Путь к погребу снова лежал мимо водонапорной башни, но обходить ее Сева не стал, решил потягаться с собственным страхом. К тому же туман уже почти рассеялся, а темноту теперь разгонял тусклый свет луны.
Если бы не луна, Сева бы не увидел, как медленно открывается дверь башни. Сердце перестало биться в тот самый момент, когда воображение нарисовало тонкую девичью фигурку, не выходящую, а выбирающуюся, по-змеиному выползающую из башни. А может, и не одну…
Сева шарахнулся в тень, прижался спиной к стене, на ходу срывая с плеча автомат. Сможет ли он выстрелить? Не волновал его сейчас этот вопрос! От дикого ужаса все мысли вылетели из головы. Так страшно ему не было даже в тот момент, когда упырь складывал синие губы в трубочку, готовясь к смертельному поцелую. Тогда все было ясно, а сейчас…
А сейчас дверь открылась, и из черного провала башни выступил силуэт. Мужской или женский, Сева не мог разобрать из-за сдавившего грудь ужаса. Доподлинно он знал только одно: в эту самую секунду кто-то выходит из башни, и этот кто-то смертельно опасен, даже если уже мертв. Особенно, если мертв…
Если бы Сева был девчонкой, он бы, наверное, зажмурился, но он заставил себя смотреть, а сердце снова биться. Шаг, еще шаг – и из тьмы под мутный свет луны вышел мужчина. Сева еще не мог разглядеть его лица, но сердце, с таким трудом запущенное, снова стало насмерть.
Мужчина обернулся, подставил бледное лицо луне, как нормальные люди подставляют солнцу, и улыбнулся. В нем не было ничего ненормального. Впрочем, и человеческого в нем тоже ничего не было. Потому что упырю дана лишь человеческая оболочка, чтобы скрывать за ней отсутствие души. И вот этот аристократический жест, которым он достал из нагрудного кармана носовой платок. И вот это легкое касание платком губ. Во всем этом не было ничего человеческого, потому что Отто фон Клейст никогда не был человеком.
Наверное, он бы что-то заподозрил, почуял бы этим своим не-человеческим чутьем Севино присутствие, если бы не был занят. Он возился с дверью, запирая ее на ключ. А когда запер, еще несколько мгновений стоял, словно бы к чему-то прислушиваясь. В этот момент Сева обрадовался, что сердце его не бьется, потому что, если бы оно билось, упырь бы его услышал. Он уже и сам не мог понять, каких чувств в нем больше: страха, удивления, ярости, ненависти. Всего было поровну и все это вскипало в нем, грозя в любую секунду вырваться наружу. А ему нельзя, никак нельзя себя выдавать, потому что, где-то в самом центре этого кипящего котла билась одна единственная мысль. Если упырь выжил после взрыва бомбы, значит, и Таня тоже могла!
Фон Клейст еще раз проверил замок и легкой юношеской походкой направился прочь от башни. Кажется, он даже что-то насвистывал. Или это свистели у Севы в голове невидимые, но уже готовые сорваться предохранители?
Он медленно сполз по стене на землю, задышал открытым ртом, прогоняя серебряных мух перед глазами, сжимая виски, в попытке унять вот это все, что вскипало и рвалось. Ему нужно сосредоточиться. А надежда – сейчас плохой советчик. Лучше не надеяться вовсе! Потому что упырь – это не человек. Не-живое умереть не может. А Таня была живой! Она была такой… Стоп! Нельзя поддаваться ни воспоминаниям, ни иллюзиям, потому что потом будет больно. Куда больнее, чем сейчас. Сейчас нужно взять себя в руки и попытаться решить загадку. Да, пусть это будет загадка. Так легче!
Если фон Клейст запер за собой дверь башни, значит, там осталось что-то или кто-то, кого никто не должен видеть. И это что-то или кто-то! – не должен покинуть башню. Чтобы узнать, что там – или кто-там! – достаточно проникнуть внутрь. Задача сложная, но не невыполнимая. Коротая время с выздоравливающим дядей Гришей, Сева кое-чему у него научился. Замки притаскивал Митяй. Где он их находил в этой глуши, Сева не интересовался. Его интересовали куда более приземленные вещи. Ему хотелось научиться вскрывать замки. В том будущем, которое он себе уже мысленно приготовил, эти навыки могли пригодиться.
То ли дядя Гриша оказался хорошим учителем, то ли он – хорошим учеником, но получалось у него лучше, чем у Митяя. И это Митяя злило. Сказать по правде, Митяя многое злило, поэтом обращать внимание на такие мелочи не стоило.
С тех самых тренировок у Севы и осталась импровизированная отмычка, подарок дяди Гриши. Замок на двери был новый, современный, Сева помнил это еще по прошлому разу. И вот сейчас его ждал настоящий экзамен.
Поначалу ничего не получалось. Отмычка скользила в онемевших, взмокших от волнения пальцах, несколько раз падала под ноги и ее приходилось искать в почти полной темноте. Получилось, наверное, на раз тридцатый, когда Сева уже начал терять надежду и терпение и стал поглядывать на автомат, как на более радикальное средство решения проблемы. Радикальное и очень шумное, поэтому все-таки отмычка.
Щелкнул механизм, и хорошо смазанные петли бесшумно повернулись. В образовавшийся проем Сева шагнул не сразу, ему пришлось собрать в кулак и волю, и силу. Ему пришлось уговаривать себя быть мужиком. Вот как сильно он боялся того, что мог увидеть в черном жерле котла. Или прямо за порогом башни.
Уговорил, победил в себе трусливого пацана. Хватило на то его сил. Внутри было темно, сквозь заколоченные окна лунный свет проникал едва-едва. Сева вынул из кармана трофейный фонарик. Да, Митяй не зря совершил набег на партизанский арсенал. Вспыхнувший луч света с непривычки показался ему невыносимо ярким, пришлось зажмуриться, давая глазам возможность привыкнуть. Зажмуриться на мгновение, не более. Нельзя стоять с закрытыми глазами в таком страшном месте.
Луч фонарика скользил по стенам башни, вырывал из темноты обломки труб и остатки разного мусора, а потом остановился на запертом люке. Сева не дал себе времени ни на раздумья, ни на сомнения, решительно распахнул люк, отскочил в сторону, вскинул автомат, готовый к нападению.
На него никто не напал, потому что в черном брюхе котла было пусто. Мертвые девочки покинули свое земное пристанище. Наверное, дядя Гриша их все-таки похоронил. Только сейчас Сева понял, что не дышит, и со свистом втянул в себя сухой, пропитанный пылью воздух. Несмотря на холод, пот лился с него ручьями и сердце испуганно барахталось в груди. Все, одним страхом меньше. Но проблема все равно не решена. Что делал в башне фон Клейст? Почему закрыл дверь на замок?
Разгадка ждала его на самом верху, там, где слышался шорох крыльев растревоженных летучих мышей. Сева поудобнее перехватил автомат и шагнул к щербатой лестнице. Наверное, было бы лучше погасить фонарик, но решимости не хватило. Со светом он хотя бы будет видеть, куда стрелять.
Не увидел… Существо налетело на него из темноты, стоило только ступить на верхнюю площадку. Налетело, повалило с рычанием на спину.
Наверное, он бы выстрелил. Наверное, если бы не выглянувшая в этот миг из-за туч луна, он бы выстрелил и потом корил себя всю оставшуюся жизнь. Но луна высветила пыльный клочок пространства и того, кто рвался к Севиной шее.
Это был Митяй… В мертвенном свете луны глаза его были белыми. Или белыми они были от ярости? Или просто они были мертвыми?
Митяй гремел цепью, рычал по-звериному, и пытался дотянуться до Севиной шее. Пришлось ударить, пнуть коленом под дых, спихнуть с себя это… существо. У него с собой был нож и он был готов пустить нож в дело, но все равно дал шанс. И этому… существу. И себе в первую очередь.
– Митяй! – Заорал он. – Это я!
Это было глупо. Он уже знал, что в упырях не остается ничего человеческого, что дружба для них – пустое слово, а голод становится основным безусловным инстинктом. Но он сам все еще оставался человеком. Он не мог убить своего друга!
Существо перекатилось с живота на спину, вскочило на ноги, дернулось, натягивая да предела цепь, на которой сидело.
– Митяй, – сказал Сева, доставая нож…
– Блондинчик?.. – Голос сиплый. Сразу и не понять, что это больше не рычание, а именно голос. – Блондинчик, ты?..
И глаза из мертвенно белых делались живыми. А у упырей глаза черные. У все тех, кого ему доводилось встречать. Но рано радоваться, это ничего не значит. Наверное…
– Что происходит?.. – Митяй ощупывал пальцами ошейник на своей шее. И шею тоже ощупывал. По шее из аккуратной, словно скальпелем сделанной раны, стекала струйка крови. – Что за черт?! – Он поднес испачканную собственной кровью руку к глазам. Разглядывал долго и внимательно, а потом вдруг спросил: – Я упырь теперь, что ли?
Вот в этот самый момент Сева и обрадовался, что не выстрелил. Не задают упыри таких вопросов. И не выглядят такими растерянными. А то, что кинулся… Так это на Митяя похоже. Биться до последнего, до последней капли крови – это его девиз.
– Не понимаю. – Митяй снова принялся ощупывать ошейник. – Как я здесь очутился? Я за осиной твоей пошел, а потом все… Словно провал какой…
Митяй не понимал, а вот Сева начинал понимать. Потому что всего несколько минут назад он видел фон Клейста. Потому что помнил, каким стал Митяй той страшной ночью, когда услышал упыриный зов. Тогда услышал и теперь, выходит, снова услышал. Осталось в нем что-то, этот крючочек, за который упырь может дернуть и подсечь его, как рыбу. Фон Клейст дернул. Нарочно ли, нечаянно ли – не важно! Важно то, что Митяй пошел на этот зов, прямо в упыриные объятья.
– В ушах шумит, – пожаловался Митяй и мотнул головой. – Легкого движения хватило, чтобы он рухнул на пол, застонал. – Это же башня, – прошептал, – сжимая виски руками. – Я в башне, и в ушах шумит. Со мной так уже было, только… – Он замолчал. – Только ведь он сдох.
– Не сдох, Митяй. – Сева отложил автомат, вытащил из кармана отмычку. – Давай-ка, я попробую это снять.
– Не сдох?! – Митяй отшатнулся, глаза его снова побелели, но Сева не отступил, зажал в зубах фонарик, чтобы освободить руки. Разговоры потом, сначала дело.
На сей раз он управился быстро. Управился бы еще быстрее, если бы Митяй не дергался.
– Все! – Он с отвращением отшвырнул в сторону ошейник. – Готово!