– Так и есть, блондинчик. Хотел бы я тебе сказать, что это быстро пройдет, но я не знаю. Возвращаемся?
– Возвращаемся. – В голосе Севы не было обреченности, но смирение в нем точно было. Митяй не знал, хорошо это или плохо.
20 глава
Он думал, что стоит увидеть это место, как его отпустит. Не отпустило. Стало еще больнее. И вопросов стало еще больше. Не укладывалось в голове увиденное во сне. Зачем Ольга Владимировна показала ему все это? Зачем вообще сотворила то, что сотворила? И как вообще сотворила?..
Мертвые не ходят по земле. Или ходят? Упыри разве живые? А Горыныч живой? Что они вообще знают о смерти? Знают доподлинно, что есть не-жизнь. А если так, если допустить, что не-жизнь – это что-то промежуточное между тем миром и этим, то почему бы не допустить, что и умирающие могут проходить эту стадию не-жизни? Ольга Владимировна ее проходит? И поэтому у нее так мало времени? А что же Таня? Почему она ни разу не заглянула в его сон? Он ведь ждал! Каждый раз ложился спать с надеждой, что она придет, скажет хоть что-нибудь, по голове погладит, в глаза посмотрит. А она не пришла. Не захотела? Не смогла?
– Возвращаемся? – Голос Митяя привел его в чувства.
– Возвращаемся.
У него достаточно времени, чтобы все обдумать, чтобы попытаться разгадать загадку, которую загадала ему Ольга Владимировна. Одну загадку он, кажется, уже разгадал. Горыныч потерял Танин след. Теперь они с Митяем – единственное, что связывает его с мертвой хозяйкой. Наверное, скоро эта связь ослабнет, потому что Горыныч тоже не-живой и существует между мирами. Когда-нибудь отведенное ему время закончится, и он вернется туда, откуда пришел.
Обратно шли уже неспешным, почти прогулочным шагом. Севе больше незачем было спешить. Сказать по правде, он теперь плохо представлял и свое будущее, и свои цели. Наверное, следует вернуться в партизанский отряд. Или заручиться рекомендациями Головы и попытаться связаться с городскими подпольщиками. Он не знал и пока не хотел об этом думать. Если бы хоть кто-нибудь из фон Клейстов остался в живых, у него была бы цель, а так…
Горыныч забеспокоился на подступах к Гремучей лощине, аккурат в тот момент, когда дорога, ведущая в город, слилась с дорогой, ведущей в усадьбу. Сначала он замер, а потом принялся обнюхивать землю. Тут, на самой границе лощины, мир снова сделался менее ярким и менее прозрачным, словно запотевшее стекло. Сева еще не слышал тот странный звук, который Танюшка называла голосом лощины, но уже чувствовал знакомое щекотание в затылке. Кажется, Митяй тоже это чувствовал, потому что и без того бледный, сейчас он казался белее собственных волос.
– Я думал, это у меня от малокровия, – сказал он шепотом. – Я всякое слышал, когда сидел в том чертовом подземелье. Потом все прошло, а теперь вот опять. – Он вопросительно посмотрел на Севу. – Скажи, блондинчик, ты что-нибудь слышишь? Что-то такое… – он прищелкнул пальцами, – навроде шороха. Или шепота.
Сева кивнул.
– Знаешь, на что это похоже? – Митяй привалился плечом к старому вязу, и на мгновение показалось, что сейчас он свалится без чувств. Не свалился, только вздохнул глубоко, словно отгонял дурноту. – Когда я был там, – он махнул рукой в сторону усадьбы, – я мог чувствовать этого… упыря. Это как гитарная струна. Ты ударил по ней, звук уже исчез, а ты все равно продолжаешь чувствовать вибрацию. Понимаешь?
Сева понимал. То, что Митяй называл вибрацией, сам он ощущал вот этой щекоткой в затылке.
– Таня говорила, что это голос лощины. Фон Клейста больше нет, Митяй.
– Может и так. Наверное, я уже начал забывать. – Митяй устало потер глаза, а потом сказал: – В отряде рассказывали, что усадьба пустует с той самой ночи. Фрицы боятся там останавливаться. – Он ухмыльнулся. – И не мудрено, если знать, что Горыныч вырезал весь гарнизон и бургомистра с его кодлой. Да, мне батя рассказал. Конечно, все списали на партизан. А как еще объяснить такое? – Он скосил взгляд на Горыныча.
Темный пес стоял недвижимо, в наползающем с лощины тумане он был похож на одну из тех странных скульптур, что украшали – или охраняли? – парк. Сева мог с легкостью представить, что сотворил той ночью Горыныч. И сотворенное не вызывало в нем ни осуждения, ни страха, ни отвращения. Он чувствовал горькое удовлетворение от того, что хоть кто-то отомстил за все зверства, что творились в Гремучем ручье.
А Горыныч исчез, растворился в тумане, который делался все гуще и гуще. Впрочем, им не привыкать к его исчезновениям.
– Давай посмотрим, – сказал Сева, вглядываясь в туман.
Наверное, он не признался бы в этом даже самому себе, но ему хотелось найти хоть что-то, что принадлежало Тане. Хоть косынку, хоть заколку, хоть перчатку. Взять себе на память вещь, которая будет смирять его боль.
– Ты сейчас про Гремучий ручей?
По голосу слышалось, что Митяй считает это плохой идеей. Слишком много воспоминаний, слишком много боли. Сева его понимал, поэтому сказал:
– Если не хочешь, не ходи. Подожди меня где-нибудь поблизости. Я быстро. Может быть, если позвать Горыныча…
– Не нужна мне эта трехголовая нянька, – сказал Митяй раздраженно. – Я пойду с тобой. Только давай без этих… без нюней давай. Проверим, как там и что, и сразу назад.
Сева обрадовался. Нет, не перспективе снова очутиться в усадьбе, некогда населенной упырями, а тому, что окажется он там не один.
Когда они поравнялись с безголовым фавном, туман сгустился. Сева уже и забыл, какие плотные, какие странные бывают здесь туманы.
– Держись поблизости, – шепнул он Митяю, и тот в ответ презрительно хмыкнул.
– Не дрейфь, блондинчик, я с тобой, – сказал тоже шепотом и вытащил из-за пояса саперную лопатку. Лопатку он прихватил в арсенале вместе с автоматами, не устоял перед полезной вещицей. Может, и еще что прихватил, но лопатка была на виду.
Сева тоже сдернул с плеча автомат. На всякий случай.
Они шли по неразличимой тропинке, ведущей от периферии парка к центральным воротам. Наверное, было бы разумнее зайти через потайную калитку, но тогда бы пришлось делать большой крюк. Да и чего им бояться в этом покинутом людьми и не-людьми месте? Поэтому с пути Сева свернул лишь для того, чтобы утолить жажду. От тети Шуры он знал, что где-то тут поблизости должен быть источник. Если прислушаться, даже можно услышать тихое журчание воды. Еще пару недель назад этого звука не было, потому что и Гремучий ручей, и источник были скованы льдом, но весна медленно и неумолимо пробиралась даже в это гиблое место.
– Куда? – спросил ему вслед Митяй.
– Воды попить.
– Там грязюка. – Митяй в нерешительности переступил с ноги на ногу.
– Не ходи, я быстро.
У источника и в самом деле была грязюка. Наверное, поэтому кто-то и проложил к нему дорожку из почерневших от сырости досок. Сева шагнул на дорожку. Доски тихо застонали под его весом, но выдержали.
…Вода в источнике была красной, как кровь. Сева знал, почему. Все от той же тети Шуры слышал, что это из-за высокого содержания в почве железа. Когда-то, еще до войны, в усадьбе даже планировали сделать водолечебницу.
Вода в источнике была, как кровь. И на вид. И на вкус…
Сева резко выпрямился, отшатнулся и едва не упал. Вот эта неловкость его и спасла, уберегла, сначала от черных когтей, потом от острых клыков…
Упырь не был голодным. Упырь только что закусил лежащей на берегу косулей, чья кровь сейчас смешивалась с родниковой водой. Из-за тумана Сева косулю не увидел. А упыря он не увидел из-за собственной беспечности.
Упырь когда-то был крепким мужиком. Если судить по порванной в нескольких местах армейской шинели, он был из фрицев. Может быть, еще из того, уже уничтоженного гарнизона. Последняя игрушка Ирмы фон Клейст. Вот только Севе некогда было ни судить, ни рассуждать. На склизкой деревянной дорожке он чувствовал себя как в ловушке. Доски ходили ходуном от малейшего движения. Да и двигаться ему было особо некуда. Позади источник, спереди упырь. Можно было, наверное, попробовать спрыгнуть с настила в черное грязевое месиво, но Сева прекрасно понимал, что увязнет в нем, как муха в варенье.
Можно было, наверное, вскинуть автомат, но он упустил шанс. Расстояние между ним и упырем уже не сокращалось, оно сократилось. Сократилось до такой степени, что Сева чувствовал смрадный дух, исходящий их разверстой пасти, видел белесую кожу, покрытую кратерами язв.
Он попытался использовать свой последний шанс, уперся руками в грудь упырю, толкнул со всей силы. Вот только сил у упыря оказалось больше. Настолько больше, что Сева оказался на земле, прижатый навалившейся на него нетерпеливо урчащей тушей. Когда острые когти впились ему в плечи, он заорал. Он орал, а упырь все тянулся и тянулся, шея его тоже вытягивалась. И синюшные губы складывались в трубочку, словно для поцелуя. В тот самый момент, когда губы эти начали расползаться в предвкушающей улыбке, что-то случилось. Упырь хрюкнул, голова его склонилась к правому плечу. Сначала склонилась, а потом покатилась и с чавкающим звуком упала в грязь. Обезглавленное тело еще какое-то время пыталось цепляться за Севу, но тоже начало заваливаться в сторону. Отчаянного толчка хватило, чтобы оно рухнуло рядом с отрубленной головой.
– Ни на минуту тебя нельзя оставить, блондинчик! – Митяй стоял, широко расставив ноги. В руках у него была саперная лопатка. – Извазюкался весь… – Он вытер край лопатки о шинель упыря, сказал удовлетворенно: – Для ближнего боя, оказывается, незаменимая вещь. Не хуже осинового кола.
Он протянул Севе руку, помогая встать на ноги.
– Спасибо. – Говорить у Севы пока получалось с трудом. В ушах до сих пор стояло смертельно опасное упыриное урчание.
– А где Горыныч? – Отвечать на благодарность Митяй не стал. – Плохая собачка. Никакой от него пользы!
– Горыныч нам ничего не обещал. – Сева как мог, оттирал с одежды грязь. – Не наша он собачка.
– Как думаешь, откуда этот взялся? – Митяй пнул упыря носком сапога.