Солдаты мрачно закивали. Вот же придумали, германцы! Чтоб их, на куски порвало, нечисть нерусскую!
Ходил Пров в лаптях, как и другие «умники». Его это не напрягало – привык в деревне, а вот городские мучились. Бурчали, а Пров только смеялся. Лапти – они легкие, а дождь… Что дождь? Вечером скинул лапти и онучки, за ночь просохнут. Это не сапоги. Одна беда – изнашиваются быстро. Но лес рядом, липа в нем растет, лыко есть. Плести лапти Пров умел. Сделал себе кочедык[251] из расплющенного на камне толстого гвоздя, вставил его в рукоять и орудовал, протаскивая лубяную ленту через основу. Плел лапти себе и неумелым горемыкам – не за так, конечно. Кто давал двадцать копеек из жалованья (солдату платили рубль в месяц), кто расплачивался махоркой. Пров не курил, поэтому махру менял на нужные вещи, например, кожу, которой подшивал лапти снизу. Так они носились дольше.
Ну, и нужники… Чистить их приходилось часто – гадили солдаты много. Ну, так кормили хорошо. Утром – чай с фунтом хлеба. Днем – щи с говядиной, каша с постным маслом, хлеб, чай. Вечером – каша, хлеб, чай. В постные дни давали рыбу, обычно, сушеных снетков, поэтому щи шли пустые. Мясо, сваренное в щах, доставали из котла и делили на порции. Те выходили большими: солдату полагался фунт мяса в день, правда, сырого, но все равно получалось от пуза. Деревенские так сытно ели впервые в жизни. Не то чтобы дома голодали, но четыре дня в неделю мясо, а в постные дни рыба – это праздник. В деревне мясо ели обычно зимой, когда с наступлением холодов били скот.
Нужники чистили так. Подгоняли к задней части телегу с погаными бочками, зачерпывали ковшами на палках содержимое выгребных ям и наполняли им бочки. Везли те за версту от лагеря, где вываливали в овраг. Грязь, вонь… Товарищи по несчастью морщились, Пров посмеивался. Ему, деревенскому парню, ходившему за скотом, таскать навоз и чистить хлев не в новинку. А грязь… Так помыться можно. Воды хватает, мыло выдают, не ленись – и будешь чистым. Над сортирной командой солдаты посмеивались, золотари становились объектами шуток. Прова они не цепляли. От своего положения он имел прибыток на лаптях. Начальство хвалило его за усердие – военному делу Пров учился добросовестно, поэтому числился в лучших. А все почему? С малых лет привык слушать старших и постигать ремесло. Стал добрым плотником, с наступлением холодов ходил в город на заработки. Умел пахать, косить, ходить за скотиной. В деревне считался завидным женихом, но окрутить его не успели – ушел жить в город. Земли у отца было мало, а вот ртов много, потому Пров, когда ему стукнуло шестнадцать, покинул родной дом. Работал в плотничьей артели, затем устроился на фабрику, где сколачивал из досок ящики. Ходил в вечернюю школу, где научился бойко писать и считать. В деревне на это не было времени – работы много. В городе жить легче. Отработал десять часов – и свободен. Работа не тяжелая – знай, колоти себе молотком. Это не косить и не землю пахать. Пров не пил – хотя по праздникам себе позволял, и не курил, чем выгодно отличался от других рабочих. Хозяин был им доволен и обещал сделать мастером. Но случилась война…
Обучать батальон должны были два месяца, но после шести недель в лагере солдат отправили на фронт. Перед этим «сортирной команде» выдали сапоги.
– Глядите! – упредил фельдфебель. – Пропьете снова – отправитесь в штрафники. На сей счет есть указание. А то взяли моду. Весь тыл в солдатских сапогах ходит[252], а на фронте солдаты босые. Казна для солдат ничего не жалеет: кормят от пуза, сроки носки обмундирования и сапог отменили, меняют по потребности[253]. Оружие есть у каждого, не то, что в начале войны, когда винтовок не хватало, и приходилось ждать, когда кого-то убьют или ранят, чтобы забрать. Только воюй!
К фронту шли пешим маршем. Прибыли к вечеру. Батальон раздергали по частям. Взвод Прова попал в третью роту, второго батальона Могилевского полка. Командовал ротой подпоручик, годами как бы не моложе Прова. Но на груди его красовалась медаль, на левом рукаве – нашивки за ранения. Из других офицеров в роте имелись два прапорщика. Командовать взводом определили Корнеича – унтеров в роте не хватало. А вот отделенными поставили опытных фронтовиков. Прову и Прохору достался ефрейтор Поздняков – степенный дядька годами за тридцать.
– Сейчас – на кухню ужинать, – сказал он пополнению. – После размещу.
Покормили их хорошо: кашей с мясом. Хлеба дали – не съесть, и Пров спрятал остатки в мешок.
– Правильно, – одобрил Поздняков. – С утра чаю не будет.
– Отчего? – удивился Пров.
– В наступление пойдем, – пояснил Поздняков. – Воевать лучше натощак. Ежели пуля или штык в брюхо, то с пустым, может, и выживешь. А вот с полным точно помрешь. Каждому дадут по банке консервов, чтобы после того, как германца выбьем, поесть. А сейчас – за мной!
Их отвели к землянке, куда солдат набилось, как сельдей в бочку.
– Некогда новую рыть, – сказал Поздняков, – да и незачем. Завтра нас здесь уже не будет.
Солдаты кое-как улеглись на нарах. Было так тесно, что ворочались по команде – по одному не получалось. Так вот и мучились ночь. На рассвете их подняли и вывели в траншею. Солнце поднималось за спиной, день обещал быть ясным и безветренным.
– Готовьтесь! – предупредил ефрейтор. – Проверьте оружие, снаряжение. Противогазы – особо.
– Их-то зачем? – спросил Прохор.
– Германцы газы готовят, нас об этом упредили. Так что подгоните ремни плотно. Ручные бомбы умеете кидать?
Солдаты промолчали.
– Ясно, – усмехнулся Поздняков. – Недоучили. Позже покажу – тем, кто выживет.
Солдаты занялись оружием. Пров загнал обойму в магазин «манлихера» и передернул затвор. Поставил оружие на предохранитель, примкнул штык. Привычные действия успокоили его. Ночью он плохо спал – не столько от тесноты, сколько от тяжких дум. Предстоящий бой страшил. Выживет он или сгинет? И как это выйдет у него – колоть штыком живого человека? Чай не свинья, а Божья душа. Мысли эти не давали покоя, и забылся он только к утру. Сон был жутким. Вот Пров бежит в атаку, а навстречу ему немец: огромный и здоровенный, как деревенский кузнец Кузьма. В руках у германца винтовка с блестящим штыком, и тот метит им Прову прямо в живот. «А я вечор брюхо набил», – с ужасом вспоминает Пров и пытается отбить своим штыком германский. Но руки почему-то не подчиняются, и острая сталь входит ему в живот. Пров пытается закричать, но голоса нет…
В траншею Пров выбрался хмурым.
– Ты чего такой? – спросил Прохор.
– Да снилось всякое, – буркнул Пров. – Как германец меня штыком колол.
– Боисся? – вмешался подошедший ефрейтор.
– Боюсь, – признался Пров.
– Ничего, – сказал Поздняков, – все боятся по первости. Да и по другому разу – тоже. Тут главное до германца добежать, а там страха не будет. Только успевай поворачиваться!
– А где сейчас германец? – спросил Прохор. – Далеко?
– Там его окопы, – указал рукой ефрейтор. – Аршин триста будет. Мигом добежим.
В этот момент за спиной загрохотало, и говорить стало тяжело. Все умолкли. На германской стороне встали огромные черные кусты. Выброшенная взрывами земля опадала, оставляя облака дыма и пыли. Пров и Прохор заворожено смотрели на происходящее: подобного они еще не видели. Сколько это продолжалось, они не знали, но, казалось, что вечность. Внезапно грохот стих. Облако пыли, укрывавшее передний край немцев, внезапно окрасилось в желто-зеленый цвет.
– Внимание! – раздалось за спиной. – Всем слушать меня!
Пров оглянулся. Позади их траншеи стоял командир роты.
– Наши снаряды разбили баллоны с газом, – продолжил подпоручик. – Сейчас он накрывает германские траншеи. В них не лезть, а также в окопы и блиндажи. Живых там не будет, а вот газу хлебнуть можно. Так что перепрыгиваем и бежим дальше. Приготовить противогазы! Все из траншеи!
Поручик засвистел в свисток. Солдаты дружно выскочили на бруствер.
– Рота! Газы! Вперед!..
Бежать было тяжело. Пот градом катился с лица Прова и скоро захлюпал в маске. Желто-зеленое облако приближалось медленно – так казалось Прову, но, наконец, он нырнул в него. Видно было плохо, и Пров едва не свалился в траншею. Но вовремя заметил и перепрыгнул, а через десяток шагов и облако кончилось. Видно стало лучше, хотя через окуляры маски смотреть было несподручно. Внезапно перед Провом возник черт в темной одежде и с нечеловеческой рожей. Черт уставился на солдата и застыл. «Ах ты, нечисть!» – подумал Пров и ткнул черта штыком. Тот со скрипом вошел в тело нечистого и застрял. Пров изо всех сил рванул на себя «манлихер», и штык, окрашенный кровью, выскочил наружу. Черт прижал руки к груди и повалился на траву.
– Не бей так сильно! – сказали над ухом. – Чему вас учили?
Пров оглянулся: рядом стоял Поздняков. Маски на его лице не было.
– Сымай противогаз! – велел ефрейтор. – Газы кончились.
Пров с радостью стащил маску с лица и сунул ее в сумку.
– Не стой! – приказал Поздняков. – Одного германца заколол, молодец, но их еще много. Видишь? – он указал рукой.
Пров увидел спины убегавших от них немцев. Они были совсем близко.
– Вперед, братцы! – раздался в стороне голос командира роты. – За ними! Не отпускай!
И Пров побежал. «Это был не черт, а германец в маске, – сообразил на ходу. – И я его заколол. Надо же!»
Без противогаза бежать было легко. В несколько прыжков Пров настиг ближайшего немца и ткнул его штыком повыше крестца. Клинок вошел в тело германца на ладонь – в этот раз Пров бил легко. Немец осел на землю, и Пров разглядел на его лице маску. «Они не сняли противогазы, – понял солдат, – потому и бегут медленно. А мы – шибче!» От этой мысли ему стало весело, и он наддал. Догнал следующего, ткнул штыком, перепрыгнул упавшее тело, и устремился далее. Над головой засвистели пули, но он не обратил на это внимания. Траншея возникла внезапно. Пров увидел над бруствером лицо в каске, немец целился в него из винтовки. Грохнул выстрел, но пуля прошла мимо – второпях немец промахнулся. Пров на бегу развернул винтовку и ударил окованным затыльником приклада по каске. Голова немца мотнулась, он отлетел на шаг и упал на дно траншеи.