– Это ради блага семьи. Ты только подумай о перспективах! Мы с Ирмой пытались. Я пытался точно, думаю, она тоже. Знаешь, чего мы добились? Здесь особая земля, мы все это чувствуем. И это, и свои прибывающие силы. Но этих сил хватает лишь на создание бесполезных и безмозглых големов. Да, они менялись, да от нашей крови они становились голодными и послушными, но всякий раз их бессмысленное пограничное существование заканчивалось банальной смертью. Мой последний подопытный кажется мне самым перспективным. Он живет уже третьи сутки, но он все равно издохнет, я почти уверен. А ты подумай, брат…
– Я подумал, – оборвал его Клаус. – С тех пор, как пришел в себя, я лишь тем и занимался, что думал. А еще вспоминал… Часы почти полной неподвижности в узком деревянном ящике…
– Тебе не было больно, – сказал фон Клейст мягко.
– Мне было скучно. А еще обидно. Но больше всего меня мучил голод. Тебе ли не знать, что такое голод.
– Свой я научился контролировать. И если бы ты…
– Если бы я оставался таким же расчетливым педантом, как ты, я бы никогда не стал…
– Богом, – закончил за него фон Клейст.
– И ты в самом деле думаешь, что бог захочет делиться обретенной силой с тем, кто двенадцать лет держал его на цепи, кто обращался с ним хуже, чем со своими псами?!
– Я виноват перед тобой, брат. – Фон Клейст отступил на шаг. – Но ты должен понимать, что все это я делал ради твоего же блага. Даже в эту богом проклятую страну я попросился ради нас всех. Тут все по-другому. Больше крови, больше надежд. Я знаю, тебе просто нужно время, чтобы подумать, но потом, когда утихнет боль обиды, ты расскажешь мне, где найти этого… человека. Где найти мертворожденного. Ведь расскажешь же, Клаус?
– Расскажу. – Клаус улыбался задумчивой улыбкой, сейчас он походил на обычного человека. Если бы не кровавый отсвет в глазах…
– Я знал! Спасибо, брат! – Фон Клейст раскинул в стороны руки и шагнул к Клаусу.
Какое-то мгновение Ольге казалось, что он хочет заключить брата в объятья, но неуловимо быстрым движением он выхватил меч. Доля секунды – и меч по самую рукоять вошел в грудь Клаусу. Между вторым и третьим ребром, прямо в сердце…
Так они и стояли друг напротив друга, лицом к лицу. Два брата. Один живой, а второй умирающий, удерживаемый на ногах лишь холодной сталью булатного клинка.
– Я слишком хорошо тебя знаю, братец. – Белоснежным носовым платком фон Клейст стер стекающую по подбородку Клауса черную струйку крови. – Ты всегда был сам по себе. Тебя на заботили проблемы рода. Ну, признайся сейчас, стоя на пороге смерти! Ты бы никогда не отдал мне свой священный Грааль.
– Я бы тебя… – В горле у Клауса клокотало, а на губах пузырилась кровавая пена.
– Ты бы меня убил, я знаю! – Закончил за него фон Клейст. – Возможно, ты бы не тронул Ирму. Все-таки между вами была какая-то особенная связь. Если бы я мог чувствовать, я бы сказал, что мне даже немного обидно. В конце концов, это ведь я ее брат-близнец! Но меня, меня бы ты убил при первой же возможности! Все, не трудись! Я сказал это за тебя, мой дорогой братец.
Так они и стояли друг напротив друга, и из своего укрытия Ольга видела, как медленно гаснут красные сполохи в глазах Клауса. Когда погас последний, его крупное тело почти бесшумно соскользнуло с меча на холодную землю.
Еще несколько минут фон Клейст просто стоял неподвижно, а потом скупыми и расчетливыми движениями снял сначала перчатки, потом фуражку и шинель. Все это время он не выпускал меч из рук. Понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, почему он не отложил меч. Ольга отвернулась. Тогда, у виселицы, она не могла не смотреть. Не смотреть, не слушать. А теперь отвернулась, но уши закрывать не стала.
Голову брату фон Клейст рубил теми же скупыми и выверенным движениями. Сначала голову, а потом и руки-ноги. Может быть, он верил в семейные легенды о мертвых вампирах, а может, ему просто нравилось.
Мерзкие рубящие-чавкающие звуки прекратились лишь на пару секунд. Этого времени Ольге хватило, чтобы сползти обратно в овраг. А следом полетело что-то мокрое и тяжелое. К ногам ее упала голова. Клаус, которому довелось побыть богом такой малый срок, смотрел на нее с укором. Ольга вцепилась зубами в рукав пальто, зажмурилась и перестала дышать.
Сколько она так простояла? Может несколько секунд, а может и несколько десятков минут, а когда пришла в себя, в лощине царила мертвая тишина. Фон Клейст ушел. Фон Клейст не стал спускаться в овраг, чтобы поднять наверх тело своей верной Гармонии. Наверное, не захотел пачкать шинель из-за какой-то мертвой псины…
Из оврага Ольга выбиралась с опаской, хоть и знала почти наверняка, что фон Клейст ушел. Он ушел, а у нее еще есть неотложное дело. Ей нужно найти Григория. Живого или мертвого…
Думать о том, что Григория мог убить кто-то из тех двоих, было страшно, и она позволила себе не думать. Вместо этого она сосредоточилась, закрыла глаза, прислушиваясь к ночному голосу лощины. Сначала голос этот звучал ровно, даже сонно, а потом она услышала слабый не то всплеск, не то всхлип и решительно двинулась в сторону звука.
Здесь, на этом участке лощины, местность была неровная, сплошь овражистая, заросшая густым кустарником. Свет далекой луны пробивался сюда с трудом, считай, вообще не пробивался, потому Ольге пришлось ориентироваться исключительно на слух. Несколько раз она падала и, когда падала, думала лишь о том, чтобы уберечь лицо. Нет, не потому, что красота значила для нее хоть что-нибудь. Просто, царапины на лице будет очень сложно скрыть, почти невозможно. Они могут породить вопросы, очень много опасных вопросов.
Теперь звук стал отчетливым. И не вздох, и не всхлип, а тяжелое, булькающее какое-то дыхание.
– Гриня, – позвала она шепотом. – Григорий, это ты?
Теперь, когда фон Клейст ушел, можно было не опасаться, что ее кто-нибудь услышит в этой глуши. Главное, чтобы услышал Григорий.
И он услышал, отозвался тихим, едва различимым голосом:
– Тетя Оля, я здесь.
Здесь – это где? Ей казалось, что где-то совсем близко, но Ольга не видела ровным счетом ничего. А потом ворох прелых листьев зашевелился и из-под него показалась окровавленная рука.
Ольга бросилась вперед, принялась разгребать эту кучу из листьев. Григорий не помогал, и это был плохо. Очень плохо.
Он лежал на боку, подтянув к животу колени. Ворот его рубашки был окрашен кровью. Листья тоже…
– Гриня…
Первым делом Ольга ощупала его шею, уже почти заранее зная, что она там найдет. Мышцы были разорваны чем-то острым. Не нужно себя обманывать! Клыками они разорваны! Но кровь не бьет фонтаном, а медленно сочится. Наверное, это хорошо. Должно же быть хоть что-то хорошее в этой страшной ситуации!
– Гринечка, очнись! – Ольга легонько, стараясь не причинять лишней боли, похлопала его по сизым от щетины щекам. – Посмотри на меня! Очнись, Григорий!
Когда-то небесно-голубые, а сейчас мутно-серые глаза открылись, невидяще уставились на Ольгу. Губы растянулись в мучительной гримасе, которая, наверное, должна была быть улыбкой.
– Так глупо, – слетел с этих губ слабый шепот. – Так глупо, тетя Оля… Он порвал меня… Этот упырь…
Она видела, что порвал. И видела, что дело плохо. Не в Грининых правилах разлеживаться вот так, без дела.
– Ерунду не говори! – Ольга старалась, чтобы голос ее звучал строго и решительно, разговаривала с ним так, словно он был одним из ее учеников. Обычно это помогало, но на сей раз не сработало.
– Обещайте! – С неожиданной силой Григорий схватил ее за запястье, потянул к себе. Ольга не стала вырываться, понимала, о чем он сейчас попросит. – Помираю… – Он снова попытался улыбнуться, и на губах его запузырилась розовая пена. – Шкурой чую – пришел мой конец. Я помираю… – Он задышал часто и порывисто, а потом зашелся кашлем. – Помираю, а Митяя… Митяя-то я так и не вызволил…
– Я все сделаю, Гриня. – Ольга смотрела ему в лицо, не отводила взгляда. – Я найду и спасу твоего сына. Обещаю.
Исполнимое ли это обещание? Она не знала. Она постарается, сделает все, что от нее зависит. Но даже если это всего лишь ложь во спасение, пусть… Лишь бы его отпустило.
– Все будет хорошо, Гринечка. – Она погладила Григория по слипшимся от крови волосам. – Я все для него сделаю.
– И для меня! – Его хватка стала еще крепче, а голос зазвучал сильнее. Он даже попытался привстать, но Ольга его удержала, не позволила.
– Лежи! Нельзя тебе…
– Не хочу… – Он прикрыл глаза. – Не хочу, как Зося.
– Не будет такого, Гриня! Глупостей не говори! – Она врала и ему, и себе. Будет. Наверняка будет. Если только…
Он понял, о чем она подумала. Наверное, именно об этом он и хотел ее попросить. О невероятном, неприемлемом!
– Не хочу становиться чудовищем, тетя Оля…. – Григорий снова закашлялся, а она завороженно наблюдала, как толчками выплескивается из раны на шее кровь. Она сорвала с шеи платок, зажала рану. – Вы должны пообещать. Не ради меня, ради Митяя! Чтобы я не пришел к нему, как моя Зося. Обещайте! – слабый голос Григория сорвался на крик и тут же затих. Не осталось у Грини ни сил, ни фарта. – Вы же знаете, что нужно делать… Как остановить это до того, как я… – Он не договорил, не захотел произносить это вслух. – Обещайте…
– Хорошо. – Ольга утерла катящуюся по щеке слезу. – Я все сделаю, Гриня.
– Нож… В кармане… – Кажется, Григорий вздохнул с облегчением, голова его безвольно откинулась на кучу листьев, и Ольга испугалась, что может не успеть, что нож мог где-то затеряться в пылу сражения, что не хватит воли или решимости.
Но нож нашелся. Холодное лезвие до крови оцарапало ладонь, но это такая ерунда… Ольга крепко сжала его рукоять, сверху вниз посмотрела на Григория. Он лежал с открытыми глазами, еще живой, но уже не жилец, почти нежить…
– Все хорошо… – сказал он одними лишь губами. – Вы ж коммунистка, тетя Оля? А значит, ни в ад, ни в рай не верите. А я вам разрешение даю… никакой это не грех… Это… – Он снова зашелся кашлем, и Ольгин платок насквозь пропитался его горячей кровью. – Это милосердие… – прохрипел он и глядя прямо Ольге в глаза велел: – Ну же!