– Что тут? – Мирон нащупал пульс под Лериным подбородком и только потом облегченно выдохнул. – Цербер, она в порядке?
Пес мигнул утвердительно.
– Типа, ложная тревога? – Цербер ничего не ответил, смотрел, немигающим взглядом. – Не знаешь?
Пес мигнул один раз.
– Интересное кино. Выходит, мы…
Договорить он не успел.
– Мирон, а что вы здесь делаете? – В комнату вошла Семеновна. Поверх ночной сорочки она набросила цветастую шаль, вид имела растрепанный и взволнованный. – С кем вы разговаривали?
– Ни с кем! – Он обернулся, улыбнулся медсестре как можно более беспечно. – Пришел на дежурство, решил навестить нашу пациентку.
– Так рано? – Семеновна смотрела на него с подозрением.
– Я ранняя пташка! Шел мимо, смотрю, а у вас дверь открыта. Вот и заглянул.
– Дверь открыта? – Теперь к подозрению добавилась еще и растерянность. – Я не оставляю двери открытыми на ночь. Понятно, что тут все свои, но вот… привычка у меня такая.
Семеновна бочком прошла к кровати, включила ночник, осмотрела сначала Леру, потом комнату. Мирон тоже осмотрел, но ничего подозрительного не заметил. Если, конечно, не считать подозрительным открытую входную дверь.
– Может быть вы просто забыли? – Он уже окончательно успокоился, покосился на отошедшего к окошку Цербера. Тот тоже выглядел вполне спокойным. Значит, и в самом деле ложная тревога.
– Может быть. – Семеновна потерла глаза и тут же встрепенулась: – Но все равно странно. Как это я проморгала…
Она подошла к окну, поправила стоящие в вазе розы, снова вернулась к Лериной кровати.
– Да все нормально! – Мирону уже и самому было неловко. Ворвался ни свет ни заря в чужой дом, напугал достойную женщину, учинил допрос. А с Лерой все хорошо. Вот она – целая и невредимая. Ну, относительно невредимая. Напутал что-то Цербер. Или просто решил перестраховаться. – Это я тут… погорячился, не подумал, что нормальные люди еще могут спать. Я пойду, выпью кофейку перед работой. А вы отдыхайте. Извините.
Мирон попятился к выходу, многозначительно посмотрел на Цербера. Мол, выходи, друг безголовый, разговор есть. Цербер все понял правильно, поднялся на ноги и, старательно обходя застывшую посреди комнаты Семеновну, направился к входной двери. Хотя мог просто пройти сквозь стену.
Переговоры Мирон решил вести вдали от посторонних глаз, поэтому уселся на ту самую скамейку, на которой не так давно вел светскую беседу с Астрой.
– Ну, и как это понимать, милый друг? – спросил он, потирая виски руками. – Что это такое вообще было?
Цербер уселся напротив. Теперь их с Мироном глаза были на одном уровне. Смотрел он, не мигая. Наверное, ждал более конкретного вопроса. Вот только Мирон не знал, что именно спрашивать.
– А это не опасно, оставлять ее сейчас там одну? – спросил он наконец.
Цербер мигнул дважды.
– Уже легче. Но опасность была?
Цербер мигнул утвердительно, и в висках заломило еще сильнее.
– И что за опасность?
Очевидно, что вопрос был задан некорректно, поэтому Цербер его проигнорировал.
– Но мы успели вовремя?
Снова никакой реакции. Понимай, как знаешь, эту капризную призрачную зверюшку! Аж зло берет!
– Я, между прочим, могу и обидеться. – Мирон отвернулся от наглой черепастой морды, но не потому, что хотел продемонстрировать Церберу степень своей обиды. Просто от полыхающего в его глазницах огня головная боль делалась почти невыносимой. А ему еще день работать.
Шрам на ладони привычно заныл, пришлось-таки посмотреть на Цербера. Тот, оказывается, положил лапу Мирону на колено. Почти как обыкновенный пес, только очень большой. Разумеется, веса лапы Мирон не почувствовал, а вот боль от контакта с призраком – очень даже.
– Я одного понять не могу, – сказал он, мужественно превозмогая дискомфорт от контакта с нематериальным. – Как нам быть дальше? Как вытаскивать ее из вот этого всего, а?
Цербер ничего не ответил, лишь склонил голову на бок.
– Значит, у тебя никаких идей?
Цербер оскалился.
– Но Лера тебе очень дорога?
Цербер мигнул.
– И ты пришел, чтобы ее охранять.
Еще одно «да».
– Значит, она особенная?
Этот вопрос можно было и не задавать, Мирон и сам понимал, что Лера особенная. Даже очень особенная.
– Она слышит шепот. Я, кстати, тоже. Она как-то связана с этим местом?
И снова «да».
Уже что-то. Пусть сама Лера и утверждает, что никогда раньше не бывала в Гремучем ручье, но Цербер точно бывал, раз уж его ошейник хранится в сейфе у Ба. Вот только зачем призраку ошейник?
Отвечать на этот вопрос Цербер не стал, отвернулся, как когда-то сам Мирон, а потом и вовсе исчез. Но исчезновение его было будничное, а не стремительное. Оказывается, Мирон уже научился разбираться в нюансах.
До начала рабочего дня оставалось еще очень много времени. Потратить его можно было бы с пользой. Например, поискать тот погреб, в котором его накрыло в далеком детстве. Но Мирон здраво рассудил, что не готов снова встретиться с реальными или выдуманными демонами. Вместо этого он решил просто прогуляться по парку.
Прогулка по парку в условиях почти нулевой видимости из-за укрывшего лощину тумана оказалась тем еще испытанием. В какой-то момент Мирон понял, что заблудился и, кажется, очутился на дикой половине парка. В этом не было ничего страшного. Какое бы направление он не выбрал, все равно рано или поздно вышел бы, если не к дому, то к внешней стене.
Он и шел, вернее, брел, стараясь не обращать внимания на головную боль, а прислушиваться к шепоту, этой забавной природной аномалии. В какой-то момент, боль прошла, а шепот наоборот усилился. Теперь он слышался не в голове у Мирона, а словно бы откуда-то со стороны. И не шепот даже, а так… с трудом сдерживаемый смешок. Женский или вовсе детский. Вот только откуда в Гремучем ручье дети? Да и что им делать в такую рань на дикой половине парка? В области желудка почти мгновенно появилось давно знакомое щекотное чувство.
– Эй, кто здесь?
Мирон остановился, крутанулся на пятках с такой стремительностью, что утихшая было головная боль снова дала о себе знать острым уколом в висок. А еще в затылок. Даже чуть пониже затылка, в то место, где голова переходит в шею, как раз в незащищенную воротом футболки ее часть. Мирон чертыхнулся от неожиданности, хлопнул себя по шее ладонью. Так прихлопывают зарвавшегося, в конец оборзевшего комара.
…Его комар оказался каким-то мутантом, потому что на ладони у Мирона остался кровавый след. А издевательский смешок, который всего пару секунд назад слышался сзади, теперь доносился из тумана перед ним.
– Что за черт… Кто здесь?
Мирон вытер ладонь о джинсы, прислушался и напрягся. На сей раз, не на шутку. В происходящем не было ничего веселого. Признаться в том, что ему страшно, Мирон пока еще был не готов, но инстинкт самосохранения заставлял его держать ухо востро. Творилось что-то неправильное, что-то не особо поддающееся контролю. Вполне вероятно, что творилась охота, и Мирону в ней была отведена роль беспомощной жертвы. Неужто, одним упырем не обошлось?
Мысль эта была уже по-настоящему пугающей. От нее у Мирона волосы на загривке встали дыбом. А может не от мысли, а от острого чувства неминуемой опасности? Опасность приближается, кружит в тумане, с каждым витком сжимая круг. А у него, как назло, нет при себе ни Милочкиной боевой туфли, ни шпаги Харона. У него ничего при себе нет! И Цербер не придет на помощь, потому что присматривает за своей настоящей хозяйкой. Какое ему дело до приблудного Мирона?
А хихиканье, до этого так нервировавшее, так пугавшее, вдруг прекратилось. И это было плохо. Очень плохо. Раньше Мирон мог ориентироваться на этот дурацкий смешок, а теперь потерял даже такой сомнительный ориентир.
Ориентир потерял, зато нашел оружие, наскочил на него в тумане, едва не свалившись с ног. Оружие было похоже на длинную палку. Собственно, это и была длинная палка, сантиметра четыре в диаметре и полтора метра в длину. Так себе оружие, но какое есть.
Над головой просвистело в тот самый момент, когда Мирон склонился за своим оружием. По затылку пробежал холодок от дуновения воздуха. Сначала пробежал холодок, а потом потекло что-то горячее. Сучок впился в судорожно сжатую ладонь, Мирон распрямился, развернулся и ткнул палкой в туман. Наверное, попал, потому что туман разразился таким пронзительным визгом, что от него заложило уши.
– Ну, давай, – сказал Мирон, поудобнее перехватывая палку и чувствуя себя одновременно монахом Шао-Линя, рыцарем-крестоносцем и идиотом с палкой. – Ну, покажись!
Визг оборвался, как будто кто-то выключил аудиозапись. Несколько мгновений тишину нарушало только тяжелое дыхание Мирона, а потом туман перед ним начал медленно сгущаться, пока еще не обретая плоть, но обретая очертания женской фигуры. А потом доказательством реальности из тумана выпросталась тонкая женская рука с… когтями. Мирон отшатнулся, наблюдая, как рука слепо шарит в пустоте, в том самом месте, где он был всего мгновение назад. Пока еще слепо, но что будет дальше? Сколько их там в тумане? Хорошо, если одна. А если сразу три? Три мертвые девочки из водонапорной башни, решившие разобраться с тем, кто нарушил их покой? И словно в подтверждение его страхов из тумана послышался полный издевки смех.
На раздумья и рефлексию не осталось времени. Однажды смех уже превращался в визг боли, а это значит, что тому, кто прячется в тумане, можно сделать больно.
И Мирон сделал. Воткнул в плоть тумана свою палку, навалился всем весом и провернул. На том конце палки кто-то забился, задергался, точно загарпуненная рыба. Очень большая рыба, а смех перешел в утробное рычание.
Рычал не туман и не тварь, прикидывающаяся туманом, рычал вставший рядом с Мироном Цербер. Или Мирону просто почудился этот его рык? Воодушевленный неожиданной подмогой, он еще раз провернул свою палку, дернул ее на себя. Палка вышла с противным чавкающим звуком, а на той стороне, за плотным пологом тумана снова послышался отчаянный визг. Цербер сорвался с места и истаял прямо в прыжке. Мирону тоже хотелось истаять, потому что там, за плотным пологом, происходило что-то страшное, что-то неправильное и бесчеловечное.