— Я к наследнице! — бросила вскочившему секретарю. — Сопровождения не нужно.
Тот понимающе кивнул. По пути в крыло дочери Мария успела привести чувства в порядок, и вошла к Ольге с улыбкой на улице. Дочь сидела за письменным столом, перебирая бумаги. Увидев мать, вскочила.
— Здравствуй, милая! — Мария обняла и расцеловала дочь. — Все в трудах? Не бережешь себя.
— Беру с тебя пример, — улыбнулась Ольга.
— Мне уже много лет, — махнула рукой Мария. — Чем заниматься, кроме как делами? А ты молода. Съездила бы в театр или навестила бы подруг. Еще наработаешься.
— Война, мама! — вздохнула Ольга. — Когда отдыхать?
— Присядем! — Мария указала на диван.
Они устроились на кожаном сиденье.
— Я собираюсь в Минск на совещание командующих фронтов, — сказала Мария. — Приглашены командиры армий и корпусов. Ставка Верховного Главнокомандующего — само собой. Будем обсуждать план наступления.
— Я с тобой! — воскликнула Ольга.
— Зачем?
— При наступлении будет много раненых, а у меня санитарный поезд. Следует определиться с его использованием.
«Умница! — восхитилась Мария. — Я об этом не подумала».
— Хорошо! — кивнула она. — Заодно возьму начальника Главного санитарного управления. А то Аристарх Модестович засиделся в столице.
— Старый он! — фыркнула Ольга. — Давно пора на покой.
— Старый конь борозды не портит, — улыбнулась Мария.
— Но и не пашет глубоко, — возразила дочь.
Мария испытала гордость за дочь. Ольга думала, как будущая правительница. Муравьева давно следовало сменить. Дряхлый и забывчивый, он не соответствовал своей должности, но в отставку упорно не просился. Снять его с поста у Марии не хватало духу. Старик был предан трону. Один из тех, кто словом и делом поддержал ее после смерти отца, не отшатнулся, как другие, когда страна забурлила. И как человек Муравьев ей симпатичен. Дочь этого не испытывает, что правильно. Правителю чувства мешают.
— Я подумаю об этом, — пообещала Мария.
— Как там Михаил Васильевич? — спросила Ольга. — Оправился после операции?
«Знает,» — удивилась Мария, во второй раз ощутив чувство гордости за дочь. Только в этот раз к нему примешалась горечь.
— Алексееву повезло. Нашелся молодой хирург, который не побоялся сделать ему сложнейшую операцию. Та прошла на редкость удачно. На третий день Михаил Васильевич встал, через неделю вернулся на службу. Заверяет, что чувствует себя отлично.
— Как зовут этого хирурга?
— Зачем тебе? — удивилась Мария.
— Мне не помешает хороший врач.
— Он военный, а у тебя поезд гражданский.
— Трудно прикомандировать?
— Не трудно, — согласилась Мария, — но нежелательно. Пойдет слух, что мы забираем с фронта лучших врачей.
— Так я для раненых!
— Это да, — согласилась Мария, — но есть одна тонкость. Твой санитарный поезд содержится за счет царской семьи. Общество к нему относится благожелательно — до тех пор, пока персонал трудится добровольно. Ты сама находишь людей и привлекаешь их на службу. Но если мы начнем собирать кадры приказами… Уловила разницу?
— Да, мама! Но все равно жаль.
Мария почувствовала укол совести. Зачем лишать дочь такой мелкой радости? Тем более, сейчас.
— Приедем в Минск, сама поговоришь с этим хирургом. Если согласится, заберешь. Предупреждаю: это будет трудно. К нему в Минске очередь выстроилась. Не один Алексеев мучился с простатой. Да и раненых он оперирует так, что хирурги из других госпиталей приходят посмотреть.
— Как зовут это чудо?
— Валериан Витольдович Довнар-Подляский, зауряд-врач.
— Тот, что отбил лазарет у германцев?
— Откуда знаешь?
— Читала в газетах. И еще он оперировал Брусилова.
— У тебя отменная память!
— Он же врач, мама, а у меня санитарный поезд. Еще тогда подумала, что такой хирург мне бы пригодился.
— Тем более, молодой и неженатый, — улыбнулась Мария. — Пусти его в девичье царство!
— Никакое не девичье! Врачи в поезде — мужчины. А еще санитары.
— Которые почтенного возраста и поголовно женаты. Ладно, ладно! — Мария подняла руки, защищаясь от гневного взгляда дочери. — Обещаю, что если уговоришь…
— Спасибо!
— Пойду. Дела…
Мария встала и сделала шаг к двери.
— Мама! — окликнула ее Ольга.
Мария повернулась к ней.
— Что сказал Афанасий Петрович?
Дочь смотрела на нее в упор. Мария поняла, что врать бесполезно.
— У тебя белокровие. Это тяжелая болезнь, но мы справимся. Непременно!
— Я верю тебе, мама! — кивнула Ольга. — Не беспокойся обо мне. На тебе страна.
Мария кивнула и торопливо вышла. В коридоре она едва сдержала рыдание. Какая у нее девочка! Она все поняла. Как страшно осознавать, что ее не станет. Мария заставила себя собраться и решительно зашагала по коридору. Попадавшиеся навстречу обитатели дворца при виде ее отступали в стороны и кланялись. По коридору дворца шествовала императрица Мария III, самодержавная владыка великой и могучей страны…
Операция по удалению простаты у Алексеева прошла штатно. Ассистировали Бубеннов и Бурденко. Первый — понятно почему, Николай Нилович — из интереса. По долгу службы присутствовал и начальник госпиталя Загряжский. Он в процесс не вмешивался — только наблюдал. Действовал я предельно аккуратно. Во-первых, давно не проводил простатэктомию, во-вторых, не хватало нужных инструментов. Пришлось использовать те, что нашлись. Справился. Алексеева унесли в специально подготовленную палату, а мы сняли халаты и отправились пить чай в кабинет начальника госпиталя. Покончив с ним, закурили. Я заметил, что папироса в пальцах Бубеннова подрагивает.
— Это от волнения, — сказал Леонтий Иванович, уловив мой взгляд. — Я затеял это дело, и, в случае неудачи, отвечу.
— Неудачи не будет! — хмыкнул Бурденко. — Поверьте моему опыту. Состояние пациента стабильное, скоро очнется. Тогда и навестим, чтобы убедиться. В очередной раз удивили меня, Валериан Витольдович! — обернулся он ко мне. — Думал, операция затянется на несколько часов, а вы за один справились, — в доказательство он извлек из жилетного кармана часы и, отщелкнув крышку, показал мне циферблат. — Ни одного лишнего движения! Такое впечатление, что вы удаляли простаты сотнями.
Не ошибается…
— Как хотите, Валериан Витольдович, но в свой лазарет вы не вернетесь. Такой хирург нужен здесь. Я прав, Филипп Константинович? — Бурденко посмотрел на Загряжского. Тот кивнул.
— Николай Карлович в одиночку не справится! — возмутился я. — Он еще от раны не оправился.
— Мы направим к нему хирурга, — сказал Загряжский, — опытного и умелого. Ни за что бы ни отдал, если б не конфузия!
— Какая?
— Гм! — хмыкнул Загряжский. — Я могу рассчитывать на вашу скромность, Валериан Витольдович?
— Разумеется!
— Не сомневайтесь! — добавил Бурденко. — Валериан Витольдович умеет хранить тайны.
— Эдуард Модестович чрезмерно любвеобилен, — вздохнул Загряжский. — Пока уделял внимание мещанкам, мы терпели. Но его угораздило связаться супругой влиятельного человека, а тот об этом проведал. Я получил указание удалить соблазнителя куда подальше. Дивизионный лазарет — подходящее место, там будет не до приключений.
— Согласны? — посмотрел на меня Бурденко.
— Жаль расставаться с Николаем Карловичем, — вздохнул я. — Он мне как отец. Да и с врачами сдружился. Хорошие люди!
— У нас не хуже! — поспешил Загряжский. — Сами убедитесь.
— Могли бы и приказать, — добавил Бурденко. — Идет война, а вы на службе. Но лучше, если согласитесь добровольно. Подумайте! Вы переросли уровень лазарета, в госпитале принесете больше пользы. Во-первых, усовершенствуете свои методы, во-вторых, обучите им коллег. После той операции на артерии многие желают перенять ваш опыт. Скажу больше. Я поддержал ваше предложение по организации помощи раненым в масштабах фронта. Брусилов согласился и направил запрос в Главное санитарное управление империи. Думаю, разрешение мы получим. А кто будет заниматься всем этим, если не инициатор проекта? И как это сделать, сидючи в лазарете?
Он лукаво посмотрел на меня. Соблазняет, демон! Но он прав.
— Мне позволят проститься с персоналом лазарета?
— Как только поправится Алексеев, — кивнул Загряжский. — Кстати, не пора ли его навестить?..
Свечения для Алексеева я не пожалел, так что встал он скоро, а через неделю вернулся к исполнению обязанностей. А я поехал в лазарет. Что вам рассказать о прощании? Денег у меня хватало, и я закатил прощальный банкет. Столы накрыли для всех, включая санитаров. Им, конечно, отдельно. Карловичу я подарил полевой набор хирурга, сделанный в Швейцарии. Он размещался в специальном саквояже, где для каждого инструмента имелось свое место.
— Дорогой подарок, — оценил Карлович, любовно перебирая блестящие инструменты. — Не стоило так тратиться.
— У меня есть деньги, — махнул я рукой. — Получил остатки наследства. А вам нужно.
— Жаль, что покидаете нас, — вздохнул Карлович. — Хотя я этого ожидал. Вы слишком хороши для лазарета. Правда, питал надежду, что это случится не скоро. Бог вам в помощь! Не забывайте старика!
Я пообещал. Мы обнялись и расцеловались. Мише я подарил «браунинг» и заверил, что не забуду. В ответ тот вздохнул и поблагодарил. Познакомился и со своим сменщиком — долговязым и носатым хирургом. На банкете он сидел возле Леокадии и что-то шептал ей на ушко. Та в ответ краснела и хихикала. Спелись. Ну, и ладно.
Проводы получились шумными и душевными. Было много слов и пожеланий. Я и Леокадия пели — дуэтом и поодиночке. Она больше не куксилась на меня и согласилась составить компанию. Я был затискан и расцелован сестрами милосердия. Утром все вышли меня провожать. Подкатила коляска, и я отправился к новому месту службы.
Разницу между фронтовым врачом и хирургом военного госпиталя я ощутил сразу. Для начала меня поселили в роскошной квартире. Гостиная, спальня, кабинет. Добротная мебель, электричество, ватерклозет, ванная. Стоило это удовольствие сто пятьдесят рублей в месяц — больше моего месячного жалованья. Ну, и нахрен такое удовольствие? Я сказал об этом Загряжскому.