– Это уже третья на моей памяти девочка. Когда по две недели, когда по три они змее этой прислуживают, а потом исчезают.
– Куда исчезают?
– Никто не знает. Нам говорят, вот как сегодня, что отослали их домой, что надоели они старухе, а на самом деле…
– Что же на самом деле, Шура? – Сердце холодело, а спина покрывалась испариной. Ольга боялась, что уже знает ответ.
– А на самом деле исчезали эти девочки. Словно и не было их, словно сквозь землю провалились.
– Всегда только девочки?
– Не знаю я. – Шурины губы побелели от напряжения, на шее проступили синие жилы. Она и сама не хотела знать, не хотела верить в то, что сейчас клещами тянула из нее Ольга. Но Ольга тянула, и ей приходилось открывать свою персональную дверку памяти. – Может, и другие какие были. Они, девочки эти, завсегда ко мне за обедами приходили.
– Для хозяев?
– Нет. Хозяева отдельно питаются. Там была простая еда: хлеб, каша, вода. Иногда молоко.
Ольга и сама вспомнила корзинку в руках у Лизы. Было это в тот день, когда она впервые увидела Гюнтера. Может, для него была корзинка? Она так и спросила, но Шура зло мотнула головой.
– Этот боров приходил ко мне на кухню, когда хотел, брал, что хотел, а жрал всегда у себя в сарае. Мне потом грязную посуду приходилось за ним прибирать.
– Так для кого была эта еда, Шура?
– Я не знаю. – Теперь она и сама старалась вспомнить, не сопротивлялась, а помогала. – Один раз видела, как Лизка шла с корзинкой куда-то вглубь парка. Куда-то к старой водонапорной башне.
– Здесь есть водонапорная башня?
– А как же! Все удобства! Чтоб им пусто было…
– И всегда по вечерам девочки забирали еду?
– Да. Я тогда еще подумала, чего это она по темноте-то шляется. Подумала, а потом… забыла. – Шура в изумлении посмотрела на Ольгу, сказала шепотом: – Как много я, однако, забываю.
– Ничего, – Ольга погладила ее по плечу. – Этот наш разговор ты тоже забудь. Никому не рассказывай, что я тебя расспрашивала. Особенно… змее.
Старуха ведь может попытаться прочесть и Шуру. Или уже прочла, раз у той память стала, как решето? Прочла и точно так же, как она сейчас, велела все забыть.
– А они худенькие такие, бледненькие… – сказала вдруг Шура жалобным голосом.
– Кто? Девочки?
– Поначалу-то веселые были, живые, а потом… словно подменили их. Я все жалела, откормить пыталась, совала кусочки повкуснее да побольше, а они не ели. Не брали ничего из моих рук. Потом-то я решила, что они тем и ужинают, что я им на вечер собираю. Ну, решила да и успокоилась. А что мне за всех думать нужно, да?! – В голосе Шуры проступили ее привычные сварливые нотки.
– Не нужно думать. – Ольга снова погладила ее по плечу. – Забудь этот разговор. Вот чаю лучше мне налей.
– Что? – повариха моргнула, и взгляд ее сделался осознанным.
– Я говорю, чаю мне не нальете, Шура?
– А не побрезгуете? – Вместе с осознанностью к ней вернулась и язвительность. – Вы ж все больше с хозяйкой кофеи гоняете.
– Я не побрезгую, а вы бы попридержали язык, – сказала Ольга ласково. – Не надо так… откровенно.
– Сейчас воды вскипячу! – Шура развернулась к ней спиной.
– А, пожалуй, не нужно. Потом как-нибудь. Не трудитесь, Шура.
Ольга выходила из кухни с мыслью, что обязательно нужно проверить водонапорную башню. Оказывается, она даже не догадывалась о ее существовании. Хотя стоило бы подумать, что вода в доме не из колодца берется.
– …Как у вас это получается? – послышался над плечом сиплый шепот.
Ольга замедлила шаг, спросила:
– Подслушивал?
– Подумал, что вопросы вы интересные задаете, тетя Оля. А метода получения ответов у вас вообще уникальная. Эх, не будь у вас таких крепких моральных принципов, мы бы с вами…
– Григорий, прекрати!
– Прекратил. Вы ведь что-то придумали там для себя, тетя Оля. И про этих девочек придумали, и про то, кому они еду носили.
– Это лишь догадки, Гриня. Ты должен понимать. – Ольга тоже перешла на шепот.
– Я понимаю. Вы сейчас скажете, что, возможно, они кормили ту тварь, что сейчас рыщет по лощине.
– Возможно.
– А я вам тогда скажу, что тварь не молоком с хлебом питается. Если уж мы с вами вчера допустили существование… упырей.
Откуда в нем эта стойкость? Вот ведь с виду и не скажешь. С виду шалопай, вор-рецидивист, разбойник с большой дороги, а глубже копни, много там всего в его душе. И хорошего, и плохого. Вчера на его глазах любимую жену убили, а сегодня он уже острит и версии выдвигает. И, кажется, что нет у него вообще души. А на самом деле есть, только боль свою он научился прятать не хуже, чем сама Ольга.
– Гринечка, не могу я сейчас этим заниматься. Есть у меня свои дела. – Получилось, словно бы она перед ним извиняется. Хотя в первый же день предупредила, что каждый из них сам по себе.
– А вы своими делами и занимайтесь, тетя Оля, – сказал Григорий и взял ее под ручку. – Проводите меня к оранжерее, проверьте, как работа делается, а по пути поговорим. У меня для вас тоже кое-что интересное есть. Из разряда непознанного…
Так, под ручку, они и вышли на парковую дорожку. Со стороны – тетушка и любящий племянник, а на самом деле – сообщники, заговорщики.
– Я тут кое-что услышал от немцев.
– Услышал?
– Ну, к языкам у меня всегда расположенность была. Вы ж знаете, тетя Оля.
Была. Она сама его немецкому и учила.
– Вот я и услышал. Видали, на воротах они все такие… – Григорий прищелкнул пальцами, – встревоженные. А все почему?
– Почему?
– Потому что ночью одного из часовых утащили в чащу. Уже утром неподалеку нашли то, что от него осталось. Рожки да ножки…
– Тварь утащила? – спросила Ольга, невольно переходя на шепот.
– Было бы логично, вот только второй часовой утверждает, что это был мой предшественник.
– Гюнтер?..
– Он самый. Гюнтер, которого тварь поранила, а помирать он пришел к хозяевам, как верный пес. Фон Клейст, как я погляжу, даже о своих собственных псах не особо печется, велел закопать Гюнтера тут недалече. Его и закопали да, видно, не особо глубоко. – Григорий замолчал, задышал тяжело, со свистом. Нелегко ему давался этот рассказ, помнил о том, что и Зосю его тоже закопали…
– Гришенька… – Ольга погладила его по руке.
– Не надо, тетя Оля. Все нормально со мной. А вот вы подумайте над моими словами.
– Что подумать?
– Что плодятся они… упыри эти. Сначала Зося, теперь Гюнтер.
– Плодятся… – С этим не поспоришь. Да и зачем спорить с тем, что неоспоримо? – А откуда ты все это узнал?
– Солдаты у Шуры завтракали, обсуждали ночное происшествие, а я под открытой форточкой решил постоять. Мало ли…
– Гюнтера нашли? – спросила Ольга.
– Нет, но сегодня фон Клейст собирается на охоту.
– Вечером?
– Почему вечером? Говорили, что днем. Как думаете, тетя Оля, упыри днем что делают? Спят, небось, в своих норах? Вот он его тепленьким в норе и возьмет. Собачек своих еще на охоту прихватит для верности.
– А солдат?
– А солдат, говорят, с собой не берет. Они этому факту, кстати, сильно радовались. Никто не хочет сейчас даже за ворота усадьбы выходить, не то что охотиться. Фон Клейст сказал, что со зверем сам разберется. Он до сих пор уверен, что в лощине орудует какой-то дикий зверь, а все остальное – бредовые фантазии.
– Бредовые фантазии, – повторила за ним Ольга. – Слишком много их стало, этих фантазий. И девочки пропадают…
– Мальчики тоже, – сказал Григорий и скрежетнул зубами. – Вы, тетя Оля, как хотите, а я тут все перерою, под каждый камень загляну, если надо, землю жрать буду, а Митяя своего отыщу. Если он не…
– Это не он! – Ольга не дала Григорию договорить, крепко сжала его холодную ладонь. – Там другое что-то. Что-то непостижимое.
– Хорошо. – Он вздохнул с облегчением, а потом решительно добавил: – Но я должен убедиться, должен все проверить.
– Проверяй. Только себя побереги. Не лезь в пекло…
– Не знавши броду, не суйся в воду, – усмехнулся Гриня.
– Да, так и есть. Ты у Мити своего теперь один остался. На тебя одного у него теперь только надежда.
– Надежда и опора… Плохая с меня, выходит, опора, тетя Оля, если жену не сберег и сына потерял.
– Найдешь.
– Обещаете? – он заглянул Ольге в глаза. Во взгляде его читалась мольба, и Ольга, не моргнув глазом, соврала:
– Обещаю, Гриня!
Расстались они у оранжереи. Тетя Оля осмотрела все по-учительски внимательным взглядом, удовлетворенно кивнула, но вмешиваться не стала, доверила процесс Григорию. А он, в свою очередь, доверил пацанам. Так уж вышло, что получалось у него договариваться с людьми, слушались его, делали, что просил. Может, потому, что просил, а не командовал, как тетя Оля? Она ж не такая на самом деле, не такая… гадина, какой хочет казаться. И что понадобилось ей в Гремучем ручье? Он Митьку своего ищет, а она кого? Или что она вообще ищет? Ведь очевидно же, что ищет. Пока так же безуспешно, как и он сам. Но знает всяко больше, чем он. Про упырей вот знает… И ведь не удивилась совсем, когда Зосю… когда нежить, Зосей прикидывающуюся, увидела. И с колом осиновым у нее ловко так получилось. Вот он бы не додумался, а она, выходит, наперед знала, как правильно поступить. Сказала, что от бабки своей науку получила. А что за наука такая? Где это учат, как с упырями расправляться? Ладно бы сама она была темная, деревенская, так ведь образованная женщина, коммунистка. И что же? Коммунистка прислуживает фашистам, а между делом убивает упырей. Ох, не то что-то деется в этом мире…
– Мужики, мне тут нужно по одному дельцу! – Григорий помахал парням рукой. – Работы осталось мало, вы пока сами. Лады? А я приду потом. Подмогну.
Ему закивали все разом. Нравился он им, этим пацанам. Они ему тоже нравились, но у него дело, нетерпящее отлагательств, у него Митяй…
Думать про сына было больно, но Григорий заставлял себя думать, и каждое мгновение помнить. Словно боялся, что может Митяя забыть за всеми этими хлопотами. Шура сказала, что девчонки уходили с едой куда-то в стор