— Вы уверены, что у вас получится?
Бурденко встает.
— Полагаю, у нас не оснований сомневаться в способностях Валериана Витольдовича. Он успешно прооперировал тяжелораненого командующего фронтом, у которого пуля повредила легочную артерию. Скажу честно, я б на такое не решился. А вот Валериан Витольдович не колебался. Думаю, нам следует поблагодарить его за это, а также за интересный доклад.
Зал аплодирует.
— Война — тяжелое испытание для страны. Но одновременно она дает возможность врачам ввести практику новые способы.
Николай Нилович знает, о чем говорит. В моем мире он отработал методику операций на головном мозге во время Первой Мировой и гражданской войн.
— А сейчас — обеденный перерыв.
Народ дружно встает. Бурденко жмет мне руку. Подходят другие врачи, благодарят. Один протягивает мне коробочку со стентами. Все на месте, ни один не заныкали. Хотя о чем я? Понятие чести в этом мире не пустые слова. Запятнать себя — катастрофа. Это в моем мире сплошь и рядом фальшивые диагнозы и лечение несуществующих болезней. Там назначают фуфломицины, которые помогают, как мертвому припарка, но зато приносят прибыль фармацевтам. Последних и вовсе нужно расстреливать через одного, после каждого первого. Здесь этого нет. От врача, ставящего фальшивые диагнозы, отвернутся коллеги, и он потеряет практику. После чего вешай халат на гвоздик.
— Валериан Витольдович, составите компанию? — интересуется Бурденко.
С огромным удовольствием!
Глава 9
Накаркал…
Конференция проходит в военном госпитале. Это удобно. Выслушали доклад, переместились в палату, осмотрели прооперированных. Затем вернулись и обсудили. Под конференцию отвели зал во флигеле, в самом госпитале свободных помещений не нашлось. Палаты здесь огромные, и они заняты ранеными. По возвращению из ресторана (мы же врачи, в трактирах не едим!) я увидел во дворе вереницу повозок с красными крестами на брезенте. Очередная партия с фронта. В Минск раненых доставляют на поездах, а затем распределяют по госпиталям и лазаретам — здесь их несколько. Санитары выгружали раненых, клали их на носилки и несли в здание. Там пациентов будут сортировать и формировать очередь на операцию. Госпитальные хирурги, принимавшие участие в конференции, отделились от нашей компании и потянулись к крыльцу — для них наступила горячая пора. Стали останавливаться и мы.
— Пройдемте в зал, господа! — вмешался Бурденко. — Продолжим работу. Если понадобимся, позовут.
Как в воду смотрел! После очередного доклада в зал вошел врач с пятнами крови на белом халате. Склонившись к Бурденко, что-то прошептал на ухо. Николай Нилович встал.
— Господа! У нас появилась возможность проверить на практике методику Довнар-Подляского. Среди раненых один с аневризмой — поврежден крупный сосуд. Ну, что, Валериан Витольдович? — он посмотрел на меня. — Готовы?
А куда денешься? Встаю.
— Готов, Николай Нилович!
— А мы посмотрим. Так! — махнул он залу, где начали вставать. — Все не пойдут. Не поместимся: в госпитале нет зала для показательных операций, это не университет. Предлагаю следующее: я отберу пятерых, а они поделятся впечатлениями. Согласны?
Легкий ропот возник и замер. Хоть и врачи, но люди военные: велели — сделали. Бурденко стал называть имена. Выбранные подходили к нам. Я обратил внимание, что они немолоды — наверняка Бурденко отобрал самых авторитетных. Среди вызванных был и надворный советник, достававший меня вопросами. На мгновение в груди поселилась паника. Опозорюсь! Но я подавил этот приступ. Справлюсь! Не такое бывало. Непривычно оперировать под присмотром, но переживу.
Выходим из флигеля. Доктор в окровавленном халате ведет нас к операционной. Пока все моют руки и облачаются в халаты, сую ему коробочку со стентами.
— Промыть и продезинфицировать.
Он кивает и исчезает с коробкой. Входим в операционную. Раненый лежит на столе. Он в сознании, и смотрит на нас со страхом и надеждой. Лицо бледное, губы посинели. Да он совсем юнец! Лет двадцать, не больше. Беру инициативу на себя и подхожу ближе.
— Как вас зовут?
— Иван Павлович Каретников, — отвечает слабым голосом. — Прапорщик 19-го пехотного полка. Я буду жить, доктор?
— Здесь лучшие хирурги фронта, — показываю на спутников. — Так что не волнуйтесь. Мы сделаем операцию, и вы поправитесь. У вас ведь счет к германцам?
— Да.
— Вот и оплатите. Да так, что им мало не покажется.
Раненый улыбается. Вот и славно! Врач должен излучать уверенность, тогда у больного нужный настрой. Это половина успеха операции.
— Маску!
Лицо Каретникова накрывают марлей. Госпитальный врач начинает капать на нее эфир. Беру руку раненого и контролирую пульс. Он частый, но не слабый. Парень держится. Это хорошо. Рука обвисает.
— Спит! — подтверждает местный анестизиолог.
Снимаю простыню с груди раненого. Повязка на груди выпирает бугром. Она промокла, пятно алого цвета. Артерия…
— Я буду ассистировать, — предлагает Бурденко.
— И я, — подходит надворный советник с бородкой.
Попробовал бы я отказаться! Киваю. Беру ножницы и разрезаю повязку. Отдираю от раны бинт. Кровь брызгает струйкой. Бурденко мгновенно тампонирует рану — профессионал. Над левым соском раненого — большая опухоль. Кровь из порванного сосуда вытекла в ткани, и они выпятились бугром. Здесь это называют аневризмой. Повреждена подключичная артерия — это к гадалке не ходи. Обильно мажу раневое поле йодом.
— Ланцет!
Кто-то подает скальпель. Разрезаю кожу и беру пилу. Мне нужен доступ под ключицей. Перепиливаю ее и развожу кости. Бурденко и надворный советник растягивают их в стороны. Чувствуется хватка опытных хирургов. Иду дальше — вот она, голубушка! Перехватываю артерию зажимом и осушаю рану. Смотрим… Осколок разорвал сосуд практически пополам. Попробуем сшить.
— Стенты!
Мне протягивают металлическую кювету со спиртом. На ее дне блестят сетчатые трубочки. Теперь, главное, чтобы подошли по размеру. Диаметр я заказывал наугад, ориентируясь, естественно, на крупные сосуды. Но они у людей разные. Разновидности стентов исчисляются сотнями. Но я в другом мире, и у меня нет возможности выбирать.
Беру подходящий стент и примериваю. Глаз не подвел — подошел практически идеально. Повезло прапорщику! Вставляю стент в сосуд, натягиваю разорванные края на сеточку. Беру нитку с иголкой и начинаю шить мелкими, частыми стежками. Штопка требует предельной концентрации и аккуратности. Хорошо, что лампа над столом яркая. Не бестеневая, как в моем мире, но куда лучше тех, что имеются в лазарете. Все-таки окружной госпиталь…
Заканчиваю с сосудом и отпускаю зажим. Привычно брызгают тонкие фонтанчики крови, которые постепенно замирают. Осушаю рану и зашиваю ее послойно. Теперь свести края распиленной кости и зафиксировать… Осталась аневризма. Надрезаю кожу и выпускаю кровь в подставленную кювету…
— Заканчивайте, Валериан Витольдович! — говорит Бурденко. — А мы с коллегами пройдем в кабинет начальника госпиталя, где обсудим увиденное. Закончите — присоединяйтесь!
Ушли. Теперь рана от осколка. Она сквозная, поэтому работы немного. Перед тем, как забинтовать, кладу ладонь поверх раны. Свечение. Сил не жалею — я обещал мальчику, что он выживет. У анестезиолога глаза по пятаку. Подмигиваю ему, бинтую рану и иду переодеваться.
Пробегавшая по коридору сестра милосердия подсказывает нужный кабинет. Дверь в него приоткрыта, доносятся голоса. Постучать? Поднимаю руку и внезапно слышу голос надворного советника:
— Поразительно! Вчерашний студент, а оперирует, как заправский хирург. Ни следа растерянности, ни одного лишнего движения! Точно знает, что делать. Если б не видел собственными глазами… Такое впечатление, что он держит ланцет в руках не один десяток лет.
Хм! Кажется, прокололся.
— Так вы согласны, Леонтий Иванович?
Это уже Бурденко.
— Да, Николай Нилович! Такой талант нельзя не поддержать.
— Тогда я готовлю письмо.
О чем они? Поколебавшись, стучу в дверь и толкаю ее. Так. Врачи в вольных позах сидят на стульях у письменного стола. Во главе его — грузный тип в мундире военного чиновника. На широком, серебристом погоне с зигзагом звезда и вензель. Статский советник. Он смотрит на меня с любопытством.
— Проходите, Валериан Витольдович! — улыбается Бурденко. — Присаживайтесь! — указывает на диван. Подчиняюсь. — Мы как раз говорили о вас. Операцию прошла блестяще, впечатления у присутствующих наилучшие, в связи с чем возникла идея. Вы ведь не доучились в университете?
— Да.
— Закончить будет проблемой — с Германией мы воюем. Слышал, что документов из университета у вас нет?
Киваю. Наверное, Карлович рассказал.
— Без них продолжить обучение затруднительно, да и время неподходящее: война. Мы с коллегами пришли к выводу, что учиться вам не нужно — вы состоялись как хирург. Однако диплом не помешает. До войны я служил профессором по кафедре оперативной хирургии Юрьевского[180] университета. Там ко мне хорошо относятся, но этого недостаточно. Я попросил коллег поддержать меня. Мы направим письмо руководству университета, в котором изложим ситуацию и попросим выдать вам диплом. Думаю, прислушаются. Не возражаете?
Нет, есть же люди! Не просил, даже в голову не приходило, а они подумали…
— Благодарю! Я…
Даже не знаю, как продолжить.
— Не стоит, Валериан Витольдович! — мягко говорит Бурденко. — Помогать таланту — наш долг. Ведь так, господа?
Господа кивают.
— К тому же университету лестно числить в своих выпускниках кавалера орденов. Еще и фотографию попросят для размещения на галерее лучших выпускников.
Он улыбается. Присутствующие смеются.
— Идем! — Бурденко встает. — Вернемся к коллегам.
Врачи один за другим покидают кабинет. За дверью меня берет под локоть надворный советник с бородкой.
— Валериан Витольдович, на пару слов?