Он не обиделся. Он знал, сколько времени уйдет у него на то, чтобы осмотреть ту дорогу. А так же знал, что ни один деревенский ребенок не выберет скучный кружной путь, когда можно пройти по дну оврага. Поэтому он действовал быстро, но ответственно, с возложенным на него заданием разобрался в максимально короткие сроки с максимально возможной тщательностью, а потом сразу же рванул к оврагу.
В овраге его ждало самое интересное, в овраге его ждала сражающаяся с кем-то невидимым Мирослава. Сразу вспомнились диагнозы, спрятанные в архивах психушки. Сразу стало страшно. Не за себя – за нее. Фрост как никто другой знал, что может прятаться за личиной напористой уверенности, какие демоны могут подталкивать в спину с виду совершенно вменяемого человека. Похоже, один из таких демонов и столкнул Мирославу на дно оврага. Другого объяснения и быть не могло.
Другого объяснения не могло быть до тех пор, пока они не столкнулись с по-настоящему необъяснимым, с тем, что Фрост за неимением лучшего определения обозвал «вздыбливанием» и «зомбовением». Волосы Мирославы взвились вверх, а взгляд сделался пустым, как у куклы. Фрост испугался и не испугался одновременно. Это было странное чувство, этакий когнитивный диссонанс. Испугался потому, что попробуй не испугаться, когда прямо на твоих глазах вполне себе вменяемая девица превращается в персонажа из фильма ужасов. Не испугался потому, что однажды уже видел нечто подобное. Получается, что на самом деле видел, а не напридумывал себе от избытка чувств и гормонов. Вот точно такая же Мирослава, только на тринадцать лет моложе, стояла перед Свечной башней, и волосы ее точно так же взвивались вверх, как пламя свечи.
Пожалуй, именно тогда Фрост окончательно осознал, что все происходящее – не игра, а странная и страшная реальность. Пожалуй, именно тогда он впервые обрадовался своему решению остаться в Горисветово. За Мирославой нужно было присматривать! Возможно, сейчас она нуждалась в защите даже больше, чем в детстве. У Фроста не было перед Мирославой никаких обязательств, но та жгучая обида, которая питала его несколько лет, исчезла. На смену ей пришел азарт.
Азарт закончился в тот самый день, когда они с Мирославой нашли мертвую девочку. Нет, не мертвую, а убитую! В этом ни у кого из них не было сомнений. Как не было сомнений и у старшего следователя Самохина. Только Самохин еще не знал, что все возвращается на круги своя, и в Горисветово снова просыпается какое-то древнее зло, а они с Мирославой знали. Мало того, они приняли это знание как данность, не стали подвергать никаким сомнениям. Они с детства чувствовали темную ауру этого места.
Беда заключалась в другом: Мирослава не собиралась оставаться в стороне, она рвалась в бой и в расследование. Она решила бороться не только со злом, затаившимся в усадьбе, но и с собственными страхами. Про страхи Фрост знал из файлов взломанного архива. Знал про амнезию, бессонницу и про старания лечащих врачей огородить Мирославу от травмирующих воспоминаний. Врачи, надо думать, были далеко не дураки. Это если верить их личным делам и послужным спискам. Врачи решили, что Мирославе ни к чему ее темное прошлое, что подавленные воспоминания в какой-то момент могут сработать как бомба с часовым механизмом. И когда этот часовой механизм сработает, с психикой Мирославы может случиться нечто непоправимое. Наверное, даже он, Фрост, мог сработать как триггер. Это в случае, если бы Мирослава его узнала. Или вспомнила. Она ведь реально многое забыла. Ее память стала весьма избирательной. Этому тоже имелось специальное научное объяснение. Фрост не стал углубляться. Вместо этого он озаботился тем, что мог сделать здесь и сейчас. Он постарался максимально оградить Мирославу от травмирующей информации. Хотя бы на первое время, до тех пор, пока не убедится, что она способна справиться с той мутной волной, которая может хлынуть из ее прошлого в ее настоящее. Поэтому для начала он спрятал фотоальбом, который тринадцать лет назад они создавали вместе с Исааком Моисеевичем. В том альбоме, на его взгляд, не было ничего особенного, но кто знает, что может стать спусковым механизмом?
Забота о психическом здоровье Мирославы было лишь одним из мотивов. Второй был куда честнее и реальнее: Фрост не хотел, чтобы в его расследовании кто-то путался у него под ногами. Даже Мирослава. Особенно Мирослава! Он хотел разобраться во всем сам. И с тем, что случилось тринадцать лет назад, и с тем, что происходило сейчас. Он даже начал считать благом тот факт, что Мирослава его не узнает.
Он считал это благом ровно до того момента, пока в усадьбу не явился Славик Горисветов. Ничего особенного, законное появление законного наследника! Но на душе тут же сделалось муторно и тошно. Особенно когда ранним утром он увидел Славика, выходящим из комнаты Мирославы. То чувство, которое испытал Фрост, было сродни удару под дых. Он знал, каково это. Знал, но все равно оказался не готов к кровавой пелене, застившей глаза. Ему пришлось собирать себя по кусочкам, убеждать самого себя, что происходящее его не касается, что это выбор Мирославы. Уж какой есть…
С самообманом у него всегда было плохо. Самому себе Фрост врать не умел и не любил, поэтому боль, которую он почувствовал в тот момент, принял как данность. Он жил с этой болью еще какое-то время, стараясь держаться от Мирославы на расстоянии, пока в один из вечеров не стал свидетелем ее ссоры со Славиком.
Собственно, это была не ссора. Это было самое настоящее противостояние. И открытие это стало для Фроста вторым ударом под дых, одновременно болезненным и отрезвляющим. Когда Славик швырнул Мирославу на землю, он ринулся было вперед. В глазах снова стоял уже знакомый кровавый туман, пальцы покалывали тысячи иголок. Чтобы не покалывали, Фрост сжал ладони в кулаки, сделал шаг к границе освещенного фонарем круга. А потом Мирослава заговорила. В ее голосе не было ни боли, ни страха – одна лишь холодная ярость. У нее были рычаги давления, и она знала, как ими воспользоваться. А Славик Горисветов знал, что она не блефует. Такие вот удивительные, уму не постижимые у этих двоих были отношения. Славик отступил в тот самый момент, когда Фрост уже почти переступил границу, отделяющую свет от тьмы. Это была и реальная граница, и метафорическая. Он очень остро ее чувствовал, потому, наверное, и остановился в самый последний момент. Мирославе сейчас не была нужна его помощь, она прекрасно справлялась со своим врагом. Да, теперь не оставалось никаких сомнений, что Славика Горисветова она ненавидит такой же лютой ненавистью, как и сам Фрост. С этим удивительным открытием еще предстояло разобраться, а сейчас нужно было дождаться, пока Мирослава окажется в безопасности своей квартирки.
Фрост постоял в темноте ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы убедиться, что Славик убрался восвояси, чтобы увидеть, как в окнах первого этажа зажегся теплый свет. Во всех без исключения окнах! Мирослава не экономила на электричестве. Или просто боялась оставаться в темноте? Фрост поставил бы на второе. В Горисветово темноту можно было обнаружить даже ясным солнечным днем. Такое уж это было место.
…Фрост медленно брел по парковой дорожке, когда его тихонько окликнули:
– Тёма! – Голос был низкий, мужской – незнакомый.
Он резко обернулся, замер, напряженно наблюдая за медленно приближающейся крупной фигурой.
– Это же ты, Морозов?
– Это я, Леха! Как я рад тебя видеть!
Он и в самом деле был рад! Он не видел Лёху с того самого утра, как они с Мирославой нашли его полумертвым в Свечной башне. Он думал о Лехе почти так же часто, как о Мирославе. Его историю болезни он так же извлек из недр больничных архивов. Отчего-то Фросту казалось, что Лёха уехал из Горисветово. Может быть вместе с отцом, может быть сам. А потом в списке сотрудников школы напротив графы «подсобный рабочий» он увидел знакомую фамилию. На какое-то мгновение в сердце закралась надежда, что, несмотря на все страшные диагнозы, с Лехой все в порядке. Настолько в порядке, что ему позволили работать с детьми. Но нет, Лехе позволили работать не с детьми, а рядом с детьми. Почувствуйте, как говорится, разницу! Может быть из-за нежелания мириться с правдой Фрост и не спешил наносить визит старому другу. Боялся сравнения, боялся боли и разочарования. Он точно знал, что та проклятая ночь поломала не только Леху, но и его жизнь. У Лёхи отняли все, а он этого даже не заметил – вот что было по-настоящему страшно и мучительно!
– Я тоже рад! – Лёха заключил его в крепкие объятья. – Ты совсем не изменился, Морозов, – сказал, широко улыбаясь.
Он единственный во всем Горисветово считал, что Фрост совсем не изменился. Он единственный узнал его даже со спины.
Полночи они просидели на крошечной кухне в домике-сторожке. Лёха считал этот домик своей собственностью и страшно гордился недавно сделанным ремонтом. А Фрост думал, что надо будет купить Лехе настоящий собственный дом. В ближайшей деревне наверняка найдутся выставленные на продажу.
Планы Лёхи были простыми и прозрачными, как стеклышки. Закончить обустраивать дом-сторожку, а потом подкопить немного деньжат и купить самые дорогие кроссовки.
– Зачем? – спросил Фрост.
– Чтобы бегать, Тёма! – Лёха широко и радостно улыбнулся. – Если у меня будут дорогие кроссовки, я буду бегать быстрее ветра! Ты знаешь, я очень люблю бегать!
Фрост знал. Знал, но забыл за давностью и болью прожитых лет. А теперь вот вспомнил, и сердце по-стариковски заныло. Прямо там, в домике-сторожке, он сделал в интернет-магазине заказ на самые крутые, самые удобные беговые кроссовки. Сделал тайком, несмотря на то, как сильно ему хотелось увидеть удивление и радость на Лёхином лице, когда курьер доставит ему его маленькую мечту.
Все получилось так, как он и планировал. Курьер доставил кроссовки, и они пришлись Лёхе впору. Наверное, они ему страшно понравились. Вот только в этих крутых кроссовках Лехе довелось не носиться быстрее ветра, а умереть… Его убила какая-то мразь! Не призрачное зло убило, а человек из плоти и крови! И Фрост поклялся себе найти Лёхиного убийцу, чего бы ему это не стоило.