Он и не заметил, теперь он склонился над Мишаней, разглядывал его с куда большей брезгливостью, чем до этого разглядывал дохлую утку.
– Что с этим будем делать? – спросил, не оборачиваясь. – В полицию? – И хриплый голос его как-то странно дрогнул.
– Не надо в полицию… – Марфа даже думать не хотела, что ей, такой мокрой и жалкой, после всего пережитого еще придется объясняться с полицией. Да и неизвестному, но такому щедрому хозяину вряд ли понравится, если из-за личных проблем Марфа отвлечется от своих непосредственных обязанностей. Нет, не надо в полицию!
– Уверена? – спросил бородач. На Марфу он так и не посмотрел, вместо этого он деловито обшаривал Мишанин пиджак. Что-то нашел. Кажется, паспорт. Нашел и сунул в задний карман своих штанов, а Марфа испуганно подумала, что испортится ведь документ, промокнет.
– Уверена, – сказала она как можно более решительным тоном, но все равно получилось жалко.
– Ты же в курсе, что он пытался тебя убить? – И снова не обернулся.
– Не убить. Не может этого быть. Просто напугать, столкнуть в воду.
– Зачем? – А сейчас обернулся, посмотрел с любопытством. – Зачем тебя пугать?
Чужой человек… Как рассказать о таком позоре незнакомцу?! Или с незнакомцем проще простого поделиться своей болью. Вот он есть, и вот его уже нет, а на душе одним камнем меньше.
И Марфа рассказала. Коротко, почти без эмоций. Просто голые факты, доказательство того, какой она была дурой. Была и, наверное, до сих пор осталась, если пожалела Мишаню, если не хочет сдавать его в полицию.
Бородач слушал очень внимательно, поглядывал на Марфу из-под густых бровей, временами хмурился, но молчал. Заговорил он лишь тогда, когда она закончила изливать душу.
– Ты иди, – сказал почти ласково и так же, почти ласково, шлепнул Мишаню по щеке. – Иди, погуляй пару минут по аллейке. Только далеко не уходи. Лады?
– Лады. – Она послушно кивнула. – А ты… Ты его не?..
– Я его не, но дурить и сбрасывать баб в воду ему надолго расхочется. Ты иди, иди. И не бойся ничего. Я тебе слово дал.
Незнакомый человек дал Марфе слово, а она взяла и поверила. Видно, мало ее жизнь учила. Вот с Мишаней учила, да не доучила.
До аллейки она так и не дошла, прижалась мокрой спиной к стволу старого клена, обхватила себя руками, затаилась. Куртка бородача пахла чем-то вкусным. Табаком, кажется, немного воском и медом. Хороший запах, уютный.
Когда закричал, почти завизжал Мишаня, она вздрогнула, а потом зажала ладонями уши. Серебряное колечко, последняя память о маме, больно царапнуло кожу, приводя в чувство, не позволяя сорваться в истерику. Он дал слово, обещал не убивать Мишаню. А если пообещал, то не убьет. Хотя мог бы. В том, что этот странный человек, ее спаситель, способен на убийство, Марфа почему-то не сомневалась. Как не сомневалась она и в том, что лично ей ничего не угрожает.
– …Ну все. – На плечо легла тяжелая ладонь, и Марфа вздрогнула.
– Что – все? – спросила и вытянула шею, пытаясь заглянуть поверх его плеча.
– Все, не будет твой Мишаня больше барышень обманывать и в прудах топить.
– Ты уверен? – Сейчас Марфа не только тянула шею, но и прислушивалась. Из темноты, теперь уже самой обыкновенной вечерней темноты, доносились приглушенные стоны.
– Он мне пообещал. – Бородач усмехнулся, а потом вдруг сказал: – Давай, что ли, провожу тебя до дому. Чтобы уже наверняка.
Ответить Марфа не успела. Да ему и не нужен был ее ответ, он крепко сжал ее запястье, потащил за собой.
Всю дорогу до дома Марфа думала о том, что она босая и мокрая, что люди будут пялиться и показывать пальцем, поэтому путь выбрала длинный и темный, чтобы как можно меньше свидетелей. Еще бы как-нибудь незамеченной в подъезд прошмыгнуть…
Не получилось прошмыгнуть. Вернее, прошмыгнуть бы у нее вышло, если бы не этот… который спаситель. Он встал напротив, так, что свет от подъездного фонаря светил ему в спину, а Марфе прямо в лицо, спросил:
– Пришли?
– Пришли. – Его волосы уже почти высохли. И с бороды больше не капало, но одежда… Вся его одежда была насквозь мокрой. И интуиция шепнула – позови…
Позвала. Отводя глаза, теребя ворот вкусно пахнущей табаком и медом куртки, ненавидя себя за глупость и безрассудство, сказала:
– Ты бы зашел…
– Зачем? – Он потрогал прядь ее волос, а потом зачем-то понюхал свои пальцы. Марфа тут же заправила прядь за ухо. Волосы ее мало того, что были рыжими, так еще и вились мелким бесом от малейшей влажности.
– Я бы тебя… покормила.
Получилось глупо, но так уж вышло, что лучше всего в этой жизни Марфе удавалась стряпня, а чем еще можно отблагодарить этого бородатого, она не знала.
– Покормила? – Густые брови удивленно взлетели вверх.
– У меня есть котлеты по-киевски. – Снова эти злосчастные котлеты по-киевски, но что делать, раз так вышло! – И пирог грушевый я могу испечь. – Сумку с продуктами он подобрал сразу после разговора с Мишаней и всю дорогу нес сам, не позволил Марфе. – А пока он будет печься, я одежду твою просушу. Хочешь?
Ох, дура! Какая ж дура! Может, ему не нужны эти ее котлеты и пироги, может, его дома жена с детьми ждет, а она тут напрашивается с этой своей благодарностью…
– Хочу, – сказал он, когда Марфа уже собралась было извиниться и провалиться от стыда сквозь землю. – Я тут проездом. Не ел с самого утра.
– В командировке? – спросила она с вежливым интересом.
– Можно и так сказать. – Он кивнул и снова потянул ее за собой, на сей раз к подъездной двери. – Дело у меня тут есть одно. Завтра решу и обратно уеду.
Решит и уедет… К жене и детям… К привычной жизни… Но это ж завтра, а пока вот он – смотрит на нее сверху вниз насмешливо, словно все ее глупые бабьи мысли ему понятны. А и пусть смотрит! Нет у нее на уме ничего дурного, кроме благодарности!
С дверным замком Марфа возилась долго, руки что-то тряслись. Это, наверное, от холода и пережитого стресса.
– Дай-ка! – Он забрал ключ, распахнул дверь, принюхался, словно пес, а потом сказал: – Пахнет вкусно!
И от сердца отлегло. Она в своем доме. Здесь все знакомо и понятно. Здесь вкусно пахнет. А скоро запахнет еще вкуснее, грушевым пирогом. Есть у нее один рецепт, чтобы по-быстрому.
От душа он отказался, глянул на Марфу искоса, велел:
– Первая иди, а то посинела вся от холода.
Она не посинела, она покраснела, и не от холода вовсе, но спорить не стала, шмыгнула в ванную. Душ принимала очень горячий, чтобы одним махом и отогреться, и смыть в кожу въевшийся ужас. Волосы посушила и собрала в строгий пучок, чтобы никаких завитушек. И халат махровый надевать не стала, нацепила домашние джинсы и рубашку в клетку, почти такую же, как у этого… бородатого.
Он сидел на кухне. Аккуратненько, на самом краешке стула. Сидел и смущенно шевелил пальцами босых ног.
– Носки снял, чтобы тебе тут не натоптать, – сказал с усмешкой и глянул на Марфу так, что уши полыхнули. Эх, не надо было делать пучок, уши теперь видны… – Ну, я пошел? – спросил и со стула встал.
– Куда? – А Марфа вдруг испугалась, что он уйдет совсем. Так испугалась, что даже дорогу ему заступила. Словно могла его удержать такой глупостью. Он здоровый, как медведь, лохматый. У него ручищи такие… Подумала про ручищи и еще больше покраснела, теперь уже вся, а не только уши.
– В душ. – Он снова усмехнулся, отодвинул ее аккуратненько этими своими ручищами, направился к ванной, оставляя на полу мокрые следы босых ног.
А Марфа опомнилась, закричала ему в спину:
– Ты одежду мне передай! Пока будешь мыться, я ее у плиты сушиться повешу, а потом утюгом…
Дверь захлопнулась перед самым ее носом, она всхлипнула, потерла пылающие щеки. Вот дура… А дверь снова раскрылась, и в образовавшуюся щель проснулась волосатая, татуированная рука с зажатой в кулаке одеждой.
– Там простыня банная, – пискнула Марфа. – Она чистая, ты не думай.
– Я не думаю, – донеслось из-за двери. – Ты про пирог, главное, не забудь.
На своей удивительной кухне Марфа крутилась словно белка в колесе, только не бездумно, а очень даже целенаправленно. Мокрую одежду растрясла и аккуратно пристроила на спинку стула рядом с включенной духовкой. Пока пусть так повисит. Тесто замесила в считаные минуты и за считаные же минуты нарезала груши. Сунула пирог в духовку, взялась за картошку. На особые изыски времени нет, но жареную картошку любят все. А она умеет жарить так, что пальчики оближешь.
Скрипнула дверь ванной, но Марфа оборачиваться не стала. Пусть не думает, что ей так уж важно и интересно.
– Хорошо! – сказал бородач и уселся на стул, прижался спиной к стене.
А спина была широкая. И спина широкая, и загорелый торс. Шрам тут, шрам там. Много шрамов… И все видно, потому что его одежда вот, сушится у духовки, и заворачиваться в банную простыню на манер римских патрициев он не стал, а обернул ее вокруг бедер. И теперь все видно: и грудь, и эти страшные шрамы. Откуда столько?..
– С легким паром, – сказала Марфа вежливо и взгляд отвела, принялась шуровать лопаткой в сковороде.
А он снова потянул носом по-звериному и снова сказал:
– Вкусно пахнет!
Не было в Марфиной жизни лучших слов, чем вот это «вкусно пахнет»! И так она обрадовалась, что забыла и про голый торс, и про шрамы.
– Сейчас! Уже скоро. Ты посиди пока. Я уже на стол накрываю.
И накрыла! Как дорогому гостю, все самое лучшее на стол поставила. Даже грибного салатика отложила из того, что делала для заказчика. Она все равно много сделала, с запасом. А пока стол сервировала, пожарилась картошка, и котлеты разогрелись. Картошки и котлет Марфа наложила много, целую гору. Отрезала краюху хлеба, придвинула поближе салат с грибочками и порезанные огурчики, а потом вдруг вспомнила, что в запасах у нее есть коньяк, припасенный исключительно для кулинарных целей. Но для кулинарных целей она потом докупит, а сейчас пусть человек стресс снимет.
Коньяку он даже, кажется, обрадовался, щедро плеснул себе в бокал, а потом налил и Марфе тоже.