Митяй не врал и не преувеличивал, когда говорил, что Танюшку держат в гробу. В чертовом стеклянном ящике, стоящем на металлических козлах, накрытом прозрачной крышкой с отверстиями для доступа воздуха. И сама Танюшка выглядела ужасно. Не красивая синеглазая девчушка с румянцем на всю щеку, а изможденный лысый мальчик с кожей такой бледной и такой прозрачной, что под ней можно было разглядеть каждую венку. Танюшкины глаза были закрыты, но ресницы подрагивали и глазные яблоки двигались под тонкими веками. Григорий силой заставил себя отвести взгляд от девочки и осмотреться. Помимо стеклянного гроба в этой комнате имелся железный медицинский столик и железный же шкафчик. Больше из мебели тут не было ничего, потому комната эта больше походила на лабораторию, чем на жилое помещение. Да и кто тут сейчас живет? Танюшка, если и живет, то не здесь…
Изучая лабораторию, Григорий отвлекся от того, что творилось за его спиной, а когда вернулся в реальность, оказалось, что Штольц тоже изучает. Его изучает. Во взгляде этого ирода было холодное любопытство, а еще смертный приговор ему – Григорию. Вернее, не ему, а тому глупому мужику, решившему оказать услугу фашистам. Ну что ж, посмотрим…
Инструкции Штольц раздавал короткими, рублеными фразами. Инструкции были предельно понятны. Из металлического хлама, сваленного в предбаннике, Григорию надлежало сделать запоры на стеклянный ящик. Этакие железные хомуты, скрепленные крепкими, с виду совершенно новыми, пахнущими смазкой замками. Замки лежали на металлическом столике, рядом с медицинским лотком. На лотке Григорий разглядел пустой шприц. По всему выходило, что перед тем, как запустить в камеру постороннего, Штольц ввел Танюшке лекарство. Чтобы не мешала, не просыпалась и не сопротивлялась.
Штольц говорил, а Григорий мял свою косматую шапку и подобострастно кивал. Наверное, вид он при этом имел идиотский, потому что Штольц окинул его полным сомнения взглядом. Григорий уже начал переживать, что переиграл, когда он наконец кивнул и вышел из камеры, оставляя дверь открытой, чтобы дежурящие снаружи часовые могли видеть все, что происходит внутри. Ну, почти все. Все ж таки, имелись в камере не просматриваемые из «предбанника» углы.
Григорий взялся за работу сразу после ухода Штольца. Работал молча и сосредоточенно, не забывая осмотреться, прикинуть, что куда.
Танюшка лежала недвижимой и от этого сжималось сердце. То самое сердце, которое нынче уже почти и не билось. За самим Григорием тоже наблюдали часовые. Ровно до того момента, как из-за железной двери не донесся полный ярости и боли вопль. Так сразу и не скажешь, человеческий или звериный. Вопль этот напугал фрицев до мурашек. Даже со своего места Григорий чуял едкий запах их пота. Видать, во второй камере держали не человека. Совсем не человека…
Как бы то ни было, а от Григория фрицы отвлеклись. Да и что взять с тупоголового деревенского мужика, который только и умеет, что слесарничать, который даже вопросов не задает? Наблюдение ослабло, а ему только это и было нужно. Взяв с пола металлическую скобу, он подошел к стеклянному гробу. Предполагалось, что железных стяжек будет три, держаться они будут не только на замках, но еще и на клепках. С клепками Григорий постарался особо. С такими клепками и замки не нужны.
Он встал на колени перед Танюшкиным гробом, делая вид, что вымеряет длину стяжки и тихо, едва слышно зашептал:
– Танюшка? Ты слышишь меня, девочка?
Сначала казалось, что ничего не происходит, никто его не слышит, никто не ответит, а потом длинные Танюшкины ресницы дрогнули, веки едва заметно приподнялись, обнажая тонкую полоску белка. Она не могла ответить, но они его точно слышала!
– Ты ж моя хорошая… – Григорий ласково коснулся пальцами холодного стекла. – Слушай меня, Танюшка. Слушай и запоминай!
Эта часть плана тоже была узким местом. Возможно, самым узким во всей их операции. Да, Григорий сумел бы разобраться с охраной и, наверное, сумел бы вытащить девочку из лаборатории. Возможно, для этого ему пришлось бы снова войти в поток. К такому повороту событий он был готово, но спасение Танюшки было лишь частью плана. Никто из них не будет в безопасности, пока фон Клейст и его выкормыши не подохнут. Никто из них не сможет спать спокойно, зная, что по их земле гуляют кровопийцы. Все должно решиться сегодня. Он, Григорий, должен положить конец всему этому ужасу. И если для этого придется положить и собственную голову… Ну что ж, он готов. Он всякого натворил на своем веку. И плохого, и хорошего. Не сказать, что он нажился на белом свете и так уж торопится уйти в мир иной, но кто сказал, что существование, которое ему уготовано, это жизнь?
Он говорил, а руки его порхали над металлическими скобами, прилаживая, примеряя всю эту чертову конструкцию к ящику из стекла. Фон Клейст, кем бы он ни был, какой бы адской силой не обладал, боялся эту хрупкую девочку. Боялся до такой степени, что решил подстраховаться, укрепить ее гроб железными обручами. Митяй говорил, что Танюшка уже пыталась проснуться, и однажды ей это даже удалось. Чем она швырнула в дверь? От чего на металле осталась вот эта вмятина? Не важно! Главное, что сил ее хватило, и, если верить подслушанному Митяем разговору, сил этих с каждым днем становилось все больше и больше. Оттого и крышка. Оттого и железные скобы с мудреными замками.
Григорий уже прилаживал самую последнюю скобу, когда откуда ни возьмись объявился Костяная башка в призрачной своей ипостаси. Появился внезапно, сунулся черепушкой сначала Григорию под руку, а потом прямо в стеклянный гроб. Не было для него в этом мире никаких преград.
– Ну привет, – сказал Григорий мысленно. Разговаривать с Костяной башкой вслух не было никакой нужды.
Призрачный пес зыркнул на него красным глазом и положил костяную голову прямо Танюшке на грудь. Все, как рассказывал Митяй.
– Пришел поддержать хозяйку? – снова мысленно поинтересовался Григорий, косясь в сторону ведущей в «предбанник» двери. И он, и ребятишки могли видеть Костяную башку, а это значило, что и фрицы могут. Или не могут?
Григорий перевел взгляд на призрачного пса. Тот вздохнул. Из пасти его вырвалось серебристое облачко, и на мгновение крышка гроба покрылась ледяными узорами. Танюшкины ресницы снова дрогнули, а потом ее глаза широко распахнулись. Несколько мгновений взгляд ее был бездумным, а потом сделался осознанным. Смотрела она прямо на Григория, в душу ему смотрела. Сердце снова сжалось, и кровь потекла по жилам быстрее. Черная упыриная кровь.
– Дядя Гриша… – Раздался тихий Танюшкин голос прямо у него в голове. – Мне нужно…
– Тише, детка… – Он тоже больше не говорил вслух. С Танюшкой сейчас можно было общаться, как с Костяной башкой. – Ничего не говори. Послушай меня. Это очень важно, Танюша. От этого зависит твоя жизнь.
За спиной Григория послышался шорох, это один их часовых все-таки решился посмотреть, чем он занимается, как движутся дела. Григорий обернулся, испуганно прижал ладонь к груди, заполошно охнул, демонстрируя свой страх. Часовой небрежно ткнул его прикладом в плечо, кивнул на лежащие на столике замки.
– Д-да уже почти… – забормотал Григорий, подобострастно улыбаясь. – Вот с-сейчас п-примерочку закончу и все…
Часовой брезгливо поморщился, отступил к двери. Отступал спиной, не сводя взгляда со стеклянного гроба. Григорий тоже посмотрел. Танюшка лежала ни живая, ни мертвая. Костяная башка испарился. Вот и хорошо. Молодцы – ребятки.
– Таня, ты меня слышишь? – спросил Григорий мысленно, когда фриц вернулся на свое место.
Ему никто не ответил. И Костяная башка не объявился. Оставалось надеяться, что Танюшка поняла его план. Поняла и приняла. Оставалось надеяться, что и сам он не оплошает. Ведь план его вот прямо сейчас, в эту самую секунду претерпел изменение. Девочке нужно было помочь. И кажется, Григорий понял, что для этого нужно.
Приладив на железных стяжках замки, он подошел к двери лаборатории, помахал рукой прямо перед стоящим у порога часовым.
– Г-готово! – сказал громко, словно разговаривал с глухим. – Г-готово, г-говорю! К-ключей только нету! З-зовите господина Ш-штольца. П-пусть п-принимает работу!
Из всего сказанного фрицы, скорее всего, поняли только фамилию, но этого было достаточно. Они молча переглянулись и тот, что стоял ближе к запертой двери, двинулся вверх по лестнице. Второй многозначительно направил дуло автомата на Григория, и он испуганно попятился.
Первый часовой вернулся быстро, ни говоря ни слова, встал у двери. Потянулись долгие минуты ожидания. Тяжелые шаги Штольца Григорий услышал еще задолго до того, как увидел носки его до блеска начищенных сапог. Услышал, но вида на подал. Наоборот, испуганно вздрогнул и отступил в глубь камеры, когда Штольц появился на пороге. Выглядел Штольц расслабленным, от него пахло алкоголем и уже знакомыми Григорию сладковатыми духами. Значит, Стелла тоже на месте.
– Что? – спросил он, глядя поверх плеча Григория на стянутый железными скобами стеклянный ящик.
– Г-готово, господин Ш-штольц. С-сделал все в л-лучшем виде. – Григорий бормотал и пятился к шкафчику с лекарствами, увлекая фрица за собой.
Это был не первый его опыт, но он все равно мог оказаться провальным. Поэтому Григорий сильно рассчитывал на свой фирменный фарт. Коль уж в человеческом обличье ему везло, отчего же не повезти и в упырином?
Штольц был на голову выше Григория, поэтому, чтобы заглянуть ему в глаза, пришлось встать на цыпочки. У него были бледно-голубые, словно выцветшие глаза. В глазах этих плескался легкий хмель. Наверное, хмель Григорию и подсобил. Он не знал, как это получалось у тети Оли, и как выходило у фон Клейста, он просто мысленно врезал Штольцу промеж глаз и велел слушаться. Сработало! Не сразу, но сработало. Какое-то время Штольц сопротивлялся этому безмолвному приказу, а потом взгляд его сделался стеклянным, уголки рта поползли вниз. Действовать было нужно быстро, пока часовые не заподозрили, что в камере происходит что-то неладное. И Григорий приказал Штольцу действовать. Сам же отступил к дальней стене, в жесте терпеливой покорности прижал к груди косматую шапку. Со стороны оно так и выглядело: фриц занимается своими делами, а мужик терпеливо ждет. Но на самом деле все было совершенно иначе.