Переступая порог, Мирон подумал, что сейчас ему бы не помешало присутствие Цербера. Шастать по заброшкам в обществе призрачного пса было бы интереснее и веселее, но Цербер нес свою вахту у постели Леры. Значит, придется одному.
Темнота внутри была вовсе не кромешная. Приглушенный дневной свет проникал сюда через щели между досками. Мирон осмотрелся. Эта заброшка ничем не отличалась от остальных таких же позабытых и неприкаянных заброшек. У хозяев усадьбы явно не дошли до нее руки. Да и кому сейчас нужна водонапорная башня? Что с ней делать в прогрессивном двадцать первом веке?
Судя по царящему внутри запустению и вопиющему беспорядку, нога Розалии Францевны ни разу не переступала ее порог.
Собственно, рассматривать в башне было нечего. Из примечательного тут имелась то ли допотопная печь, то ли допотопный котел с похожей на люк круглой дверцей. Удивительно, как всю эту конструкцию до сих пор не распилили и не растащили на металлолом.
В большей степени Мирона манила к себе лестница. Она была деревянной, но вполне крепкой на вид. Захотелось подняться наверх и взглянуть на усадьбу с высоты птичьего полета. Или мышиного. Вверху, высоко над головой, слышалось едва различимое попискивание и шелест кожистых крыльев. Обычное дело: чердаки всегда занимают если не голуби, то летучие мыши. Мирон не боялся ни тех, ни других, ни высоты, поэтому решительным шагом направился к лестнице.
Поднимался вверх он осторожно, проверяя и прощупывая деревянные ступени. Если уж решился на безрассудный поступок, то нужно хотя бы проявить осторожность.
Наверху было светлее, чем внизу. Доски, закрывавшие одно из окон, почти полностью сгнили, и свет внутрь проникал беспрепятственно. Над головой у Мирона был деревянный потолок, а мышиная возня сделалась отчетливее и громче, но самих летучих мышей нигде не было видно. Мирон подошел к одному из окон, выглянул наружу. Волосы тут же взъерошил ветер. Так же, как волосы Мирона, он ерошил макушки деревьев. Вот тебе еще один экологический феномен: у земли не чувствовалось даже легкого движения воздуха.
Рассмотреть окрестности в деталях Мирону не дали все те же деревья. Они обступали башню плотной стеной, загораживали раскидистыми кронами и обзор, и горизонт. Мирон отошел от окна, огляделся. Внутри тоже не было ничего интересного. Пожалуй, кроме вмурованного в стену ржавого кольца и процарапанных чем-то острым насечек. Насечки были похожи на те, которые в приключенческих романах вырезали на стенах своих темниц узники, отсчитывая прожитые в заточении дни. Мысль была дикой, но дикость эта не отменяла саму вероятность подобного. Как не отменяло ее и ржавое кольцо.
Что-то подобное Мирон уже видел. Только не над землей, а под землей. Тот раз закончился для него приступом.
– Я был впечатлительным ребенком. – Мирон взъерошил и без того растрепанные ветром волосы, подошел к стене.
Разумный и рациональный человек просто спустился бы по лестнице, вышел из башни и сообщил бдительной Розалии Францевне о творящемся в ее владениях беспорядке. Но он, похоже, был недостаточно разумным, потому что вместо этого положил ладонь на ржавое кольцо, закрыл глаза и приготовился…
Ничего не случилось. Ровным счетом ничего. Никаких видений, никаких ощущений. Ощущение собственной дурости не в счет.
– Впечатлительный ребенок вырос и превратился в непрошибаемого дяденьку. – Мирон убрал руку от кольца, обвел задумчивым взглядом помещение и принялся осторожно спускаться по лестнице.
Вот эту бы осторожность, вот это бы благоразумие ему проявлять и дальше, топать себе на свежий воздух, прочь от всяких там заброшек. Но не получилось. Мирон был уже почти на пороге, когда услышал тихий скрип. И даже не факт, что услышал. Вполне возможно, что скрип ему померещился. Обстановочка располагала.
Как бы то ни было, а порог, отделяющий тьму от света, он так и не переступил, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился то ли к печке, то ли к котлу. Просто, чтобы проверить, что там такое скрипит.
Скрипела та самая похожая на люк дверь. Может и не скрипела вовсе, но была приоткрыта. Наверняка, открылась она не только что, а уже давно. Просто разглядеть это со стороны не представлялось никакой возможности. А теперь вот возможность представилась не просто разглядеть, но и заглянуть внутрь то ли печки, то ли котла.
И он заглянул. А кто бы не заглянул?
Люк поддался с трудом, заржавевшие петли заскрипели так пронзительно, что у Мирона заложило уши. Как в самолете. Вот тебе первый звоночек: бросай все и уноси ноги! А он, дурак, последним усилием распахнул люк и заглянул внутрь…
…Они смотрели на него белыми мертвыми глазами. Они цеплялись за края люка тонкими, полупрозрачными пальцами с обломанными ногтями, силясь выбраться наружу из ужасающей темноты своего логова. Или могилы?..
Мирон отшатнулся. Остался бы воздух в легких, непременно заорал бы, но весь воздух внезапно куда-то подевался, а в груди разгорался маленький, но болезненный огонек.
– Твою ж мать… – Он зацепился ногой за кусок арматуры и едва не упал. – Да что ж тут творится?..
Шрам на ладони зачесался, Мирон обернулся. Цербер сидел в полуметре от него, зыркал красными глазюками.
– Ты вовремя! – Сразу стало полегче, а разгоравшийся в груди огонь, который на самом деле не был огнем, а был панической атакой, почти унялся. – А я тут что-то нашел… Кого-то нашел… Кажется… Ты побудь тут, не уходи далеко. Ок?
Ох, и не доставало ему благоразумия! Вместо того, чтобы полагаться на помощь призрачного пса, было разумнее унести наконец отсюда ноги, а уже потом размышлять над увиденным. Но с благоразумием была беда, и вместо шага назад Мирон сделал шаг вперед, обратно к раззявленной пасти люка. Цербер шагнул следом. Хорошая собачка…
…Внутри не было никого и ничего. Никаких тебе мертвых девушек, никаких тебе белых, невидящих глаз и обломанных ногтей. Темнота, пустота, холод – вот, что было внутри.
– Глюки, – сказал Мирон, присаживаясь на корточки перед люком. – Крыша у меня едет, дружочек, мерещится всякое.
Цербер подошел поближе, мигнул два раза.
– Успокаиваешь? – Мирон едва не погладил его по черепушке, удержался в последний момент.
Цербер снова мигнул дважды.
– Я видел там мертвых девочек. Мертвее не придумаешь. А теперь там пусто. Но ты утверждаешь, что у меня нет галлюцинаций.
Цербер мигнул один раз.
– Тогда что это? Подожди, дай я сам догадаюсь! Призраки? Ты же призрак, и я тебя вижу.
Цербер мигнул дважды.
– Интрига, однако. – Мирон крепко зажмурился, пытаясь собрать мысли в кучу. – Они не призраки, но я их видел. Почему я их видел? Потому что они когда-то здесь были? Мертвые были, да?
Он открыл глаза. Цербер сделал шаг к нему и мигнул утвердительно.
– Так. – Мирон помотал головой. Для надежности, чтобы собранные мысли снова не разбрелись. – Это как слепок прошлого? Их тут убили много лет назад, а я такой крутой, что нечаянно считал эту инфу? Я не слишком сложно изъясняюсь?
Цербер мигнул сначала один раз, а потом после небольшой паузы еще трижды.
– Ладно, не обижайся, друг! Просто, знаешь ли, тяжело привыкнуть к мысли, что ты чертов медиум. Жизнь меня к такому не готовила.
Цербер склонил голову на бок, совсем как обыкновенная собака, переступил с ноги на ногу. Мирон отступил от люка на безопасное расстояние.
– А прикинь, меня вот так закоротит где-нибудь в теплой компании коллег! Решат, что я припадочный. Что тогда?
Цербер ничего не ответил. Наверное, он, решил, что Мирону больше ничего не угрожает, потому что через мгновение его и след простыл. Мирон еще пару секунд постоял перед открытым люком, а потом вышел из башни. Все-таки, надо предупредить Розалию Францевну, что у них тут аварийно-опасный объект без присмотра. Пусть примет меры, пока кто-нибудь из ретивых гостей не свернул себе шею. Но это потом, а пока нужно закончить начатое: выяснить, наконец, какие границы у усадьбы.
До границы, обозначенной трехметровым забором, Мирон добрался минут через пятнадцать. В заборе имелась железная дверь, но в отличие от двери башни, эта была надежно заперта на внушительного вида замок. Мирон мысленно прикинул, что там дальше за этой дверью. Получалось, что ничего особенного и интересного. Стена отделяла усадьбу от оврага. Не от того ли оврага, в котором черные копатели откопали для Харона диковинную черепушку? Думать об этом прямо сейчас не хотелось, и Мирон отправился в обратный путь, правда, несколько изменив траекторию. Пользоваться старыми путями ему не хотелось, а новые привели его к могилам…
О том, что это именно могилы, говорили три покосившихся, полусгнивших креста. На могилах не было табличек с указаниями имен, но могил было три. И мертвых девочек в его видении тоже было три. Наверное, можно было бы попробовать дотронуться до одного из крестов, но Мирон не стал рисковать, решил, что на сегодня с него достаточно. Само присутствие могил на территории пансионата казалось странным. Да, место уединенное. Да, не всякий гость забредет так далеко. А если все-таки забредет? У Мирона складывалось четкое ощущение, что и сам он переступил какую-то невидимую черту, за которую обычный человек просто не подумал бы заходить. Ну кому из гостей усадьбы захочется лазать по буреломам и заброшенным водонапорным башням? Они здесь совершенно с другими целями, в их распоряжении целый рай. И какой смысл обследовать его задворки?! Вот даже ему уже расхотелось.
Прежде чем уйти, Мирон сорвал растущие поблизости блекло-белые от дефицита освещения цветочки, положил по одному на каждую могилу. Жест по-своему наивный и бессмысленный, но ему показалось, что так будет правильно.
Обратно в рай он вернулся спустя двадцать минут блуждания по одичавшему парку. Первым признаком того, что он на верном пути, стали торные тропинки, взявшиеся словно бы из ниоткуда. Тропинки эти, как ручейки, сливались в полноводные реки вымощенных плиткой дорожек. А все дорожки в раю неизменно вели к импровизированной площади перед главным зданием. Мирону туда не хотелось, Мирону хотелось собраться с духом и зализать душевные раны где-нибудь в сторонке. Поэтому он и присел на притаившуюся под сенью жасминового куста скамейку. Подумалось вдруг, а не совершил ли он ошибку, привезя Леру в это странное, только с виду надежное и благолепное место? Не станет ли ей здесь еще хуже, чем было раньше? Вот, к примеру, ему здесь не нравится. За внешним блеском и лоском тут чудятся заброшенные могилы и одинокий остов водонапорной башни. Или не чудятся, а чуются? Обострилось в нем в последнее время вот это все странное и не особо приятное. То, что не хочется принимать, от чего хочется откреститься.