
Меня грела надежда, что если смотаюсь быстро, то Вятич просто не успеет совершить задуманное, а в его замыслах я не сомневалась.
– Ахти!
Снова всплески руками, аханье и оханье…
Чуть попозже я отправилась к владыке Спиридону поговорить. Тот, видно, уже все знал, подивился:
– Что ты задумала, девонька? Почему в Новгород не возвращаетесь? Почему спешишь?
– Он слепой, владыка. И не хочет, чтобы его здесь таким видели.
– Мало ли в Новгороде слепцов?
– Да не в том дело, боюсь, пока я за сыном езжу, не удрал бы дальше.
– Куда удирать, если без глаз?
– Вятич может…
– К князю пойдешь?
– Нет, некогда. Анея с Лушей вернутся, расскажите про нас, только я и сама не знаю, где мы будем…
– Настя, а может, тебе его оставить в покое? Пусть поживет сам, может, отойдет душой и вернется?
– Нет, если останется один, то не отойдет. Он ослеп, меня спасая. Я не могу его бросить. Да даже если бы и не так, все равно не смогла бы. Выживем, много тех, кому еще труднее.
– Ой, девонька, какой груз на себя взваливаешь.
Мы выехали с Федей рано поутру на следующий день. Федька послушно сидел передо мной, а в поводу шла вторая лошадь. Правда, ее загрузили так, что для заводной она уже никак не годилась. Напрашивался хоть проводить Живач, но я отказалась, надо привыкать все делать самой, теперь помощи ждать неоткуда.
Я опоздала где‑то на день…
Как и ожидала, в Терешкине Вятича не было. Проштрафившийся охранник только разводил руками:
– Не знаю, как и утек‑то. Мужик тута ночевал вроде, с ним, наверное…
– Вроде! Наверное! Я о чем просила? Не спускать глаз ни днем, ни ночью. Где его теперь искать?
– А ты чего дите‑то привезла?
– Тебя не спросила! – от души огрызнулась я. Ну что за придурок, трудно было недельку посторожить, что ли? – Откуда хоть мужик тот?
– Не знаю…
В Терешкине никто не видел, в какую сторону они пошли, потому как вышли до рассвета, а дороги не просто в четыре, а в целых пять сторон. Вернее, четыре вполне приличные для тринадцатого века, не особо проезжие, но на ощупь искать не надо, а пятая почти лесная.
Я задумалась. Вопрос стоял как у Остапа Бендера с Кисой Воробьяниновым: за каким зайцем погнаться. Мужик был с телегой, потому увезти Вятича могли довольно далеко. Хотя, рассказывали, что телега разбитая, а кобыла едва живая, но он мог потом просто пересесть на другую. И все равно Вятич фигура приметная, тем более слепой, таких замечают особо. Значит, надо проехать по каждой из дорог, расспросить в двух-трех деревнях по пути, может, видели…
Следующие два дня я с ребенком моталась по этим самым дорогам и весям, приставая ко всем и каждому по поводу слепого мужа. Везде разводили руками. Никто не видел Вятича ни пешим, ни на телеге, ни верхом.
В очередной раз вернувшись к началу пути, то есть в Терешкино, я сидела, размышляя, что делать дальше. Хозяйка избы, что когда‑то приютила нас с умиравшим мужем, подошла предложить, чтобы пока оставила хоть Федю.
– После приедешь и заберешь. Не бойся, не обидим.
Я вдруг рассмеялась:
– А пока буду ездить забирать, Вятич снова удерет.
Добродушная Матрена тоже рассмеялась:
– И то правда. А чего бегает‑то?
– Обузой быть не хочет.
– И это правда… Как жить‑то будешь, коли найдешь?
– Пока не знаю, надо сначала найти.
– Я гляжу, вы не из простых. Чего тут оказались?
– А ты не помнишь, как с озера привезли? Куда дальше ехать было?
– Помню. Нас тогда соседи ой как ругали, мол, мертвяка на свою лавку пустили, как теперь сами спать станете? А у нас после того дите вон зародилось…
– Поздравляю.
– Чего?
– Рада, говорю за вас.
– А… чудная ты.
– Не там ударение ставишь, не чуднАя, а чУдная.
– Чего? – снова не поняла Матрена.
– Давай спать, мне завтра рано отправляться.
– Куда ж теперь?
Я пожала плечами:
– Одна дорога осталась, по ней поеду, а потом даже не знаю…
– Да она лесная вовсе, езжена мало, как бы не заплутать. И весей там раз, два и обчелся.
– Не заплутаю, а проверить все равно надо.
– Езжай уж.
Дорога оказалась действительно лесной. Ехать по ней одной с ребенком было жутковато. Вокруг тихо, только птичий пересвист, стук дятла да шум ветра в вершинах деревьев. Это когда‑то, когда только попала в тринадцатый век, мне казалось, что лес кишмя кишит живностью, теперь настолько привыкла, что никого не замечала.
Четыре года назад я все лето провела в лесу. Но была не одна, а стояла даже во главе своей рати, пусть маленькой и плохо обученной, но рати. Только со мной был Вятич, множество помощников, если чего‑то не знала я (а это сплошь и рядом), подсказывали, советовали, в конце концов, можно было просто подсмотреть.
Теперь никого, кроме Феди, подсказать некому, подсмотреть не за кем, никто не выручит, никто не спасет в случае беды. И погибать или вообще попадать в беду я не имела права, со мной ребенок. Одно дело ехать по проезжей дороге, где хоть какое‑то движение, и совсем другое по лесной, малоезженой и малохоженой.
Вдруг меня осенило: есть те, кто знает, где Вятич! Нужно только потребовать, чтобы помогли его найти.
Я остановилась и вдруг громко, на весь лес спросила:
– Где он? Куда он ушел?
В ответ только птичьи крики.
– Вы слышите меня? Где Вятич?
Нет, те самые старики в белых рубахах приходить на помощь не спешили. Вот всегда так, когда они до смерти нужны, не дозовешься. Меня вдруг взяло зло.
– Думаете, не найду? Отступлю, брошу все? Нет! Не хотите говорить, не надо, я найду сама, даже если для этого придется облазить все веси и весь лес вокруг!
Войдя в раж, я орала уже в полный голос:
– Я найду его, чего бы мне это ни стоило! Найду и вытащу из слепоты, слышите?!
Кто знает, сколько еще продолжалась моя истерика, если бы не заплакал перепуганный Федька.
Сняла ребенка с лошади, с трудом успокоила, потом привязала лошадей, решив, что сегодня дальше не поеду, просто потому, что не знаю куда.
Все равно я уже не боялась леса, знала, как в нем выжить, пусть не вообще, но хотя бы несколько дней.