– И кем я буду в этом пансионате? – Лисапета смотрела на нее, прищурившись, то ли из-за дыма, то ли из-за плохого зрения. – Старшей воспитательницей? – Она грустно улыбнулась, а потом махнула рукой с зажатой в ней сигаретой. – А впрочем, не важно! Давно нужно было покончить со всем этим!
– С чем? – спросила Мирослава.
– Пройдемся? – Не дожидаясь ответа, Лисапета пошагала прочь от оранжереи. – Так о чем ты снова хочешь со мной поговорить? – спросила она и тут же сказала: – Ты уж извини, что я так… неофициально. Без пяти минут безработной позволено, правда?
Несколько мгновений Мирослава вглядывалась в ее широкую, обтянутую вязаной кофтой спину, а потом поспешила следом.
– Я хотела поговорить про башню.
– Башню? – Лисапета замедлила шаг, обернулась. – Что еще? – В ее взгляде была смертельная усталость. Мирославе вдруг стало ее жалко. Жизнь прошла мимо этой несчастной женщины, лишь однажды задев подолом своего роскошного вечернего платья, пообещав чудо, но так его и не дав. – Всем есть дело до этой башни. Абсолютно всем…
– Вы же дружили с Разумовским? – Мирослава решила не юлить. Может быть, ни у нее, ни у Лисапеты больше не будет времени на разговоры о том, что волнует их обеих.
– Дружили? – Лисапета усмехнулась, покачала головой. – Я любила его, Мира, – сказала с какой-то обреченностью. – Никого и никогда я так сильно не любила.
– А он?
– А что он?
– Он любил вас?
– Он позволял любить себя. Понимаешь? – Лисапета зябко поежилась. – Мне этого хватало. Это и есть твой вопрос? Я думала, ты спросишь, как можно любить убийцу. – Она в упор посмотрела на Мирославу.
Нет, она не станет об этом спрашивать. Собственные демоны научили ее с понимание относиться к чужим.
– Он был особенный. – А Лисапета, кажется, не ждала от нее ни одобрения, ни осуждения. Может быть, ей просто хотелось выговориться? – Он горел своей работой. Этой чертовой башней горел. Ты слышала про Светочей? Помнишь эту его сказочку про Светочей? Или совсем все забыла?
– Кое-что помню, – сказала Мирослава осторожно. – Это помню точно.
– Вот! – Лисапета кивнула. – Иногда мне казалось, что он сам им стал.
– Кем? – спросила Мирослава.
– Светочем. Выгорел до донца. Он ведь приехал в Горисветово совсем другим. Я помню нашу первую встречу. – Лисапета мечтательно улыбнулась. – Он заблудился в овраге. Шел из деревни и заблудился. А я его нашла. Он так радовался! Ты не представляешь, Мира, как он радовался предстоящей встрече!
– С Всеволодом Мстиславовичем?
– С башней! С этой проклятой Свечной башней! Если бы мне вдруг вздумалось его ревновать, я бы ревновала его не к женщине, а к вот этому чудовищу! – Она обернулась, посмотрела туда, где в уже почти сгустившихся сумерках виднелась черная стена Свечной башни. – Я его нашла. В овраге нашла. Понимаешь?
Мирослава молча кивнула.
– Я нашла, а она отняла. Он был одержим своей работой. Все время повторял, что близок к разгадке…
– К разгадке чего? – Мирослава затаила дыхание.
– Вот и я все время спрашивала, что он разгадывает.
– Он вам рассказал?
– Пустое… – Лисапета махнула рукой. – До сих пор не понимаю, зачем ему все это было нужно. Он даже ездил в Чернокаменск. Мы вместе с ним ездили. Это было такое чудесное путешествие! Я не люблю дороги, ни короткие, ни длинные, но тогда мне хотелось, чтобы Чернокаменск был за сотни километров от Горисветово.
– А зачем вы ездили в Чернокаменск? – спросила Мирослава.
Прежде чем ответить, Лисапета окинула ее долгим, задумчивым взглядом.
– Тебя тоже это не отпускает, – сказала, словно отвечая на какие-то собственные мысли. – Мы все попались в сети этого места. Максим первый, а мы следом за ним.
– Да, – Мирослава кивнула, – мы попались в сети…
– Он был уверен, что башню построил не Август Берг, – Лисапета улыбнулась. – Все твердил о каких-то доказательствах, об авторском почерке. Казалось бы, какая разница, да?
Мирослава ничего не ответила, она чувствовала разницу.
– Вот! А он считал, что это очень важно, был уверен, что башню спроектировал не Берг, а его ученик. Я забыла фамилию.
Мирослава не забыла. Мирослава точно знала, кто создал Свечную башню и кто заплатил за это собственной жизнью.
– Откуда он это узнал?
– Он разбирал мусор в башне и нашел старую медную табличку с именем и фамилией. Знаешь, такие вешают на дома? Это что-то вроде подписи автора на картине. Так вот, на табличке было другое имя, не Берга. Как по мне, это ровным счетом ничего не значило. Какой-нибудь зарвавшийся юнец захотел потешить собственное самолюбие, присвоить себе чужие лавры. Он был у Берга в подмастерьях, этот мальчишка. Один из воспитанников приюта. Мне рассказывал Максим. Его всегда интересовала история объектов, которые предстояло реставрировать. Наверное, это правильно… – Лисапета покачала головой. – Я ровным счетом ничего в этом не смыслю. А он хотел удостовериться! Он списывался с какими-то специалистами, созванивался с коллекционерами.
– В Чернокаменске?
– В Перми, в Чернокаменске. Даже в Питер отправлял запрос.
– Но вы поехали в Чернокаменск…
– К ювелиру. Максим считал, что у него можно найти ответы на многие вопросы.
Мирослава понимала, о каком именно ювелире шла речь, а Лисапета, кажется, до сих пор не понимала ровным счетом ничего.
– И что ювелир? – спросила она осторожно.
– Я не знаю. – Лисапета пожала плечами. – Максим не взял меня на встречу с ним, я осталась дожидаться его на скамейке в парке.
– Но он что-то узнал, да? – Не нужно было ни давить, ни форсировать, но Мирослава кожей чувствовала, что отведенное им всем время заканчивается.
– Он узнал то, что хотел. Ювелир был коллекционером, у него был дневник этого Берга, он подтвердил, что башню спроектировал не Берг, а его ученик. Помню, я тогда так обрадовалась. Мне казалось: вот и решилась проблема, вот Максим и узнал правду! Теперь он успокоится и будет мой уже полностью.
– А он не успокоился?
– Он разозлился. – Лисапета потерла виски жестом человека, у которого постоянно болит голова.
– Почему? – Мирослава и в самом деле не понимала, что могло разозлить Разумовского.
– Потому что у него по-прежнему не было доказательств. Ювелир отказался продавать дневник Берга. Отказался даже дать его во временное пользование. А без доказательств что можно было сделать?
Мирослава задумалась. Будь она на месте Разумовского, первым делом она бы обратилась к заинтересованному лицу. А самым заинтересованным в истории Горисветово был Всеволод Мстиславович.
– Я бы поговорила с шефом, – сказала она.
– Именно это я ему и посоветовала. У Всеволода Мстиславовича были деньги, связи и влияние. Он запросто мог решить эту проблему. Тогда, по крайней мере, мне так казалось. Но ювелир оказался чертовски упрямым старикашкой. Его не интересовали деньги, на него невозможно было повлиять каким-то иным способом. Я помню, как сильно они расстроились: Максим и Всеволод Мстиславович. Столько расстройств из-за такой ерунды, да?
Мирослава не считала случившееся ерундой. Теперь картина произошедшего тринадцать лет стала чуть более понятной. Если бы у Разумовского получилось доказать авторство Леонида Ступина, Свечная башня утратила бы сложный и такой неудобный статус объекта культуры, ее можно было бы реставрировать, перестраивать, разбирать по кирпичикам, если бы кому-то вздумалось с ней так поступить. А ведь вздумалось бы! Хотя бы затем, чтобы отыскать тайники Агнии Горисветовой. Отыскать тайники и спрятанные в них ценности. Но старый ювелир оказался упрямым старикашкой и отказался предоставлять доказательства. А потом ювелира ограбили…
– Елизавета Петровна, и ему так ничего и не удалось найти?
– Кому? Максиму? – Лисапета посмотрела на нее каким-то странным, затуманенным взглядом, словно мысленно была где-то очень далеко.
– Да, – Мирослава кивнула. – Может быть, он нашел способ решить проблему каким-то иным путем?
– Он нашел способ… – Взгляд Лисапеты какое-то мгновение оставался туманным, а потом враз сделался подозрительным: – Почему ты спрашиваешь? Какое тебе дело до башни и до… – Ее лицо поплыло, словно было сделано из воска, на нем отразились поочередно злость, боль и надежда, а потом оно застыло равнодушной маской. – Зачем вы меня расспрашиваете, Мирослава Сергеевна? – повторила она уже совершенно другим, официальным тоном. – Максима больше нет. Оставьте уже и его, и меня в покое!
Она резко развернулась, готовая уйти. Мирослава поймала ее за рукав кофты.
– С ней что-то не так, – сказала сиплым от волнения голосом.
– С кем? – спросила Лисапета. Она замерла, словно парализованная, а на Мирославу посмотрела с ужасом.
– С башней. С башней что-то не так. По ночам на ней зажигается свет.
– Глупости… – Ей показалось, что Лисапета вздохнула с облегчением. Наверное, говорить о башне ей было проще, чем о Разумовском. – Ты сама знаешь, что башня в аварийном состоянии. Она на замке, Мира.
– Уже не на замке… Кто-то заманил в башню Лешу. Заманил, чтобы убить.
– Хочешь и в этом обвинить Максима? – Глаза Лисапеты сузились до маленьких злобных щелочек. – Еще и в этом, да?
– Я его никогда не обвиняла… – На мгновение, всего на секунду в Мирославе встрепенулся испуганный ребенок. Встрепенулся, задвинул взрослую и рассудительную тетю в каморку с ментальным хламом и запер дверь на ключ. – Я никогда его ни в чем не обвиняла! Я не видела лицо своего убийцы!
Мирославе казалось, что она кричит, но на самом деле голос ее был едва различим. Они сипела, как столетняя старуха, сипела и дергала ворот худи, потому что вдруг начала задыхаться. Самое время сделать над собой усилие и вернуть контроль запертой в кладовке тетеньке. Мирослава закрыла глаза, собираясь с духом, а потом повторила уже другим, холодным и рассудительным тоном:
– Я не помню человека, который напал на меня тринадцать лет назад, но сейчас все повторяется. Понимаете, Елизавета Петровна?