След вывел его не к болоту, а к поросшей весенними первоцветами полянке. По примятому мху стало ясно, что девочки не прошли мимо, девочки нарвали цветов и еще какой-то неведомой горько пахнущей травки. Наверное, за вот этой травкой они и уходили. Наверняка, они планировали вернуться. Планировали и попытались. Вот они – следы, ведущие от полянки к окружающему лагерь ельнику.
Дальше Григорию словно бы показывали немое кино. Такими яркими, такими четкими стали следы.
Вот они шли, не таясь, о чем-то весело болтая. Вот они замерли. Да, прямо на этом пятачке уже почти вернувшегося в прежнее состояние мха. А потом побежали! Соня впереди, Лида следом. Они услышали крики и выстрелы. Другого и быть не могло. Соня рвалась обратно в отряд, пыталась поднырнуть под колючие еловые лапы. Лида ее не пустила, поймала за руку, сначала остановила, а потом и вовсе заставила упасть на землю.
Григорий тоже упал на колкую подушку из прошлогодней иглицы, раздвинул еловые лапы. Нет, лагерь не лежал перед ним как на ладони, но крышу лазарета он видел. Они тоже видели, но большей частью слышали.
Было ли при них оружие? Григорий закрыл глаза, из мешанины запахов вычленяя запах оружейной смазки. Нет, за цветочками и травкой девочки пошли безоружные. Только у Лиды был маленький перочинный нож. Она всегда держала его при себе, прятала то за голенищем сапога, то в кармане пальто. Ей казалось, что этот ножик может уберечь ее от беды, ей так было легче.
А потом в нос шибануло псиной. Сначала псиной, а потом и кровью. Пригодился ножик… Мертвый пес лежал в сотне метров от того места, где прятались девочки. Над его перерезанным горлом уже вились мухи. А на зеленой, еще не побитой ярким солнцем траве чернели запекшиеся капли крови. Лидиной крови…
Пес напал и ранил. Если судить по количеству крови, рана была неглубокая. Это оставляло надежду. Лида защищала себя и защищала Соню. Доведенная до отчаяния женщина способна на многое. А женщина, вынужденная защищаться, способна на что угодно.
Радовало одно, если в сложившейся ситуации его могло хоть что-нибудь радовать – девочки не вернулись в отряд. Они не видели то, что видел он. Они уходили прочь от лагеря, и Григорий шел по их следу.
В потоке можно было оставаться почти равнодушным, но даже в потоке он чувствовал волнение. Чтобы пересечь болото, нужно быть либо Зверобоем, либо Власом Головиным. Хватит ли этим двум девочкам навыков и удачи, чтобы преодолеть топь и остаться в живых? Ждать оставалось недолго. Перед внутренним взором всплыло белое лицо утонувшего в болоте немчика. Что станет с ним, если он увидит лицо Лиды?
Такой вопрос лучше не задавать себе, даже находясь в потоке. Сейчас нужно надеяться, что его фарт может распространяться даже на тех, кого он… любит. В потоке признание далось легко. Обычная констатация факта, а не признание в любви. Да и некому пока признаваться. Если только себе самому.
Первое время его девочкам и в самом деле везло. Где-то до середины пути. Но потом одна из них, скорее всего Соня, провалилась в трясину. Соня провалилась, а Лида ее вытащила. Чтобы вытащить сломала вот эту чахлую березку. Пенек есть, стволика нет. Утонул? Или Лида приспособила его в качестве посоха? Приспособила. Потому что вот и второй пенек. Только на сей раз не березовый, а осиновый. Случайно ли? Или это Соня решила подстраховаться от всех напастей сразу?
Не было у Григория ответа на этот вопрос. Да и какая разница? Главное, что из трясины девочки выбрались. Промокли до нитки, наверняка замерзли, но выбрались. А еще важно, что шли они не напролом, а делали крюк по краю трясины. Так было безопаснее и надежнее. Не так глубоко, не так страшно. Идти придется дольше, зато больше шансов остаться в живых, меньше шансов нарваться на возвращающихся с операции карателей.
Думали ли они про карателей? Григорий считал, что думали. По крайней мере, Лида. Рана ее больше не кровоточила. И это было хорошо. Еще одно подтверждение тому, что рана неопасная. Еще одна серебряная монетка в копилку фарта.
Оказавшись на твердой почве, они развели костерок. Небольшой, лишь для того, чтобы просушить одежду. Пока обсыхали, наверняка, решали, как действовать дальше. Выход у них оставался только один – двигаться к городу, искать выход на подпольщиков. Наверняка, у Лиды был этот выход. Она же сама из подполья, любимая медсестра сначала Тимофея Ивановича, а потом и Зосимовича. Земля ему пухом…
Судя по состоянию углей, отдыхали девчонки недолго. Тепла от костра и времени только-только хватило, чтобы слегка обсохнуть. Хорошо, что погода наладилась. Ночами еще прохладно, но днем на солнце уже достаточно тепло. На желтый диск солнца Григорий глянул без злости, понимал, что солнце ему больше не друг, но и не враг точно. Зудящая шкура – невеликая плата за возможность находиться на улице днем. А если поднять воротник да надвинуть на глаза шляпу. Он уже начал задумываться о шляпах. Примерил однажды в квартире, которую обчистил. Просто так примерил, от нечего делать. Но собственное отражение в зеркале ему понравилось. Шляпа как-то сразу прибавила ему и загадочности, и того, что в книжках называют импозантностью.
Мысли о шляпе на несколько мгновений отвлекли его от главного, едва не вышибли из потока, но Григорию удалось удержаться. Он уже начинал понимать, как это работает, и как с этим управляться. Управляться пока получалось не шибко хорошо, но очень скоро у него все получится. Только бы найти девочек. Только бы с ними ничего не случилось, потому что по всему выходило, что ночь им предстояло встретить в лесу. Про существование его схрона на дне оврага они не знали. В сгоревшей дотла деревне им делать нечего, а в лесу опасно. Зверья развелось всякого, что двуногого, что четырехлапого. И Власу с парнями придется этой ночью обойтись без него. Не успеет он вернуться до заката. Нет, вернуться успеет, но только, если будет один. А одному ему никак нельзя. Он первый себе не простит.
Первой неладное почувствовала Соня.
– Что-то мне неспокойно, Лида. – Соня стояла посреди лесной полянки, прижимала к груди букетик первоцветов. У Лиды был такой же букетик – совершенно бесполезный, но такой прекрасный, пахнущий весной и надеждой.
Ответить Лида ничего не успела, ее голос заглушила автоматная очередь. Соня вздрогнула, смертельно побледнела.
– Это в отряде? – спросила испуганно.
Лида молча кивнула, потянулась к девочке, чтобы взять ее за руку, но не успела.
– Это в отряде! – Соня сорвалась с места. – Лида, там что-то случилось!
Она уже и сама понимала, что случилось. Случилось что-то страшное и непоправимое. Собачий лай тому лучшее доказательство. В отряде не было собак. И без лишней надобности никто не палил из автоматов.
Соня мчалась вперед, перепрыгивая с кочки на кочку. Соня не хотела ничего слышать. Пришлось догонять. Лида поймала ее за рукав уже у старых елей, отделявших отряд от болота. Поймала, дернула на себя, заставляя остановиться, а потом и вовсе упасть на землю.
– Тихо! – сказала так, что Соня как-то враз перестала вырываться. – Молчи…
Они лежали на холодной, еще не согретой апрельским солнцем земле и смотрели в прореху между еловыми лапами. Видно было плохо, только самый край лагеря и поросшая мхом крыша лазарета. Зато звуки делались все громче и все тревожнее. Крики, собачий лай, гортанная немецкая речь, выстрелы…
– Надо что-то делать, – прошептала Соня. Она лежала так близко, что Лида чувствовала на щеке тепло ее дыхания. – Их надо спасать.
Как? Этот вопрос Лида задавала не Соне, а себе самой. Что они могут сейчас противопоставить отряду карателей? У них нет при себе даже оружия. Если только этот перочинный нож, с которым она не расставалась даже ночью. Но что такое нож против автоматов? Что могут сделать две девчонки против целого отряда карателей? Только одно Лида знала точно – высовываться сейчас никак нельзя. Никому не помогут, погибнут сами. Оставалось как-то объяснить это Соне.
– Там тетя Шура, там Зосимович… – В голосе Сони слышались невыплаканные слезы пополам с ужасом и решимостью. Решимость пугала особенно. Едва ли не сильнее осознания того, что помочь они никому не смогут.
Соня уже вставала с земли, когда Лида с силой дернула ее за рукав.
– Не смей! – сказала она зло. Не потому, что злилась, а потому, что пыталась таким образом заглушить накатывающий страх. – Ты им сейчас не поможешь, а сама погибнешь.
– Ну и пусть… – Соня попыталась вырваться, но Лида держала крепко. – Я хотя бы попытаюсь!
Что она попытается? Попытается попасть под пули? Если умрет сразу, можно считать, что ей повезло. А если попадет в плен? Что эта девочка знает про плен? Ничего! И задача Лиды сделать так, чтобы никогда не узнала. Если придется, она будет удерживать Соню силой. На это ее силы хватит, потому что она точно знает, что бывает с теми, кто попадает в плен к фашистам. Объяснить можно было бы словами, можно было бы даже показать Соне свою спину. Никому Лида ее не показывала и сама старалась не смотреть на свое отражение в зеркале, но чтобы остановить… Вот только нет времени. Ни секунды лишнего времени у них нет. Ни на разговоры, ни на уговоры.
Наверное, если бы пришлось, она бы Соню ударила. Она знала, куда можно ударить, чтобы отключить, но не убить человека. Хватало на то ее медицинских навыков. Да и в подполье кое-чему научили.
Не пришлось бить и останавливать. Огромный пес прорвался в их укрытие до того, как они с Соней приняли решение, каждая свое собственное. Пес молча бросился на поднимающуюся с земли Соню, сшиб ее с ног, зарычал. Соню спасло пальто и воротник. И от собачьих когтей спасло, и от клыков. А дальше пришла в себя Лида. Ни о чем не думая, не осознавая до конца, что делает, она схватила пса за загривок, дернула на себя, отвлекая от Сони. Отвлечь получилось, устоять на ногах – нет. Пес вцепился ей в ногу, повыше голенища, сжал челюсти до хруста. Лида тоже сжала, чтобы не закричать от боли, чтобы не выдать себя и Соню. А пес уже рвался к ее горлу, она видела ярость в его черных глазах, чувствовала его смрадное дыхание. Капли собачьей слюны капали ей на лицо.