– Чего смотришь? – Уж больно взгляд у товарища командира был цепкий. Репей, а не взгляд.
– Да вот дивлюсь я, Гриня, твоей поразительной везучести. И во время бомбежки тюрьмы ты выжил, и от налета на Гремучий ручей спасся, и свинец тебе нипочем. – Он многозначительно посмотрел на голый торс Григория. – Заговоренный ты, что ли?
– Фартовый. – Григорий пожал плечами. – Мне ж и раньше везло, товарищ следователь. До встречи с тобой.
Да, встреча с Власом его фарт оборвала. Тут уж ничего не попишешь. Но это тогда, а сейчас они, вроде как, в одной лодке. По крайней мере, до конца войны. И враг у них тоже общий.
– Зосимович сильно твоей живучестью восторгался. – Влас его словно бы и не слышал, отвечал на собственные мысли. – Он же человек науки, хоть и врач. Для него ты, Гриня, всего лишь медицинский феномен. А вот для Лиды… – И замолчал, словно специально испытывал.
Григорий едва удержался, чтобы не спросить, что же там с Лидой. Ни к чему такие вопросы. Лишние они, да и бессмысленные.
– Это ж она тебя выходила, Гриня. Никто не чаял, даже Зосимович. Особенно Зосимович. А она уперлась. Говорит, раз такую тяжелую операцию пережил, так и дальше обязан жить. Ходила за тобой, как за младенчиком. – Влас вздохнул. – Ну и Шурка тоже. Бульончики тебе из зайчатинки все выготавливала. Вот что ты за человек такой, Гриня? – Он подался вперед. – Что за мужик такой, что за тебя все бабы горой? Даже девочка эта ваша, Соня, и та все бегала к лазарету, про самочувствие твое узнавала. Что скажешь, Гриня? Снова на фарт спишешь?
– Не знаю. – Григорий зашвырнул докуренную папиросу в костер, туда же подкинул веток. – Я другое знаю, товарищ командир. Купание твое у нас часов пять отняло. Не на пользу, видать, ты моему фарту. – Вроде как в шутку сказал и даже улыбнулся, но Влас намек понял, насупился.
Так и сидели, как два бирюка, друг напротив друга в полном молчании. Только время от времени подкидывали в костер веток, да проверяли, высохла ли одежда.
Первым это услышал Григорий. И не мудрено при его-то нынешнем почти зверином слухе. Кто-то крался по подлеску. Кто-то о двух, а не о четырех ногах. Григорий вздохнул, потянулся за посохом.
– Что? – шепотом спросил Влас и тоже потянулся к автомату.
– Идет кто-то, – так же шепотом ответил он. – Будь наготове.
Ждать пришлось минут пять, вот такой хороший у него оказался слух! Влас уже начал поглядывать на него с раздражением, когда тишину нарушил едва различимый звук треснувшей под подошвой ветки.
– Стой! – Влас и сам уже был на ногах, обводил дулом автомата подступающий к полянке подлесок. – Стой, стрелять буду!
– Свои! – послышалось из кустов, и на полянку вывалился Зверобой.
Григорий подобрался, посох свой сжал покрепче. Не ждал он от Зверобоя особой подлянки, но береженого и бог бережет.
– Василий! – В голосе Власа послышалось облегчение. – Что ты шастаешь тут? Чуть не подстрелил тебя, чертяка!
– А где ж мне шастать? – Зверобой шагнул к костру. – Я ж в лесу живу. Охотничьи угодья у меня тут.
– Угодья… – Влас опустил автомат, а вот Григорий расслабляться не спешил, следил за каждым движением незваного гостя. – Тут сейчас не пойми чьи это угодья. Всякое можно встретить.
Он так и сказал «всякое». Намекал на что-то, или само получилось?
– Вот то-то и оно! – Зверобой, кажется, только сейчас увидел Григория, осклабился. – Очухался, Гриня?
– Твоими молитвами. – Григорий кивнул.
– Так я о тебе и не молился особо, но пацаненку твоему помог. Так что все, Гриня, мы с тобой теперь в расчете. – Зверобой посмотрел на него очень внимательно, словно видел впервые, а потом вдруг сказал: – Как-то ты слишком хорошо выглядишь для того, кто еще неделю назад был при смерти.
– А ты наоборот – слишком плох для того, кто решил выйти на охоту. Что с рукой?
Левую руку Зверобой держал неловко, прижимал локоть к боку, лишний раз старался ею не двигать. Если не присматриваться, то и не заметишь, но Григорий привык присматриваться.
– С рукой? – Зверобой вдруг смертельно побледнел, огляделся по сторонам, принялся стаскивать с себя куртку. – А вот, что у меня с рукой…
Плечо его было перевязано не слишком чистой тряпицей, на которой проступили кровавые пятна.
– Подстрелили? – сунулся к нему Влас.
– Если бы подстрелили. – Зверобой сдвинул повязку, обнажая рану. – Смотри, Гриня! Как по-твоему, что за зверь меня так?
Григорий знал, что за зверь, видел своими глазами прошлой ночью. Да, Горыныч изо всех сил старался свою добычу не убить, доставить к нему в целости и сохранности, поэтому рана от его клыков хоть и выглядела страшной, но на самом деле была несмертельной. Это если не загноится. Потому что, кто знает, какие раны оставляют зубы Темного пса!
– Ну, на что похоже? – Зверобой поморщился от боли.
– Не знаю. – Григорий покачал головой. – Сказал бы, что волк, но волков такого размера мне видеть не доводилось. Медведь бы тебя живым не выпустил. Да и не помню, когда здесь в последний раз видели медведей. Сам скажи, что за зверь.
По всему выходило, что события минувшей ночи Зверобой не помнит, иначе, разговор бы у них был сейчас совсем другой. А что же помнит?
– Дьявол… – сказал Зверобой зловещим шепотом.
– Сам дьявол тебя покусал? – усмехнулся Григорий.
– Псина дьявольская. – Зверобой вдруг перестал хорохориться, тяжело опустился на землю, протянул здоровую руку к костру. – Если бы не вот эта рана, сам бы себе не поверил, а так, хошь – не хошь, а верить приходится. А еще вот, глянь, какой след! – Он откинул голову, демонстрируя кадыкастую шею и глубокую царапину на ней. – Мне неладное почудилось еще тогда, когда я твоих ребят через топь переводил. Чувство такое, словно следит за нами кто-то. Словно зверь какой. Пацанов я тогда пугать не стал, но ухо решил держать востро. И в нашу глушь, знаете ли, дошли слухи о чудище из Гремучей лощины.
– Не было там никакого чудища, – сказал Григорий, подкидывая дровишек в костер и натягивая на себя высохшую рубаху.
– А кто был? Кто жену твою, царствие ей небесное, убил? Ты уж прости меня, Гриня, за прямоту, но Зосимович нам тут рассказал про то, какие там были раны.
В этот самый момент Григорию захотелось Зосимовича придушить за эту его болтливость. Аж, руки зачесались.
– Я не знаю… – сказал он, пряча руки в карманы брюк.
– А если бы знал? Неужто не захотел бы эту тварь изловить? – Деликатности в Зверобое не было ни капли. Его тоже захотелось придушить…
– Не в том я был положении, чтобы охоту устраивать, – процедил он сквозь сцепленные зубы.
– А я вот в том положении был! – Зверобой вскинулся и тут же застонал от боли. – Я сразу неладное почуял. Чуйка у меня! – Он обвел их с Власом полным превосходства взглядом. Влас слушал очень внимательно, не перебивал и не возражал. – И главное, понимаю, что зверь рядом крутится, а засечь его никак не могу. Но тут уже дело чести, сами понимаете! Я пацанов к лагерю отвел, а сам обратно на болото. Очень мне любопытно стало, что это за монстра такая.
– Ну, и что за монстра? – спросил Влас с усмешкой. – Видел ты ее?
– Видел. – Зверобой помрачнел. – Только вот даже не знаю, как о таком рассказать, чтобы вы меня сумасшедшим не посчитали.
– А как есть, так и рассказывай! Вон меня Гриня сегодня кикиморами пугал. Ничего, как-то выжил после его сказок. Так что за зверь на тебя напал?
– А вот я и не уверен, что зверь, Влас Петрович. Если и зверь, то точно из преисподней.
– Это почему же? – спросил Григорий, чтобы его незаинтересованность не показалось слишком уж подозрительной.
– Потому что где ты видел зверя, похожего на псину, но с красными глазюками и размером с медведя?
Григорий видел, даже имел счастье познакомиться, но говорить о таком нельзя. Поэтому он лишь скептически хмыкнул. А еще про себя подумал, что Горыныч, видно, перед тем, как напасть на Зверобоя, снова растроился. Про три башки же, вроде, речи не идет.
– Вот, я же говорил, что не поверите. – А Зверобой не обиделся. Так сильно было его потрясение от встречи с Горынычем. – Я бы и сам не поверил. А он на меня из темноты как выскочит! Глазюками как зыркнет! Зубами как щелкнет! И все, стыдно признаться, отключился я. Даже не от боли, а от страха. Первый раз со мной такое.
Отключился Зверобой не от страха и не от боли, а потому что Григорию уж очень захотелось, чтобы он все забыл. Вот он и забыл.
– И что же этот зверь тебя не порвал? – спросил Влас вроде как участливо, но все равно ехидно.
– А не знаю, товарищ командир! Может не по вкусу я ему пришелся, а может не по зубам. Одно только знаю: очухался уже под утро, лежу мордой в грязь, а вокруг следы… – Зрачки его расширились от внезапного удивления.
– Какие следы? – Тут же вцепился в него Влас по старой своей ментовской привычке.
– Так звериные. Лапищи вот такие! – Зверобой широко развел руки, показывая, какие лапищи, и явно преувеличивая их размер. – А еще человечьи, – добавил шепотом.
– Человечьи? – переспросил Влас с еще большим интересом. – Следы от сапог?
– Если бы! От босых ног! Представляете, в этот холод да босиком?!
Григорий представлял.
– Может померещилось? – предположил Влас.
– Я охотник! Следопыт, каких еще поискать! Гриня не даст соврать. Гриня, скажи!
Григорий молча кивнул.
– А там прямо босые ноги, вот такая лапища! – Он снова широко развел ладони.
Григорий усмехнулся. Не зря говорят, что у страха глаза велики. У него всего-то сорок третий размер ноги.
– И главное, следы к лагерю вели. Вот что интересно, товарищи! Я уже и жалею, что тогда испугался, не пошел по следу.
– Интересно. – Влас вытащил папиросы, выдал им с Зверобоем, закурил сам. – И кто это, по-твоему, мог быть?
Зверобой долго молчал, а потом сказал с явным смущением в голосе:
– По-моему, очевидно все. Это… – он сделал драматическую паузу. – Это оборотень. Перевертыш по-другому.
Григорий не выдержал, расхохотался. Только вот смеялся он от облегчения, а не потому, что хотел обидеть Зверобоя. Оборотень – это ведь еще более неправдоподобно, чем упырь!