– Мне нужен только он. – Лисапета провела ладонями по своему лицу, словно стирая с него невидимую паутину. – Но я хочу быть красивой! Да, я очень этого хочу!
– Тогда доведи дело до конца, сделай то, что должна!
Беспокойно засопел Самохин. Он в раздумьях переводил ствол с тени на Лисапету. Во взгляде его была лишь решительная сосредоточенность и никаких сомнений. Мирослава тоже почти не сомневалась, что, если придется стрелять, стрелять он станет в Лисапету, потому что на каком-то глубинном, подсознательном уровне он уже сейчас понимает, что неживое убить нельзя.
Или это не подсознательное, а опыт? Что она знает о старшем следователе Самохине? Она-то и о себе самой знает далеко не все. Единственное знание, которое сейчас важно, это то, что Василиса жива. Она жива, и в их силах сохранить ей жизнь. Вот потому-то ствол Самохина больше не мечется между двух целей, а уставился прямо в центр широкой Лисапетиной спины. И рука его не дрогнет, если придется стрелять. Просто, пока он еще решает, как поступить, анализирует ситуацию. В его силах справиться со злом реальным. А что может сделать она, Мирослава?
Затылок защекотало легким холодком. Это было иное, доселе неиспытанное ощущение. Мирослава отступила за спины мужчин, медленно обернулась.
Девочка стояла так близко, что, вздумай Мирослава до нее дотронуться, достаточно было бы просто протянуть руку. Худенькое лицо, ночная сорочка по щиколотки. В девочке было столько же нездешнего, сколько и неживого. Отражение девочки Мирослава уже видела в темных водах затона, а упоминание о ней уже встречала на страницах дневника Августа Берга. Девочка была Лизонькой. Той самой мертвой Лизонькой, отказавшейся становиться одной из Светочей. Она смотрела на Мирославу не по-детски серьезным взглядом. Ее глаза были огромными и черными, жизни в них было не больше, чем в красных огнях, что горели в глазницах призрака Агнии. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, а потом Лизонька поднесла ко рту указательный палец, призывая Мирославу к молчанию. Мирослава кивнула, сделала шаг к девочке. Как оказалось, шаг этот нисколько не приблизил ее к Лизоньке, и ей некстати подумалось, что призраки очень похожи на голограммы. Вероятно, призраки и есть голограммы некогда живых людей. А Лизонька уже манила ее за собой, подальше от мужчин, поближе к берегу затона.
Мирославе пришлось пробираться сквозь такой густой ивняк, что она боялась потерять Лизоньку из вида. А еще она боялась, что без ее участия может случиться что-то страшное и непоправимое с теми, кого она покинула. Глупо было думать, что все происходящее зависит только от нее одной. Возможно, от нее вообще ничего не зависит, но побороть собственные страхи никак не получалось.
Лизонька остановилась на берегу метрах в десяти от того места, где Лисапета готовилась окончательно потерять свое человеческое обличье.
– Что ты хочешь? – спросила Мирослава шепотом. – Ты же что-то хочешь, да?
– Она сказала, что узы ненадежны. – Голос Лизоньки прозвучал прямо у Мирославы в голове.
– Кто сказал?
– Это где-то здесь. Ты должна найти. – Лизонька шагнула в воду. Нет, не в воду, а на воду. Просто перешла с одной плоскости на другую, как в компьютерной игре. По воде, аки посуху.
– Что я должна найти? – спросила Мирослава, вплотную подходя к кромке воды.
– То, что он тут потерял.
– Кто?
– Старик. Она всегда называла его стариком, хотя сама была намного его старше. Смешно, правда? – Лизонька улыбнулась, притопнула босой ножкой по водной глади.
Мирославе было совсем не смешно, она не понимала, чего хочет от нее призрак, чего добивается.
– Старик – это Август Берг?
– Я не знаю. – Лизонька пожала плечами. – Ты просто ищи. Не бойся, здесь неглубоко.
– Просто ищи…
Несколько мгновений Мирослава раздумывала, стоит ли ей снимать кроссовки, а потом решила не снимать. Она шагнула в воду. Обожженная нога полыхнула острой болью, но боль быстро унялась. Дно было не илистым, как опасалась Мирослава, а песчаным – твердым и, на первый взгляд, надежным.
– Что дальше? – спросила она, оборачиваясь. Лизоньки больше не было. Может быть, ее вообще никогда не было, а все привидевшееся было плодом ее больной фантазии? Или больного разума.
Что вообще можно найти в темноте под слоем воды и песка? Что мог потерять тут Август Берг?
У Мирославы была хорошая память. Разум может быть и дырявый, но память отличная. И она вспомнила! Написанные твердой рукой Берга строчки вспыхнули перед ее внутренним взором.
«К воде ходил. Воду кровью поил…»
Осознание того, что ей предстоит сделать, не напугало. Нисколечко не напугало! Может быть, для того ей и был дан дневник Августа Берга, чтобы, когда придет время, она не дрогнула и не испугалась?
– Кто, если не мы? – прошептала Мирослава едва слышно и, встав на колени, принялась шарить руками по песчаному дну.
Она почти сразу нашла то, что искала. Костяная рукоять ножа легла в ладонь так, словно была специально вырезана под Мирославину руку.
«К воде ходил. Воду кровью поил…»
По всему видать, теперь ее очередь. Главное, не медлить и ничего не бояться! И плевать, что за одну лишь веру в то, что она собиралась сделать, ее могли упечь в психушку до конца ее дней. Слишком многое стоит на кону, чтобы переживать из-за такой ерунды!
Мирослава покрепче перехватила костяную рукоять, мгновение полюбовалась лунными бликами на серебряном клинке и с отчаянной решимостью полоснула ножом по раскрытой ладони.
Дальше было проще. Дальше ей только и оставалось, что стоять с вытянутой вперед рукой и с равнодушной отстраненностью наблюдать, как тонкие струйки крови скатываются по ладони и рубиновыми каплями срываются в воду.
Время замерло. И Мирослава замерла вместе с ним, застыла, как муха в янтаре. Бесконечно долго ее янтарный мир оставался неподвижным, а потом по нему словно бы ударило приливной волной. По миру ударило и по Мирославе. В метре от нее начинала закручиваться воронка – медленно, но неумолимо, по часовой стрелке, вопреки всем законам физики. Мирослава хотела отступить на шаг, но тело не слушалось. Пусть мир и пришел в движение, но сама она все еще оставалась мухой в янтаре.
Она не смогла пошевелиться даже тогда, когда серебряная змея слепо ткнулась треугольной мордой ей в колено. Сначала одна змея, потом другая. А вода больше не закручивалась в воронку, она бурлила, словно в гигантском кипящем котле. Мирослава уже видела такое. Видела и готовилась к тому, что еще ей предстояло увидеть.
Невозможно к такому подготовиться! Ни один психотерапевт не поможет, ни одно видение. Принимать происходящее нужно было не разумом, а сердцем. Нужно было довериться той, от которой хотелось бежать без оглядки…
Она выросла из воды пугающе близко. Выросла сама, выдернула извивающихся, тянущихся к застывшей Мирославе змей, улыбнулась ужасным острозубым ртом, сказала скрипучим голосом:
– Вот, значит, ты какая! Чую-чую знакомую кровь. Сколько воды утекло, а поди ж ты… Дай мне нож…
К Мирославе потянулась страшная, когтистая рука, та самая рука, которую она уже видела то ли в своих кошмарах, то ли в своих видениях. Это существо… албасты она тоже видела, но все равно оказалась не готова – отшатнулась и едва не свалилась в воду.
– Осторожно, дитя. – Албасты вздохнула, провела ладонью по лицу, стирая пугающую личину, являя Мирославе вторую свою ипостась.
Теперь она казалась моложе самой Мирославы. Моложе и в тысячу раз красивее. Теперь от нее было трудно отвести взгляд.
– Так лучше? – И ужасная лапа на глазах превращалась в изящную девичью ладошку. – Я знаю, что лучше. Верни мне нож.
Мирослава не без сожаления положила нож на раскрытую ладонь. Кожи албасты она старалась не касаться.
– Ее освободили. – Албасты вышла на берег, перебросила через плечо серебристую косу.
– Агнию?
– Демона. – Албасты усмехнулась, на мгновение превращаясь обратно в монстра. – Не такого древнего, как я, но все же. Ее освободили. Где гребень?
– Я не знаю. – Мирослава все понимала про гребень, спасибо дневнику Августа.
– Его вытащили. – Албасты потянулась, запрокинула к небу прекрасное лицо. – Вытащили мой гребень и теперь ее почти ничего не держит. Сколько уже было Светочей?
Она разговаривала с Мирославой так, словно они были давними подружками, решившими продолжить прерванную беседу. Это одновременно пугало и радовало. Хорошо, когда тебя понимают с полуслова. Плохо, когда твой собеседник – древняя нежить.
– Сколько? – повторила албасты нетерпеливо.
– Я не знаю, наверное, одиннадцать. Там девочка, – она кивнула в сторону завесы из ивняка. – Она будет двенадцатой. Ее нужно спасти.
– Кому? – Албасты смотрела на Мирославу со снисходительной усмешкой. – Ты знаешь, кто я такая?
– Знаю. – Мирослава вздернула подбородок. Она больше не боялась. Она не боялась бы албасты, даже если бы та решила принять свой исконный облик. – И я знаю, что ты их уже однажды спасла.
Албасты поморщилась, как от зубной боли. Словно бы у такой, как она, могут болеть зубы.
– Старый болтун. – Но в голосе ее не было злости. Наоборот, Мирославе послышалось что-то напоминающее нежность. – Никогда не умел держать язык за зубами. Кому рассказал? Твоему прапрадеду?
– Своему дневнику.
– Стоило утопить все его пожитки сразу после того, как он наконец оставил меня в покое. – К нежности прибавилась грусть. – Но я дала ему слово. У него был удивительный дар, дитя. Он умел убеждать. Даже меня он сумел переманить на свою сторону.
– Ты поможешь? – спросила Мирослава. – Я не знаю, как бороться с этой…
– С демоном. – Албасты снова усмехнулась. – Ты и не сможешь. Никто из смертных не сможет. Ну что ж! – Ее прекрасное лицо пошло рябью, выпуская на волю демона, куда более страшного и опасного, чем Агния Горисветова. – Сотни лет не развлекалась… – Ее зубы были острыми, как пики. Их было много. Они хищно поблескивали в свете луны.