Девочки. Их было три. Похожие, как сестры, огненно-рыжие. Тогда прадед испугался, не решился оставить спасенных из Горяевского детей у себя. И оставить их троих в одном месте он тоже не решился, чтобы те, кто непременно бросились бы девочек искать, не нашли сначала их, а потом и самого Григория Анисимовича. Слишком яркие, слишком приметные были те девочки! И потому он пошел на еще одну подлость: разделил детей, пристроил в разные семьи в разных уголках страны. Разделил, но присматривал за ними до конца своих дней, приемным родителям платил исправно и крепко следил, чтобы родители эти девочек не обижали. Как умел, искупал вину за то, что оставил ни в чем не повинных детей сиротами, но грех, что взял он на душу ради спасения единственного сына, никуда не делся. Вот теперь этот крест лег на плечи Семену Михайловичу, теперь уже его собственный сын нуждается в спасении, а сам он в искуплении. Наверное. Если по-другому никак…
Он нашел их всех быстро. Даже без своей особенной вещицы он все еще не утратил этот уникальный дар. Остальное решили деньги. Был план, одновременно четкий и жестокий. План этот ломал жизни сразу шестерым, но Семен Михайлович очень надеялся, что потом, когда все закончится, он сумеет все исправить, вымолить прощение у потомков тех, кого предал его пращур.
А Никопольский считал его затею авантюрой. Особенно твердое решение Семена Михайловича лично принять участие в экспедиции. Как бы то ни было, а нанятые Никопольским люди воплотили в жизнь сумасшедший план Семена Михайловича. Он утешал себя мыслью, что хоть одну жизнь он все-таки не сломал, а спас. Если бы не его вмешательство, Эльзы уже, наверное, не оказалось бы в живых. И самое главное не случилось бы в жизни этих ребят, если бы не его, Семена Михайловича, вмешательство. Они бы не встретились, не полюбили… Так может, и от его злодейства выйдет хоть какой-нибудь прок?
– Папа? – Голос Алеши теперь звучал громче, да и сам он приближался, медленно обходил по периметру круг света от фонарика. – Папа, ты принесешь замок?
Он принесет. И даже не спросит, зачем замок понадобился Врану. Он сделает все возможное и невозможное, чтобы спасти своего единственного ребенка. Заплатит любую цену, возьмет на душу точно такой же грех, что некогда взял его предок. Значит, такая у них судьба – быть предателями и клятвопреступниками…
– Я принесу, – сказал Семен Михайлович. – Ты только не уходи. Дождись меня, сынок.
В доме было тихо, даже дубовые половицы не скрипели. Семен Михайлович прокрался на кухню, в темноте, не зажигая света, принялся обшаривать карманы оставленных на просушку курток.
– …Замок ищешь, Михалыч? – сначала послышался голос, а потом темноту вспорол невыносимо яркий луч фонарика. Семен Михайлович отшатнулся, прикрыл глаза ладонью.
– У него мой сын. – Он говорил, не открывая глаз. – Что, по-твоему, я должен делать, пограничник? Как бы ты поступил на моем месте? Как поступил?
– Не знаю. – Луч света скользнул в сторону. – Но то, что ты собираешься сделать, неправильно. Это не выход. Поверь мне. Он все равно тебя обманет. Он получит свое и убьет твоего сына.
– Не обманет. – Семен Михайлович открыл глаза. – Не обманет и не убьет. Год прошел. Если бы хотел, давно убил бы. Ведь так?
– Не так.
В руках Архип сжимал карабин, и ствол его был нацелен прямо Семену Михайловичу в живот. Значит, попытаться отнять замок силой не выйдет. Так может, получится другое? Может, Архип сумеет защитить и Лешу?.. Он же пограничник!
Семен Михайлович упал на колени, руками схватился за ствол карабина, взмолился. Нечего ему больше терять. Теперь уж точно нечего.
– Пойдем. – Архип рывком поставил Вяземцева на ноги, подтолкнул к выходу. Сам держался позади, словно на расстрел вел. А пусть бы и так, лишь бы Алешу спас!
Вышли на крыльцо, замерли, прислушиваясь, всматриваясь в темноту.
– Покажись! – велел Архип и за карабин ухватился покрепче.
– Алексей, иди сюда! – позвал Семен Михайлович. – Выйди, это друг.
Другом Архип ему никогда не был и после сегодняшнего уже точно не будет, но мальчику поможет, потому что он не такой, как Семен Михайлович, есть в нем какая-то несгибаемая вера. И доброта тоже есть, чистая, как вода вот в этом лесном ручье. Спасет мальчишку, не оставит в беде.
А из темноты послышался голос:
– Пограничника привел, папаша. – Голос этот был Алешин, но тон… но слова. Семен Михайлович вздрогнул. И Архип, кажется, тоже вздрогнул.
– Отпусти мальчишку! – Архип прицелился в темноту, в единственного сына Семена Михайловича прицелился… – Отпусти мальчишку, и поговорим.
– А о чем мне с тобой разговаривать, пограничник? – Выглянула из-за тучи луна, осветила стоящего у крыльца Алешу. Вот только Алешу ли? – Хочешь мальчишку, так я отдам. Я тебе – мальчишку, ты мне – замок.
– Это не твой сын, – шепнул Архип одними губами. – Только оболочка его… – И прицелился.
Он прицелился, а Семен Михайлович с рычанием вцепился в дуло карабина.
– Убить хочешь? – Тот, кто выглядел точь-в-точь как Алеша, насмехался. – Как тогда, когда дружка своего пристрелил на глазах у его дочери?
– Не дружка – тебя! – прорычал Архип и легко, играючи, отмахнулся от Семена Михайловича. – Я тогда чуть не опоздал! Ты бы ее живой не отпустил! Руками родного отца задушил бы девочку!
– Не руками – ремнем. – Тот, кто выглядел точь-в-точь как Алеша, осклабился. – Не для того мои птицы ее сюда заманили, чтобы она от меня живой ушла. А ты помешал, пограничник! В который уже раз помешал! Ты и эта ведьма! – На мгновение, всего на секунду, Алешино лицо исчезло, и на его месте появилась уродливая птичья маска. Показалось. Примерещилось… – А каково тебе было дружка своего убивать? Ведь знал же, что меня простой пулей не взять.
– Ты бы его все равно не отпустил. Выносил бы до дыр, как старую одежду, а потом отдал бы безвременникам! – В голосе Архипа звучала боль. Такая неизживная, что Семену Михайловичу сделалось страшно.
– И ты его убил. Так чем ты отличаешься от меня, пограничник? Ты такой же убийца, как я!
– …Он не такой! – Они и не заметили, что на крыльце больше не одни. За их спинами стояла Эльза.
– Уйди, девочка, – прошептал Архип, не оборачиваясь. – Я прошу тебя, уйди.
Но она не ушла. Наоборот, она обошла их с Архипом, ступила босыми ногами на каменные ступени крыльца. И кошка скокнула следом, выгнула дугой спину, зашипела.
– Это не он, это ты убил моего папу! – голос ее звенел в темноте. – Ты всех убил!
– Убил. – Тот, кто присвоил себе Алешино тело, усмехался. – Его убил и до тебя едва не добрался. Как жилось тебе под сенью моей Погони? Что ты чувствовала, когда вернулась из этого места? Каково тебе было одинокой, всеми брошенной? Вот и мне так. Один-одинешенек я здесь. Скучно. Много времени прошло. Я теперь думаю, может, и хорошо, что я тебя тогда не убил. Сейчас веселее будет.
– Эльза, назад, – прохрипел Архип и шагнул вслед за девочкой. Семен Михайлович тоже шагнул. За дулом двустволки он следил неотрывно, готовился в любой момент броситься под пули, заслонить Алешу.
А она все шла. Медленно, шаг за шагом. И волосы ее огненные трепал невесть откуда взявшийся ветер, а на безымянном пальце полыхало колечко. Холодным серебряным светом полыхало.
– Стреляй, пограничник! – Тот, кто забрал Алешино тело, рывком задрал футболку, обнажая впалый живот. – Вот прямо сюда и стреляй. Мне не жалко, я себе новое найду.
– Архип, умоляю… – простонал Семен Михайлович. – Он же ни в чем не виноват…
– Никто не виноват. – Дуло карабина дрогнуло, но не опустилось.
– Не надо, Архип. – Ветер донес до них тихий шепот. – Я сама.
Они бы все равно ничего не успели. Ни Архип выстрелить, ни Семен Михайлович под пули броситься. Эльза оказалась быстрее. Быстрее и куда опаснее самого страшного оружия. Она всего лишь вытянула перед собой руку. Ту самую руку, с колечком. И стих ветер, но лишь на мгновение, чтобы тут же ударить невидимым кулаком, разметать их всех, точно былинки, смахнуть с крыльца. Лешу тоже смахнуло, подняло в воздух, закрутило в водовороте из птичьих тел, встряхнуло, как тряпичную куклу, а потом швырнуло обратно на землю. Алешу швырнуло, а птицы остались, сбились в стаю, на глазах превращаясь в невиданного черного зверя, точно такого же, что рвался в избушку к бабе Маланье. Зверь припадал на передние лапы, выл на сто голосов, мотал башкой, и из его черной гривы, словно стрелы, летели во все стороны окровавленные, с мясом выдернутые из птичьих тел перья.
А Семену Михайловичу было не до зверя, не обращая внимания на звон в разбитой голове, он полз к Алеше, чтобы собственным телом укрыть сына от этих черных стрел. Он полз и краем глаза продолжал видеть хрупкую девичью фигурку, что бесстрашно стояла напротив ярящегося зверя, и серебряные смерчи, что взвивались у ее ног, образуя светящийся, непрошибаемый щит. Когда он дополз и упал на бездыханное тело сына, напротив зверя стояла уже не одна девушка, а три, но думать он мог только об одном. Что с Алешей? Отпустила ли его нежить живым, или сбросила, как сбрасывает гадюка ненужную кожу.
Не было пульса. Не было дыхания, и сердце не билось. Не живой человек – ненужная кожа…
Он кричал до хрипоты. Кричал и баюкал своего мертвого сына. Пока кто-то сильный и жестокий не дернул его за плечи, отрывая от Алеши, отшвыривая в сторону.
– Успокойся! – послышался над ухом голос Архипа. – Позволь ей помочь.
Кому? Семен Михайлович замотал головой, заморгал, прогоняя слезы. Разве хоть кто-нибудь способен в таком помочь?!
Марфа стояла над Алешей на коленях, и распущенные волосы занавешивали не только ее лицо, но и Алешино. Она просто стояла, держала мальчика за голову и ничего не делала. Она не помогала!
Семен Михайлович уже не закричал – не было сил кричать, – засипел в ярости и снова бросился. И снова не пустили, держали крепко, словно рвущегося с цепи пса.
– Все, – прорвался наконец через его ярость и отчаяние голос Архипа. – Все, живой он. Успокойся.