Довольный я вышел в коридор и наткнулся на лакея, ошивавшегося у двери.
— Ваше благородие! Давид Соломонович просят вас в библиотеку.
Началось…
— Веди! — кивнул я.
По мраморной лестнице мы поднялись на второй этаж и прошли широким коридором. Стены его были отделаны дубовыми панелями, на полу — такой же паркет. Кучеряво люди живут! Лакей распахнул передо мной дверь, я вошел в большую комнату. Это, в самом деле, оказалась библиотека. Высоченные шкафы с книгами тянулись к потолку. Ничего себе! Не знал, что олигархи любят читать. В моем мире они этим не увлекались. Яхты, дорогие автомобили, футбольные клубы… Или книги — антураж?
Кроме шкафов в библиотеке обнаружился кожаный диван и такие же кресла. Они окружали небольшой стол с инкрустированной перламутром столешницей. В одном из кресел восседал Поляков. При виде меня он приподнялся.
— Проходите, Валериан Витольдович, присаживайтесь!
Я последовал приглашению. Возникший ниоткуда лакей сгрузил на стол серебряный поднос с бокалами и пузатой бутылкой.
— Коньяк, сигару? — Поляков открыл крышку украшенной резьбой деревянной шкатулки. Внутри нее, как патроны в магазине, лежали сигары. Крупнокалиберные такие.
— Благодарю. Можно рому?
Поляков глянул на лакея. Тот исчез и явился с бутылкой. Извлек пробку и плеснул в бокал янтарной жидкости. Я пригубил. Класс! Не Гавана Либре[185], конечно, но не хуже. В роме я разбираюсь — любитель. Мне его пациенты дарили — знали о вкусах доктора…
Я взял сигару и отрезал кончик специальной гильотинкой — она оказалась на столе. Лакей поднес огня мне, затем Полякову. Мы закурили. Я обмакнул кончик сигары в бокал, сунул ее в рот и втянул порцию ароматного дыма. Выпустил его кольцами. Поляков наблюдал за мной с интересом. В его взгляде я разглядел одобрение. Это с чего? Явился молодой нахал, потребовал себе отдельного напитка, дым кольцами пускает перед лицом олигарха… В моем мире меня б уже вывели, и хорошо, если без членовредительства. Не то, чтобы я хамил, но некоторую развязность себе позволил. Не люблю прогибаться перед денежными мешками.
— Мы с вами толком не познакомились, Валериан Витольдович, — начал Поляков. — Как-то не случилось. Представлюсь: коммерции советник Давид Соломонович Поляков.
— Зауряд-врач Валериан Витольдович Довнар-Подляский, — кивнул я.
— И это все? — улыбнулся он. — А как же шляхтич гербов Брама, Друцк и Лис?
— Это заслуга предков. Я всего лишь зауряд-врач. Один из тысяч.
— Приятно видеть скромного человека, но вы не правы, Валериан Витольдович. Эти ордена, — он указал на мою грудь, — свидетельствуют о том, что вы не посрамили род. Странная штука жизнь, — развел он руками, — шляхтич, родовитый как король, получает орден, который дает право на потомственное дворянство, а другой, кому он жизненно необходим, пребывает в низком достоинстве.
— Если б ордена раздавали по потребности, они б утратили свое назначение. Никто не стал бы стремиться к подвигам или ревностной службе.
— Вы не по годам мудры, — улыбнулся Поляков. — Странно слышать это от молодого человека.
Опять прокол…
— Дочь сказала, что вы не хотите принимать от нас награды. Почему?
— Вы поблагодарили меня в письме. Этого достаточно. Нельзя награждать за естественный поступок.
— А вот сейчас вы говорите, как молодой человек. Мудрый не отказался бы от шанса.
— Какого, например?
— Насколько знаю из газет, вы не завершили образования. Когда война кончится, потребуется диплом. Без него не дадут разрешения практиковать. Знаю, что вы небогаты и мог бы помочь. Любой университет за границей по вашему выбору.
Умен, Давид Соломонович, ох, как умен! Знает, что предложить.
— В этом нет нужды. Мне обещали диплом российского университета. Выдадут без экзаменов.
— Гм! — он посмотрел на меня с интересом. — Как вам удалось договориться?
— Предложили после показательной операции в госпитале. Сам не просил.
— Удивили вы меня, Валериан Витольдович. Не знал, что вы столь талантливы. В вашем возрасте проводить показательные операции…
Это он еще про главнокомандующего не знает.
— Чем собираетесь заняться после войны?
— Она еще не окончилась.
— Победа не за горами. Как фабрикант, причастный к военным поставкам, могу в этом заверить. На фронт потоком идет оружие и боеприпасы. Дивизии и полки пополняются солдатами и офицерами. Я сужу об этом по запросам на обмундирование и обувь. Они выросли многократно.
Болтун находка для шпиона. Хорошо, что в моем теле не донор.
— Мы разгромим супостата. И тогда встанет вопрос: а что дальше? Вас непременно демобилизуют. С дипломом вы можете стать военным врачом, но это означает прозябание в отдаленном гарнизоне в каком-нибудь захолустье. Сомневаюсь, что у вас есть связи для получения места в Минске. Про Москву и вовсе молчу.
Толстый такой намек. Соблазняет, ирод! Только я не барышня.
— Не готов строить планы, Давид Соломонович. Как вы верно заметили: идет война. А на ней, случаются, убивают. Дважды я выжил чудом, в третий раз может не повезти. Благодарю за ром, сигару и чудесный вечер. Мне пора.
Я положил сигару в пепельницу и встал.
— Сядьте! — повысил голос Поляков. — Мы не договорили.
На слуг своих будешь кричать! Я не успел это сказать, как в дверь ворвалась Лиза.
— Папа! Изе плохо! Послали за врачом. Но сейчас вечер, и пока его найдут… Я вспомнила о Валериане Витольдовиче.
Вовремя она.
— Идемте, Елизавета Давидовна!
Мы спустились на первый этаж. В углу зала обнаружилась толпа. Я бесцеремонно растолкал гостей. На составленных стульях лежал знакомый мне подросток. Возле него топтались родители. Мордух стоял растерянно, а жена его что-то причитала. Я невежливо отодвинул ее в сторону и склонился над пациентом. Так. Кожа бледная, лицо мокрое от пота, дышит часто, но в сознании. Зрачки расширены. Взял запястье — пульс учащен. Склонился к лицу — запаха ацетона нет, а вот алкоголя присутствует. Все ясно. Гипогликемическая кома легкой степени. Точнее не определю — я не эндокринолог. И причина понятна. Десерт еще не подавали — сладкого пацан не ел. За столом, наверное, на рыбку фаршированную нажимал, да еще винца под шумок хлебнул. Алкоголь привел к снижению уровня сахара в крови.
— Отойдите все! Остаются только родители. Больному нужен воздух.
Толпа недовольно заколыхалась — любопытно ведь, но послушно перетекла в другой конец зала. Лиза осталась. Я повернулся к ней.
— Прикажите принести стакан воды и кусочек сахара. Можно меда. Быстро!
Лиза повторила приказ слуге. Тот метнулся к дверям. Воду и мед в вазочке принесли практически мгновенно.
— Ешь, Изя!
Мордух шагнул ближе и приподнял сына. Я зачерпнул ложечкой из вазочки янтарный мед и вложил ее в открытый рот мальчика, затем дал запить. Не прошло и минуты, как кожа Изи стала розоветь. Он высвободился из рук отца и сел самостоятельно. Полез в карман, достал носовой платок и стал вытирать лицо. Мордух облегченно вздохнул.
— Что это было, доктор?
— Гипогликемическая кома. Недостаток сахара в крови.
— Это лечится?
— Да. Нужно показать его хорошему врачу-диетологу. А пока не давайте ему жирной пищи. И больше сладкого! Варенье, чай, конфеты.
— Правда? — оживился Изя.
— Мы лишали его сладкого, — пробурчал Мордух и зло посмотрел на жену. — Не слушался.
— Воспитывайте другими методами. Например, ремнем (Изя поскучнел), но сладкого не лишайте. Иначе болезнь будет прогрессировать. Она может пройти сама по себе. Со сладким, впрочем, не переборщите. Все есть яд и все есть лекарство, как говорил Авиценна. Диетолог скажет точнее.
— Благодарю, доктор! — поклонился Мордух. — Можно вас на минуту?
Он взял меня под локоть и отвел в сторону.
— Сколько я должен за лечение?
— Нисколько. Я здесь гость.
— Но вы спасли Изю!
— Только помог. Денег не возьму.
— Вы благородный человек, — сказал Мордух. — Извините за неловкий вопрос, в вашем роду были евреи?
— Сомневаюсь.
— Очень похожи. И внешне, — он окинул меня взглядом, — и талантом. С одного взгляда определить болезнь и помочь мальчику… После войны, если решите практиковать в Минске, разыщите меня. Полагаю, договоримся.
Еще один.
— Я подумаю.
Мордух поклонился и убежал к сыну. Тот, как я заметил, уже что-то жевал. Судя по довольному лицу, конфету или что-то вроде того. Ко мне подошла Лиза.
— Спасибо, Валериан Витольдович!
— Не за что. Было нетрудно.
— Что хотел от вас дядя?
— Предлагал деньги. Я отказался, тогда он обещал содействие по открытию практики после войны. Как я понимаю, за долю в деле. Ловкий у вас дядя! Подковы на ходу сдирает.
— Он такой, — засмеялась Лиза. — Не обижайтесь, Валериан Витольдович! Мы евреи, да еще купцы, нам положено искать выгоду.
— Мордух брат вашего отца?
— Матери. Здесь, — она обвела рукой зал, — в основном ее родня. Отцовская не приехала — для нее это незначительный повод. Мои братья далеко и заняты делами, — она вздохнула. — Потому и сказала вам, что праздник маленький. На большом от гостей не протолкнуться.
Интересно люди живут…
— О чем вы говорили с отцом?
Любопытная…
— Давид Соломонович предлагал то же, что и ваш дядя. Только не за долю, а в благодарность.
— А вы?
— Отказался. Извините за пафос, но всего в жизни хочу добиться сам.
— Не хотите быть обязанным, — вздохнула она.
Проницательная…
— И это тоже.
— Уверяю вас, что предложение от души.
Так я и поверил.
— Впрочем, это ваше право. Но вы не против поддерживать с нами отношения?
— Это будет непросто. Конференция закончилась, и я возвращаюсь в лазарет. Если и приеду в Минск, то не скоро.
— Когда уезжаете?
— Думаю, через пару дней. Есть в Минске одно дело.
— Тогда навестите меня завтра. Когда вас ждать?