ально. Этот не пропадет нигде и ни при каких обстоятельствах. Этот уже прошел и огонь и воду, и медные трубы.
На плечо легла ладонь, острые когти легонько царапнули кожу, дурманно запахло Стеллиным духами.
– Кажется, я переоценила свои силы. – Ее голос звучал слабо, но все равно достаточно бодро. – Так что ты там говорил про зайца?..
Влас усмехнулся. В этому сумасшедшем мире ему и женщина досталась с сумасшедшинкой.
– Прямо сейчас? – спросил он, глядя в ясные Стеллины глаза. Красные искры в них вспыхнули лишь на мгновение.
– Полдня еще, наверное, смогу потерпеть, а потом пойду на охоту.
Она поцеловала его в кончик носа. Хотелось думать, что это потому, что стеснялась целовать прилюдно, а не из-за голода. Ничего, они потом со всем разберутся.
Наверное, голос Стеллы проделал-таки дыры в меховой шапке безмолвия, потому что теперь в мир снова вернулись краски и звуки.
Темный пес умирал на руках у Танюшки. Иле не умирал, а всего лишь прощался? Теперь у него было одна обычная голова и две костяные. Но красный свет горел лишь в глазах одной из трех. Только она тихо поскуливала и щурилась от ласковых Танюшкиных прикосновений. А потом свет окончательно погас, по черной шкуре зверя пробежала дрожь. И все закончилось. Горыныч исполнил то, ради чего пришел в этот мир. Он защитил свою хозяйку и теперь мог вернуться к себе домой. Где бы ни был этот дом.
Хоронить Горыныча не пришлось. Земля все сделала за них, забрала Трехглавого точно так же, как забрала убитую им нежить. Власу хотелось думать, что для Горыныча она будет пухом, а для упыря камнем, бетонной плитой, сквозь которую не пробиться во веки вечные.
Когда макушки сосен позолотили первые лучи солнца, все было закончено. Влас обвел взглядом свой маленький отряд: и людей, и не совсем людей, подумал, что на самом деле для многих их них все только начинается…
В ветвях старого каштана щебетали птицы. Ветви его задерживали яркий солнечный свет и до открытой террасы добирались лишь легкие блики. Григорий специально выбрал эту маленькую кофейню. Кофе отменный. Посетителей мало. Есть столик для курящих.
Да, к его человеческим привычкам прибавилась любовь к кофе. Спасибо Стелле. Стелла учила его получать удовольствие и от жизни, и от не-жизни. Особенно после ухода Лидии…
Влас покинул этот мир в две тысячи десятом году. Наверное, у Стеллы было больше времени, чтобы смириться с утратой, а вот у него все никак не получалось…
Столько лет вместе! У них было всякое: и плохое, и хорошее. Как у любой нормальной пары. Как у Стеллы с Власом. Они прошли через боль и потери, репрессии и лагеря. Сначала Влас, потом Григорий. Григорий шагнул в горнило этой пахнущей кровью и страданиями репрессивной машины вслед за другом. Чтобы защитить, сохранить для Стеллы. Возможно, впервые за всю свою не-жизнь он дал волю своей темной стороне. На лесоповале в глухой тайге он был опаснее и страшнее любого хищника. Наверное, в тех местах до сих, спустя десятилетия, ходят легенды о красноглазом монстре, наводившем ужас на весь личный состав лагеря. Состав тогда заметно поредел. Григорий мстил и тварям, которые страшнее людей, и системе, которая посмела превратить героя войны в изгоя. А темная его сторона ликовала, упиваясь человеческим страхом и человеческой кровью.
Кем бы он стал тогда, сумел бы остановиться, если бы не Влас? Влас остановил и кровопролитие, и безумие, вырвал Григория из потока, без страха глядя прямо в его ничего не видящие глаза, сказал:
– Гриня, довольно!
Тогда он едва не совершил непоправимое, едва не убил своего лучшего друга. Остановился в самое последнее мгновение, как раненный зверь ломанулся в чащу, с головой зарылся в колкую иглицу, отдавая мерзлой земле и свой жар, и свою ярость.
Еще неделю его ломало, как лишившегося дозы наркомана. Еще целую неделю, ушедшую у них на то, чтобы выбраться из тайги, Влас смертельно рисковал, оставаясь с ним рядом, но как-то справились.
Остальное уже решала Стелла. Она многое умела. Своими новыми способностями очаровывать и морочить она пользовалась так же виртуозно, как и своим театральным даром. Они с Лидией ждали их в Иркутске, в стылом доме на окраине.
… – Ребят не тронут. – Стелла с тонкой папироской в одной руке и чашкой кофе в другой, стояла у заиндевевшего окна. – Митяй и Сева не хотят уезжать. Девочки тоже. – Во взгляде ее, направленном на Григория, промелькнула, но тут же исчезла жалость. – Идеалисты! – Теперь она смотрела на Власа, который когда-то тоже был идеалистом. До лесоповала и порванного сторожевыми псами бедра. Влас молча потянулся за папиросой. – Я могла бы их уговорить…
– Нет. – Григорий мотнул головой, добавил многозначительно: – Не надо их уговаривать, несравненная.
Она усмехнулась, кивнула, соглашаясь и с его правом, и с правом ребятишек.
– Но я их обезопасила. Чистая биография. Идеальная жизнь. Разумеется, в их понимании идеальная. Возможно, когда-нибудь они изменят свое решение, и тогда мы сделаем все, как должно. А пока, нам нужно спешить. – Она решительно загасила папироску. – Наши новые документы уже готовы. Уезжаем на рассвете.
Сначала их временным пристанищем стала Польша, потом Чехословакия, потом ГДР, а потом Григорий перестал считать. Их пути то пересекались, то расходились, но они никогда не выпускали друг друга из вида. Это легко, когда между вами есть легкая, легче перышка, но вполне ощутимая связь.
Связь эта стала слабее, когда ушел Влас. И почти оборвалась, когда умерла Лидия. Наверное, от боли, которая заглушила все.
После смерти жены Григорий уехал в Канаду и почти год не выходил из потока. Из потока его выдернула Стелла, подцепила острым коготком, потянула на себя, сказала, глядя прямо в глаза:
– Грегори, хватит! Мы оба знали, что так будет. И они тоже знали. Они прожили прекрасную жизнь рядом с нами.
– А мы? – Он сунул в зубы протянутую Стеллой сигарету, глубоко затянулся. – Что осталось нам, несравненная?
– А мы продолжаем жить, Грегори. – Она тоже закурила одну из своих длинных папиросок, прищурилась.
– Зачем? – спросил он.
– Там решим. Давай выбираться из этой глуши! – Она стряхнула снежинку со своего элегантного комбинезона, надела на глаза защитные очки. – Мой снегоход тут поблизости. Предлагаю прокатиться!
И они катались! Три года колесили по миру. Побывали в таких местах, о существовании которых Григорий даже не догадывался. Колесили с комфортом. В отличие от него, Стелла любила комфорт. А ему было все равно. Сначала все равно, а потом он втянулся. Оказалось, что неведомые места могут подарить не только силу, но и жажду жизни. Самую обычную человеческую жажду. Стелла поняла это первой. Поняла и подарила ему фотокамеру – дико дорогую и дико навороченную. С наворотами Григорий разбирался больше месяца. Разобрался, научился, а потом неожиданно для самого себя стал профи.
Стелла покинула его в Вене. Они ужинали в ресторане после чудесного вечера, проведенного в Венской опере.
– Я завтра улетаю, Грегори, – сказала она, глядя на него сквозь бокал с красным вином. Или не вином… Со Стеллы станется.
– Куда? – спросил он и отсалютовал Стелле своим бокалом.
– В Вудсток. Меня пригласили преподавать в Оксфордскую школу драмы. – Глаза Стеллы светились азартом и жаждой непознанного. – Ты же справишься тут без меня, Грегори?
– Грегори справится, несравненная. – Он поцеловал ее узкое, тонко пахнущее духами запястье. – Развлекайся!
…Они не виделись почти пять лет. Да, перезванивались, да переписывались, но, казалось, их дороги разошлись. Все изменила коротенькая записка, принесенная официантом вместе со счетом. «Встречаемся в Париже» было выведено в ней стремительным почерком. Стелла любила эпатаж.
И вот он в Париже, пьет кофе за столиком для курящих. И вот она за его спиной. Он уже пять минут назад почуял аромат ее любимых духов, но не оборачивался, не хотел портить ей удовольствие от сюрприза.
– Привет, Грегори!
– Привет, несравненная!
Он встал, подставляя Стелле щеку для поцелуя.
Она и в самом деле была несравненная. Годы были почти не властны над этой удивительной женщиной. Если бы она закрасила седину, то выглядела бы, наверное, еще лет на двадцать моложе. Но Стелла была европейской дамой, к седине относилась спокойно, как это принято нынче выражаться, «топила за естественность». За роскошную естественность, если уж быть до конца честным.
Несколько мгновений они просто разглядывали друг друга, а потом Стелла закурила свою тонкую папироску и, выдохнув сизое колечко дыма, сказала:
– Грегори, я нашла ее! Нам нужно возвращаться!
Татьяна КорсаковаЦербер-хранитель
Глава 1
Сумерки накатывали на дорогу сизыми волнами. Пока еще волны эти были подсвечены пурпуром заходящего солнца, но очень скоро тьма возьмет власть над миром. Власть не долгую, но все равно пугающую. Большинство людей боятся тьмы, но Харон никогда не относил себя к большинству. Он любил и ночь, и вот этот хрупкий момент умирания уже отжившего свое дня. Работать в ночную смену он тоже любил. Впрочем, как и саму свою работу. Но эти сумерки омрачило нечто непривычно-неправильное. Харон не сразу понял, что не так. Ему всегда было тяжело перестраиваться, успевать за текучестью и суетливостью жизни. Но это неправильное было не из жизни. Харон почувствовал это кончиками пальцев, нервными окончаниями, натренированными познавать мир не только на свету, но и в темноте. Это неправильное выплеснулось под колеса его автомобиля вместе с сумерками. Или вместо сумерек? Оно клубилось над придорожным кустарником черным, то и дело меняющим свои очертания облаком. И воздух пах не так, как должен был пахнуть в преддверии ночи. Не остывающим после дневного жара асфальтом, не дорожной пылью, не лесом. Пахло гарью, чем-то удушливо-химическим.
Харон бы проехал мимо, просто поднял бы боковое стекло, надежно закупоривая салон авто. Он бы даже не стал выяснять, из чего соткано то бесформенное облако, если бы в самый последний момент, когда рука уже потянулась к кнопке стеклоподъемника, не учуял еще кое-что…