— Спой! — сказала она подруге. — Зря, что ли, гитару брала?
— Сейчас!
Лена метнулась к порогу, где она оставила гитару и вернулась за стол.
— Поддержите, Валериан Витольдович?
— Ну… — засмущался тот.
— Не стесняйтесь! Вы хорошо поете. Мы слышали, когда подошли к вашей двери. Кстати, что за песня? Незнакомая.
— Она очень старая. Мой отец пел ее матери. Вот я и запомнил.
— Напойте, а я подберу мелодию.
— Только другую с вашего разрешения.
Довнар-Подляский задумался, видимо, вспоминая слова, а затем затянул звучным голосом:
— Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною,
С майским утром, с тихим садом,
С гибкою рябиною,
С вишнею, черемухой,
Даль мою туманную,
Самую далекую,
Самую желанную…
Первый куплет он пропел а-капелла. Но затем Лена уловила мелодию, и к бархатному голосу доктора присоединился гитарный перебор. Довнар-Подляский поднял взор от стола, посмотрел на Ольгу и более не отводил взгляда.
Как это все случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Не знаю больше сна я,
Мечту свою храню.
Тебя, моя родная,
Ни с кем я не сравню…
Ольга слушала с замиранием сердца. Этот красивый и загадочный мужчина пел только для нее (Ольга в этом не сомневалась), и слова его песни наполняли душу сладким томлением. Довнар-Подляский закончил и опустил глаза долу. Некоторое время все молчали.
— Замечательно поете, Валериан Витольдович! — сказала, наконец, Лена. — Можете на сцене выступать.
— Куда мне? — засмеялся доктор. — Я лучше с ланцетом.
— Очень проникновенная песня, — продолжила фрейлина. — Прямо в душу западает.
— Она напоминает мне о доме, который я потерял.
— Могу похлопотать, — подключился Горецкий, — насчет дома. Получите имение из казны.
— Не нужно! — покрутил головой Довнар-Подляский. — Мы ведь договорились.
— Вы щепетильны, — сказала Лена. — По-моему, чересчур. Другие не замедлили бы попросить.
— Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас, — произнес Довнар-Подляский, и присутствующие поняли, что это цитата.
— Кто это сказал? — заинтересовался Горецкий.
— Михаил Афанасьевич Булгаков. Он врач, как и я. Со временем обещает стать замечательным писателем.
— Где он сейчас?
— Мобилизован и служит в армии.
— Понятно, — сказал Горецкий. — Споете нам еще?
— Пусть лучше Елена Васильевна, — улыбнулся Довнар-Подляский. — Не все ж мне.
— Пусть так! — согласилась фрейлина. — Но вы поддержите!
— Договорились! — кивнул Довнар-Подляский…
Вечер прошел замечательно. Они пели, рассказывали смешные истории. Хозяин квартиры сыпал анекдотами, дамы хохотали. Особенно понравились им истории из врачебной практики.
— Санитары несут носилки с пациентом, — рассказывал Довнар-Подляский. — Тот приподымается и слабым голосом говорит: «Может, меня в операционную?» «Нет! — сурово отвечает санитар. — Доктор сказал: „В морг!“, значит, в морг!»
— Надеюсь, это всего лишь анекдот? — спросил Горецкий, вытирая платком выступившие слезы.
— Разумеется, — кивнул Довнар-Подляский. — И коты в операционных у нас не водятся.
— Какие коты? — заинтересовалась Елена.
— Идет операция. Из-под стола: «Мяу!» «Брысь!» — говорит хирург. «Мяу!» «Брысь!» «Мяу-у-у!» «Черт с тобой! На!» «Мр-р-р!»
Слушатели грохнули.
— Вы и в госпитале анекдоты рассказываете? — спросила Ольга, отсмеявшись.
— Врачам и сестрам. Пациенты могут не понять.
Гости заулыбались. Горецкий взглянул на часы.
— Полночь. Думаю, нам пора, ваше императорское высочество. Вам и Валериану Витольдовичу следует отдохнуть.
— Хорошо! — сказала Ольга, вздохнув. Все встали.
— Дайте руку, Афанасий Петрович! — сказала Елена.
Горецкий подчинился. Они вышли из квартиры. Ольга посмотрела на Довнар-Подляского. Тот сделал то же. Некоторое время они стояли молча и ничего не говорили.
— До завтра! — сказала, наконец, Ольга и протянула ему руку.
Он осторожно взял ее и коснулся губами незакрытого перчаткой запястья. Его голова оказалась совсем близко, Ольга не удержалась и потрогала его волосы. Они оказались мягкими…
И вот что в ней такого? Невысокая, худенькая, с конопушками вокруг аккуратного носика. Воробышек. Только не робкий, а задира. Такой налетит, да так клюнет, что мало не покажется. Это по глазам видно. Они у нее серые, под ресницами-опахалами. Умненькие такие глазки… И тело у нее, как у мраморной статуэтки. Идеальное сложение для такого роста. Вот где порода проявилась, не то, что у меня. Небольшая, но красивая грудь, ноги стройные, с маленькими изящными ступнями. Плавная линия бедра. Кожа белая и нежная, как у ребенка. М-да, что-то я как подросток…
С чего меня к ней тянет? Ну, принцесса, ну, наследница престола. Мне-то что? В царские зятья я не рвусь. В генеральских нахлебался, век бы этих рож не видеть…
Почему Ольга не сестра милосердия? Не мещанка какая-нибудь? Все было бы проще. Но мещанка из нее, как из меня негр. Власть в каждом движении сквозит — за версту видно. Привыкла повелевать, хотя со мной держится робко. Вот такое странное сочетание.
В третий и последний ее визит мы немного поговорили. И я, и Горецкий пришли к выводу, что сеансы нужно прекращать — пациентка выглядит здоровой. Будет рецидив, повторим, но пока хватит. Мы опять посидели за столом, немного попели, после чего фрейлина ловко увела лейб-медика. После их ухода мы некоторое время молчали.
— Я вам нравлюсь? — внезапно спросила Ольга.
— Да, — не стал скрывать я.
— И вы мне. Вы добрый человек, хотя поначалу показались строгим.
— Хирурги добрыми не бывают, — возразил я. — Они делают людям больно.
— Для того чтобы спасти их. Хотя ваши сеансы были приятны.
— Вы — особый случай. Во всех смыслах.
— Знаете, Валериан Витольдович, — сказала она. — Грех так говорить, но я рада, что заболела белокровием. Иначе не повстречала бы вас.
— Встретились мы еще до лечения. В госпитале.
— Тогда у меня не было повода сойтись с вами ближе.
— У наследниц так строго?
— Еще как! — хмыкнула она. — Знаете, что меня подкупило в вас? Отсутствие подобострастия. Вам плевать на титулы и должности. А еще вы смелый и решительный человек. Мне это по сердцу.
Она выразительно посмотрела на меня. Я подошел и обнял ее. Она приникла ко мне и затихла. Я погладил ее по голове, затем чмокнул в подставленные губки. Невинно так, но она раскраснелась.
— Говоря о решительности, я не призывала вас целовать меня, — сказала она лукаво и отступила. — Вы наглец, господин зауряд-врач!
— Брось! — покачал головой я. — Ты этого хотела, как и я, впрочем.
— Мы перешли на «ты»?
— Разумеется, — сказал я и вновь обнял ее. — Оставь свои церемонии для других. Для меня ты не наследница престола. Просто женщина, к которой я испытываю влечение.
Мы вновь поцеловались, в этот раз по-настоящему. Затем еще и еще.
— Хватит! — сказала она и уперлась руками мне в грудь. — Не нужно больше. Я теряю голову, а это плохо. Мне следует придти в себя и разобраться в чувствах.
— Как скажешь, — кивнул я и отступил.
— Послезавтра я уезжаю в Москву, — продолжила она. — Вместе с матерью. Она завершает дела в Минске, и у меня нет повода остаться.
— Когда вновь приедешь?
— Боюсь, не скоро. На фронте затишье, раненых мало. С лечением справляются на местах.
— Я могу приехать в Москву. Возьму отпуск. Думаю, мне дадут.
— Не стоит, — покачала она головой. — В столице я на виду. Твое появление заметят. Пойдут слухи и разговоры.
— Нам-то что? Пусть говорят!
— Ты не понимаешь, — она вздохнула. — Я не мещанка какая-нибудь и даже не графиня. Появление у наследницы предмета страсти — политический фактор. Об этом послы доносят своим правительствам. В высших кругах начинают прикидывать политические расклады. И первым, кто от этого пострадает, будешь ты. Могут убить.
— Некоторые уже пытались! — хмыкнул я. — Их уже закопали.
— Мне импонирует твоя смелость, — сказала Ольга. — Но я прошу тебя быть осторожным. Ради меня! — она прижала руки к груди.
— Угораздило же меня влюбиться в наследницу!
— Ты жалеешь? — глаза у нее повлажнели.
— Нет! — сказал я и обнял ее. — Ни о чем не жалею и сделаю так, как ты просишь.
— Мы будем писать друг другу.
— У меня плохой почерк.
— Я разберу, — улыбнулась она, отстранившись. — Только пиши. Я буду ждать твоих писем.
— На какой адрес слать? Москва, Кремлевский дворец?
— Нет, конечно! — засмеялась она. — Держи! — она достала из сумки листок. — Здесь адрес Лены. Письма будешь отправлять на ее имя. В конверт вложишь другой — для меня. Она передаст.
Умная девочка! Все предусмотрела.
— Ладно! — сказал я.
— А еврейку эту отошли! Мне неприятно знать, что она подле тебя.
— Я к ней равнодушен.
— Все равно! — топнула она ножкой.
Ну, вот, уже командует. Я поколебался и кивнул. Мы поцеловались, и Ольга ушла. А я остался думать над тем, что произошло. Вот уж влез! С Ольгой понятно: пациентки часто влюбляются в лечащих врачей. Ну, а я-то с чего? Но ведь, вправду, нравится. Ни к одной женщине в этом мире я испытывал таких чувств, даже к Лизе. А ведь та красавица, да еще какая! На меня смотрит, как раненая лань на охотника, но душа к ней почему-то не лежит. А вот к этому воробушку…
Куда я лезу? Точно грохнут. Расклады наверху серьезные, и нежданный фактор в лице какого-то зауряд-врача многим не понравится. Говоря Горецкому, что меня убьют, я имел в виду совершенно другое. Врача, который лечит лейкоз, разорвут на куски. Других таких нет, а болеют многие. В том числе правители, аристократы и миллионеры. Все хотят жить. На меня начнется охота… Вот блин! Опасался одного, а получил другое, причем, куда более серьезное.