– Не было хорошо, Элли. – Никита погладил ее по волосам. – Эти таблетки тебя убивали. И рано или поздно убили бы окончательно.
Прежде чем ответить, она посмотрела на него долгим взглядом, усмехнулась какой-то совершенно несчастной улыбкой.
– Какая разница, что меня убьет? – спросила вдруг. – Если не таблетки, то Погоня.
– Эльза, нет никакой Погони! – Он начинал злиться. Не хотел, сдерживал себя, как мог, но все равно злился. Потому что проще поверить, что Эльза сумасшедшая наркоманка, чем в то, что та тварь с рисунка существует на самом деле.
– Есть. – Она упрямо мотнула головой, стряхивая его ладонь. – Иногда, когда доза оказывалась недостаточной, птицы прорывались в этот мир. Ты мне не веришь. – Она снова усмехнулась. – Не веришь, я же вижу. Можешь спросить у Януси, сколько раз она находила в моей квартире мертвых птиц. Я это очень хорошо помню, потому что она так орала… А птицы просто залетали в открытые окна или бились в стекло, если окно было закрыто. А его, этого страшного человека, я раньше не видела. Ни в бреду, ни во сне, ни в жизни. Вчера – первый раз. – Эльза поднялась на ноги, аккуратно положила рисунки на подоконник рядом с кошкой. – Он пришел первый раз вслед за своими птицами. И знаешь почему? Ты знаешь, Никита?
– Потому что ты перестала принимать таблетки? Потому что твое сознание наконец очистилось.
– Открылось. – Она прижалась лбом к оконному стеклу. – Открылась какая-то потайная дверца, и он прокрался сюда вслед за своими чертовыми птицами. Это я во всем виновата. Понимаешь? Я показала ему путь.
– Ты не виновата. – Если бы Никита был мнительный и впечатлительный, он бы, наверное, поверил и проникся, но пока его мозг искал происходящему рациональное объяснение. Вот только беда – искал, но никак не мог найти. И птиц, и человека в маске он видел своими собственными глазами. А раны от птичьих клювов саднили до сих пор.
– Виновата! – Она снова мотнула головой, и кошка встревоженно заворчала. – Я понимаю, куда проще поверить, что все это бред, плод воспаленного воображения конченой наркоманки. Я и сама себе не верю…
– Сто тридцать две, – сказал Никита.
– Что – сто тридцать две? – спросила Эльза испуганно.
– Сто тридцать две мертвые птицы нашли в лесу под тем деревом. Я сам там был. Я и твоя Зена. И когда ты рассказывала про свои сны, про то, что эти твари делали с людьми, я верил каждому твоему слову, потому что стал бы одним из них, если бы не ты.
– Если бы не я? – Она посмотрела на него не с удивлением даже, а с изумлением.
– Ты что-то сделала с птицами.
– Я ничего не помню, я была без сознания.
– Возможно. Но ты все равно что-то сделала. Ты каким-то образом их убила, Эльза.
– Я?!
– Какие иностранные языки ты знаешь?
– Только английский. Такой… слабый английский, разговорный.
– Ты говорила на каком-то незнакомом языке, бормотала что-то непонятное, а потом птицы стали падать.
– Не помню. – Эльза потерла виски. – У меня было видение, где я бежала от Черной Погони, а потом устала бежать…
– Вот такое? – Никита взял в руку рисунок с девушкой и кошкой.
– Да. Я сначала боялась, а потом очень сильно разозлилась. И все… в моем видении птицы начали падать на землю.
– Они начали падать и в жизни.
Никита на мгновение задумался. Те птицы, что атаковали дом ночью, тоже умерли внезапно. От какой-то невидимой ударной волны. Интересная получается история. Может так статься, что здесь где-то поблизости есть военная база или какая-нибудь секретная лаборатория? Надо на всякий случай проверить, хоть на гугл-карты посмотреть. Ведь гораздо проще поверить в происки военных или сумасшедших ученых, чем в тот факт, что Эльза способна на такое… Еще сутки назад ему казалось, что Эльза вообще ни на что не способна. А сейчас что же получается? И главное, Никопольский совсем не удивился, когда услышал про птиц. Может, это на самом деле какой-то психологический эксперимент? Сначала в него втянули Эльзу, а потом решили увеличить число подопытных кроликов еще на одного. Или не на одного? Никопольский говорил про целую команду, которая должна отправиться в экспедицию. Команда подопытных кроликов для сумасшедшего миллионера! Тогда ведь можно устроить и постановку с человеком в маске. Что они знают про этот дом? Ровным счетом ничего! А если хорошенько все продумать, если срежиссировать этот спектакль? И то, что наутро Никита не нашел никаких следов, совершенно ни о чем не говорит. Следы можно уничтожить, было бы желание. Вот только непонятно, кому и зачем все это нужно. Если Эльзу можно запугать и запутать, то с ним этот номер не пройдет. Здравомыслие – его второе имя.
Было… до тех пор, пока он не увидел, что сделала Эльза с птицами, пока не увидел ее рисунки. Рисункам он, пожалуй, верил ничуть не меньше, чем самой Эльзе. Было в них что-то такое… Веяло от них таким ужасом, какой не придумать – только пережить. Кстати, о рисунках… Эльзу должна заинтересовать его новость.
Про рисунки и миланскую выставку Никита рассказать не успел – ночную тишину нарушил крик и звуки выстрелов. В свете фонаря перед запертыми воротами метался охранник. Тот самый, что впустил Никиту во двор. Стрелял, кажется, тоже он. Стрелял вверх, в черное, как сажа, небо. Но даже в этой черноте можно было заметить стремительное движение. Чернота жила своей собственной жизнью и готовилась отнять чужую жизнь.
Эксперименты… Чертовы эксперименты!
– Не выходи! – Никита бросился вон из мастерской, выскочил на крыльцо.
К охраннику уже бежали двое остальных. Да, они были сосредоточенны и профессиональны. Да, у них было оружие, вот только воспользоваться оружием они не могли. Если стрелять в этот черный кокон из птичьих тел, можно убить того, кого нужно спасать. Поэтому стреляли в воздух, одновременно отбиваясь от тварей, атакующих сверху, из темноты. А Никита с неотвратимой ясностью понимал, что еще чуть-чуть, и спасать будет некого… Он схватил метлу на длинном деревянном черенке – первое, что попалось под руку, – и бросился в темноту. Теперь отбивался уже он сам, махал метлой, словно шаолиньский монах посохом. Иногда попадал, но чаще промахивался. А вот птицы не промахивались…
В этой черной круговерти Никита не сразу понял, что что-то изменилось. Он все еще размахивал своей метлой, охранники все еще стреляли в воздух, вот только сражаться больше было не с кем. Часть птиц валялась на земле, застилая лужайку черным ковром, а часть черным облаком взмыла к небу и растворилась в темноте. А потом наступила тишина. Такая пронзительная, что Никита отчетливо слышал собственное сиплое дыхание. Даже сердцебиение слышал. Длилась она недолго, кто-то застонал, ковер из мертвых птиц зашевелился…
Изрядно потрепанного, но все же живого охранника они втащили в дом, положили на полу в гостиной. Никита быстро осмотрел раны. Ран было много. Рваные, страшные, словно бы на охранника напала не птичья, а волчья стая. Но ни одной опасной для жизни. Конечно, красавчиком мужику уже не быть, но сейчас не это главное. Сейчас главное, что выжил, что не получилось, как на Эльзиных рисунках.
Аптечка со всем необходимым нашлась быстро, ее принес Никите один из охранников. Аптечку и початую бутылку водки для дезинфекции.
– Вот, док, делай что нужно, – сказал он чуть дрогнувшим голосом. – «Скорую» вызывать не надо, разберемся как-нибудь сами.
– Эльза? – спросил Никита, роясь в аптечке.
– В порядке. С ней Степан. – Даже вот в таких нестандартных обстоятельствах о своей работе они не забывали. Молодцы. – Степан ее на улице нашел. Выперлась дуреха из дома. Хорошо хоть не пострадала.
– Не пострадала. – Никита щедро плеснул на марлевый тампон водки. Что-то подсказывало ему, что, если бы не Эльза, косметическими дефектами вот этот лежащий посреди гостиной мужик не отделался бы. Все они не отделались бы. Но думать об этом было некогда, думать нужно было о своем профессиональном долге.
Раненый охранник шипел, скрежетал зубами, но терпел. А в глазах его, на утратившем профессиональное равнодушие лице читалось лишь одно-единственное выражение – безмерное удивление. Никита его понимал, поводов для удивления было хоть отбавляй.
Он наложил последний шов, наклеил последний пластырь и вымыл руки.
– Все, – сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. – Жить будет.
– Что это вообще такое было? – Раненый охранник перебрался с пола на диван. – Никогда не слышал, чтобы птицы так себя вели. Может, бешенство?
– На бешенство я их уже проверял. – Никита вытер руки. – И на остальные инфекции. Птицы ничем не больны, можете не волноваться.
– А почему подохли? – спросил второй охранник. Он стоял у окна, всматривался в темноту за стеклом.
– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Может, какая-то аномалия. Они уже нападали. – Он закатал рукав, продемонстрировал свое расцарапанное предплечье.
– Мужики… Иван, мне бы это… – Раненый посмотрел на полупустую бутылку. – Мне бы пару глотков.
– Да пей, Ильич! – махнул рукой второй. – Мы со Степаном тут присмотрим.
Вот они и перестали быть безликими и безымянными. Никита усмехнулся.
– Надо закрыть окна. – Он плеснул водки прямо в чашку. Хотел было хлебнуть сам, но передумал. Трезвый ум ему сейчас нужен как никогда.
– Первым делом. – Иван пожал плечами, а раненый Ильич вдруг очень тихо сказал:
– Я думал, все – амба! Столько горячих точек за спиной, столько заварух! А тут всего лишь какие-то птицы, а меня словно парализовало. Как такое вообще возможно? – Он посмотрел на Никиту, будто у того были ответы на все вопросы.
– Чего ты, Ильич, вообще к тем воротам поперся? – спросил Иван.
– Решил проверить. Показалось, что кто-то нарушил периметр.
– Кто нарушил? – Иван отвернулся от окна, на товарища посмотрел очень внимательно.
– Никто не нарушил. Говорю же, показалось. Мужик примерещился. Теперь-то понимаю, что примерещился, потому что какой грабитель пойдет на дело в плаще и в маске, как у чертова Зорро?! – Ильич усмехнулся и тут же поморщился от боли.