Позер…
— Полагаю, у вас, государь, будет возможность увидеть, как бегут супостаты от вашей карающей длани. Причем, скоро.
— Вот как? — он с интересом глянул на меня. — Странно это слышать сейчас, когда мы сдали неприятелю Москву. Что, кстати, вы об том думаете?
— Тяжкий, но необходимый шаг.
— Странно, — удивился он. — Вы первый офицер, который такое говорит. Другие возмущены, что Москву сдали без боя, и, чего греха таить, ругают Кутузова.
— Светлейший князь поступил верно.
— Объясните! — потребовал он.
— Под Бородино наша армия понесла огромные потери. Убиты или ранены лучшие русские генералы. Неприятель же пока силен. Дай Кутузов ему сражение под Москвой, и мы лишились бы и столицы, и армии. Теперь же она отдохнет, приведет себя в порядок, пополнится резервами, и с новой силой навалится на врага.
— Бонапарта не просто выгнать из Москвы, — вздохнул царь.
— Сам уйдет.
— Хм! — он с любопытством посмотрел на меня. — Уверены?
— А куда ему деваться? Мира, который он жаждет заключить, не будет. (Царь кивнул.) Москва, насколько знаю, оставлена жителями. («И сгорела», — едва не добавил я, но вовремя спохватился. Пожара в городе могло не случиться.) Провианта там мало, другой взять затруднительно — вокруг города наши войска. К тому же у Бонапарта скоро не останется армии.
— Куда же она денется? — удивился царь.
— Разложится. Французы шли грабить — им обещали славу и богатство. До последнего они дорвались. Пьют, веселятся, уничтожая захваченный провиант и набивая ранцы ценностями[508]. Это уже не солдаты. Если прежде они храбро стояли под огнем и шли в атаки, то теперь не захотят умирать. Грабителю важно сохранить добычу.
— Любопытный вывод, — поднял бровь Александр. — Мне о таком еще не говорили.
— Платон Сергеевич служил в армии Бонапарта, — подключился Виллие. — Хорошо знает французов.
И вот кто тянул тебя за язык?!
— Это так? — Александр посмотрел на меня. По его глазам я понял, что для царя это не новость. Ладно, подыграем.
— Да, ваше императорское величество. Я родился и вырос за границей, где обучился лекарскому делу. Жил в Кельне. После того, как город стал французским, был насильно взят в армию Бонапарта. Служил военным лекарем в Испании, в войсках маршала Виктора. Улучив момент, бежал и перебрался в Россию. Это случилось незадолго до нашествия французов. При первой же возможности поступил в русскую армию.
— Вы интересный человек, Платон Сергеевич, — сказал царь. — С удовольствием побеседую с вами еще, но сейчас, увы — вода остыла, — он развел руками и сделал знак денщику. Тот подошел и вытер ноги императору полотенцем.
Я наложил на мозоли новый компресс, после чего мы с Виллие откланялись.
— Вы сумели удивить государя, — сказал он в экипаже. — Это редко кому удается. Как обстоят дела с его мозолями?
— Придется повозиться, — не стал скрывать я.
— Постарайтесь, Платон Сергеевич! — попросил он.
— Приложу все силы! — заверил я. А что еще оставалось?
Потом был вечер. Я почему-то предполагал, что гостей придет мало — что-то вроде ближнего круга, но в дом Анны явился едва ли не весь высший свет Петербурга. Звездой вечера стал герой-подпоручик. Поневоле вспомнилось: «Сегодня Анна Павловна угощала своих гостей французским аристократом виконтом Мортемаром, бежавшим в Россию от ужасов антихриста Наполеона»[509]. Меня вывели к собранию, после чего последовал подробный рассказ хозяйки о подвигах подпоручика на поле брани. Слушали ее, затаив дыхание. Вести о сражении при Бородино только-только дошли до Петербурга, подробностей еще никто не знал, а тут живой участник битвы. Ни у кого нету, а вот у графини — пожалуйста. Анна прямо купалась в лучах славы. Гостям была продемонстрирована прореха на моем мундире (с нее даже сняли шов), трофейные французские часы и «шкатулки». Каждая вещь сопровождалась комментарием графини. Меня заставили прочесть «Бородино», встреченное овацией, после чего пустили в вольное плавание. Ко мне подходили гости: мужчины горячо жали руку, дамы интересовались родственниками и знакомыми, служившими в армии. На большинство их вопросов я разводил руками, отговариваясь тем, что отбыл в Петербург прямо с поля боя. Потом возник хлыщ из Свиты императора и попытался меня построить. Счас! На кого он наехал? На сержанта внутренних войск, которого начальство имело в хвост и гриву? Включать дурака мы научились еще в учебке. Хлыщ смылся, опозоренный, а я уже в новом мундире с орденом вернулся в зал. Далее был розыгрыш лотереи и ужин. Танцев по военному времени решили не устраивать.
— Замечательно вышло, — сказала Аня ночью, когда мы, утомленные, лежали рядышком в постели. — Ты держался отлично. Гости в восторге. Свет тебя принял. Теперь многие дома Петербурга откроют перед тобой двери.
Ага, уже зазывали.
— У меня нет времени по ним ходить. Вот вылечу царя и отправлюсь в армию.
— Не смей так говорить! — возмутилась она. — Никакой армии! Я, что, зря приложила столько усилий?
— Я офицер, Аннушка. Где прикажут, там и буду служить.
— Это моя забота! — фыркнула она. — Ты, главное, сведи государю мозоли. Кстати, — она приподнялась на локте. — Тобой интересовалась одна важная особа. Помнишь, ты говорил мне про дамский календарь? Она хочет расспросить.
— Кто такая?
— Узнаешь, — улыбнулась она. — Завтра, как вернешься от государя, навестим.
Тоже мне тайны Мадридского двора! Ладно, наплевать.
— А кто этот майор, который прицепился ко мне на вечере? — спросил я, положив Аннушке ладонь на грудь.
— Князь Болхов, — прошептала она, прижимаясь теснее. — Один из охотников за моим состоянием.
— И как ты к нему?
— Что я дура? — хмыкнула Аннушка. — Он картежник и мот. О том многим известно. Весь в долгах и рассчитывал поправить дела за мой счет. Ты его славно окоротил! — она улыбнулась. — Теперь над ним будут смеяться — подпоручик поставил на место князя из Свиты государя! Тебя многие зауважают: Болхова в свете не слишком жалуют.
Кажется, я обзавелся врагом…
— Никогда не думала, что так сможешь. Князь ловок в речах, не одного оконфузил. Умеет, подлец.
— Мы тоже не лыком шиты, — сказал я, запуская руку в поход по знакомым местам. — Сомневаешься?
— Нет! — прошептала она. — Но… ты… докажи. Вот так! Хорошо… продолжай…
Глава 12
Елизавета Алексеевна, в девичестве Луиза Мария Августа Баденская, а ныне императрица России волновалась. Эти вечером ее фрейлина Орлова-Чесменская должна привести необычного посетителя — лекаря и офицера в одном лице. Орлова хвалила его, как человека сведущего в медицине, причем, не только в ранениях, но и в женских делах. Последнее выглядело странным: где этот лекарь пользовал дам? Неужто в армии? Но откуда они там взялись? С тех пор как врачи не смогли спасти дочерей Елизаветы, которых она безумно любила, императрица не доверяла лекарям. Однако Орлова уверяла, что ее конфиденту можно. Дескать, прекрасно справился с ее болями в шее и в голове, чего не удавалось другим лекарям, и вообще чрезвычайно сведущ. Не случайно он пользует императора, к которому его привез сам Виллие. Если лейб-хирург государя, тем более, такой недоверчивый, как шотландец, высоко ставит Руцкого, сомневаться нет причины.
В речах фрейлины ощущалась явственная влюбленность — для Елизаветы это было очевидным. Она знала, что Орлова поселила Руцкого у себя и приняла деятельное участие в его судьбе: обшила у лучших портных, устроила вечер в его честь и, похоже, собиралась помочь с карьерой при дворе. И визит лекаря к ней — одно из звеньев этого замысла. Однако фрейлина рискует. Если Елизавета разочаруется, не видать лекарю карьеры. Она, конечно, не так влиятельна, как Мария Федоровна, мать государя, но какой-то вес при дворе имеет. Вспомнив свекровь, Елизавета сморщилась. Волевая и властная мать императора давно отодвинула ее на второй план. А что сделаешь, если ты нелюбимая жена, не сумевшая родить мужу наследника?
В дверь постучали.
— Войдите! — отозвалась Елизавета.
В будуар впорхнула Орлова.
— Добрый вечер, государыня! — сказала, поклонившись. — Привела.
— Пусть заходит, — разрешила императрица.
Спустя несколько мгновений, через порог переступил офицер в егерском мундире с прикрепленным к нему орденом Святого Георгия и знаком Военного ордена. Сделав пару шагов от двери, он встал и поклонился.
— Здравия желаю, ваше императорское величество! Разрешите отрекомендоваться. Подпоручик отдельного егерского батальона при командующем Второй армией Платон Сергеевич Руцкий.
— И вам здравствовать! — откликнулась Елизавета. — Проходите, Платон Сергеевич, присаживайтесь, — она указала на кресло напротив своей козетки. — И прошу без титулов — мы не на приеме.
— Как скажете, государыня, — ответил офицер и разместился в кресле. Некоторое время Елизавета его рассматривала. Молод, но не сказать, чтоб слишком. Хорош собой, но с покойным Алексеем[510] не сравнить. Даже странно, что нашла в нем Орлова. Среди ее поклонников хватает мужчин и более пригожих.
— Не будем разводить церемонии, — сказала Елизавета. — Моя фрейлина, — он кивнула на пристроившуюся на стуле Орлову, — рекомендовала вас как лекаря, знающего толк в женских делах. Это так?
— Смотря о чем речь, — ответил Руцкий.
— Хочу знать, могу ли я забеременеть и родить?
— Анна Алексеевна говорила вам о женском календаре?
— Да, — кивнула Елизавета. — Даже помогла его составить. На столе бумага лежит.
Руцкий встал, подошел к столу, взял лист и некоторое время его рассматривал, поднося к горевшим в подсвечнике свечам. Затем положил обратно, взял перо, окунул кончик в чернильницу и что-то написал снизу.
— Разрешите задать несколько вопросов, государыня? — спросил, повернувшись к императрице.